Боркун был на десяток лет моложе Мудрого — мальчишка, дорвавшийся до власти.
По каким-то причинам Боркун не захотел встречаться с Мудрым на службе. Он позвонил и осведомился, что намерен делать Степан сегодня вечером.
— Всегда к вашим услугам, — почтительно ответил Мудрый, понимая, что не из простого любопытства спрашивает его Максим о вечерних планах.
— От и добре, — доброжелательно откликнулся Боркун, будто и не ожидал другого ответа. — А как вы смотрите на то, чтобы вместе поужинать? Нам, старым борцам, необходимо чаще общаться, — назидательно добавил член центрального провода.
— Для меня то большая честь! — с неискренним энтузиазмом поблагодарил за приглашение Мудрый.
Условились встретиться в загородном ресторане «Альпы».
В точно назначенное время Мудрый вошел в ресторан, который находился чуть в стороне от оживленной трассы. Степан хорошо его знал: бывал и раньше. Посетителей здесь обычно немного, и можно было поговорить без опасения, что содержание беседы станет известно заинтересованным лицам.
Метрдотель встретил Мудрого у двери легким поклоном.
— Вам сюда, — указал кивком головы на угловой столик.
— Вы уверены? — чуть насмешливо поинтересовался Мудрый.
— Да, мне кажется, именно о вас говорил repp Крюне.
Крюне была одна из «деловых» фамилий Боркуна.
— Я действительно условился пообедать с герром Крюне в «Альпах», — подтвердил Мудрый.
— О, от старого довоенного ресторана осталось одно лишь название, — добродушно поддержал разговор метрдотель. — Время не обошло стороной и нас. — У него были манеры дипломата в отставке — приветлив, но без малейшего оттенка фамильярности. И слова его должны были означать как раз обратное: несмотря на тяжелые времена, «Альпы» остаются «Альпами» — солидным рестораном для солидных людей.
— Что будете пить? Пиво для начала?
— Пиво, — буркнул Мудрый.
Ему пришлось ждать Боркуна минут пятнадцать. Но он не позволил накопиться раздражению: предстоял серьезный разговор, и нельзя, чтобы эмоции превалировали над разумом.
Мудрый задумался и не заметил, как к столику неслышно подошел Максим.
— Мое шанування[8], — Боркун приветливо улыбался, а глаза у него застыли, смотрели холодно и оценивающе.
Мудрый встал, торопливо пожал руку высокому гостю.
Пока официант бесшумно сервировал стол, поговорили о том, о сем: об общих знакомых, второстепенных делах, житейских заботах.
Максим казался оживленным, с неподдельным интересом выслушивал пространные жалобы Мудрого на трудности, с которыми приходится сталкиваться в последнее время при подборе и обучении надежных, идейно убежденных людей.
— Вы правы, — согласился он, — контингент, с которым можно работать, постоянно сужается. Но дело не только в этом.
— А в чем же? — осторожно спросил Мудрый.
— В приверженности к старым методам, в косности, разъедающей нашу систему подготовки кадров…
Мудрый подобострастно кивал. Да, он тоже не раз об этом думал. Длинными тоскливыми ночами лезли в голову разные мысли. Пропало все, сгинуло, развеял злой ветер мечты.
А казалось, цель близка. 30 июня 1941 года Мудрый в числе немногих националистов участвовал в сборище в доме № 10 на львовской площади Рынок. Был тихий вечер, тишина казалась странной после недавних боев. Мудрый сидел в полупустом зале и с волнением слушал, как один из ближайших сподвижников Бандеры, референт по идеологическим вопросам Ярослав Стецько, декламирует «„акт провозглашения“ Украинской державы».
Голос у Стецька дрожал, в конце чтения «акта» референт сбился на тонкий визг.
Мигали свечи, и было в собрании что-то от траурной церковной церемонии. До сих пор Мудрый помнит запах сырости, въевшейся в углы зала. И долго еще вспоминались слова третьего пункта «акта»:
«Вновь возникшая Украинская держава будет тесно сотрудничать с национал-социалистской Германией, которая под руководством своего вождя Адольфа Гитлера создаст новый порядок в Европе и во всем мире…»
Мудрый подумал с тоской, что с той поры не миновало и десятка лет. Где они, мечты? Впереди пропасть, и есть ли хоть капелька надежды удержаться, не свалиться в нее?
Боркун что-то говорил, и Мудрый усилием воли заставил себя вслушаться в этот поток слов.
Видно, и сам Боркун заметил, что референт СБ без особого внимания относится к его монологу, потому что внезапно замолчал и после паузы сказал резко и чуть презрительно:
— Я знаю, о чем вы думаете. Борьба закончилась полным поражением, вместе с капитуляцией Берлина рухнули и наши надежды, не так ли?
— Ошибаетесь, — стараясь, чтобы ответ прозвучал почтительно, сказал Мудрый. — Действительно, положение у нас не из легких. Поражение Германии привело к тому, что оказалась разрушенной и создававшаяся годами наша система борьбы. Вы не хуже меня знаете, что к окончанию войны перестали существовать наши диверсионные школы, пропагандистские центры, перевалочные базы в Австрии, Германии и некоторых других странах.
— Да, это так, — признал Боркун.
— Вам также известно, что если мы даже имели бы возможность набрать людей, то все равно не смогли бы их одеть, вооружить, кормить…
— Эти прописи я без вас знаю, — чуть раздраженно прервал его Боркун. — Не вам мне рассказывать, что наши сотни снабжались вермахтом.
— Этой базы больше не существует.
— Найдем новую!
— Мне бы ваш оптимизм!
Мудрый позволил себе усомниться в словах Бор-куна.
— Джентльмены из английской Интеллидженс сервис и американцы из службы Даллеса пока относятся к нам весьма прохладно…
— В некоторых случаях реклама вредна.
— Верно, бывают и такие связи, о которых не стоит писать в газетах.
— Вот-вот, — кивнул Боркун. — Самое главное, что в нашей борьбе с Советами мы не одиноки. Над Европой подули новые ветры.
— Вы имеете в виду речь Черчилля в Фултоне?
— Не только ее, хотя эта речь — целая веха в послевоенной истории. Разве не знаменательно, что специальные службы некоторых государств стали выделять даже людей для связи и контактов с нами?
— Об этом вслух не говорят, — приглушил голос Мудрый.
— Не волнуйтесь, здесь нас не услышат. Да, действительно, — задумчиво, будто размышляя вслух, продолжал Боркун, — наши надежды на быстрый успех в вооруженной борьбе потерпели крах. Мы не контролируем события, приходится в этом признаться. По имеющимся сведениям, одиночки там, на украинских «землях», еще продолжают сражаться. Но они обречены.
— Мужество героев не пропадет бесследно, — почтительно сказал Мудрый.
— Безусловно. Но мы реалисты — это безысходное мужество. Самоубийцы выбирают обычно самые высокие мосты, чтобы броситься вниз головой. И никому не придет в голову считать их рекордсменами по прыжкам в воду. В лучшем случае их хоронят в укромном месте и без панихиды.
— Не совсем понимаю вас… Не можем же мы прекратить борьбу!
— И не должны. Но вести ее следует новыми методами, а не уподобляться самоубийцам. Сколько вы заслали за последнее время агентов на «земли»? — неожиданно спросил Боркун.
Мудрый замялся. Даже здесь, в укромном ресторане, он предпочитал не говорить о таких вещах.
— Впрочем, я и без вас знаю, — свысока бросил Боркун. — Ушло у вас пять человек. Двое погибли в перестрелке на границе, двое явились с повинной к Советам, один где-то осел так, что сыскать его невозможно. Короче, воспользовался вашими деньгами и документами, чтобы сбежать от своего прошлого, а заодно и от вас…
— От нас… — тихо поправил Мудрый.
— Не имеет значения. Факт остается фактом: из пяти попыток ни одной удачной. Это сейчас самое важное. Остальное — лирика. А мы с вами — люди дела, не так ли?
Мудрый опустил голову. Боркун болтает о вещах, которые знать ему не положено. Для него была составлена рапортичка: пятеро ушли за кордон, двое погибли смертью героев в схватке на границе, трое приступили к выполнению задания. Боркун должен был передать эту цифирь «друзьям», которые дали деньги на операцию.
Мудрый в минуту раздражения называл свою службу «конюшней». Видно, в «конюшне» завелась «серая лошадка». Придется навести порядок.
— Не вздумайте искать мой источник информации, — словно угадав его мысли, проворчал Боркун. — Отобью охоту…
— Мы с вами не из конкурирующих служб, — примирительно улыбнулся Мудрый. — От вас секретов нет… — Он с ненавистью глянул на прилизанный пробор Боркуна, склонившегося над тарелкой, и испугался: вдруг тот заметил его взгляд?
Официант принес отличный бифштекс. В другое время Мудрый с аппетитом поужинал бы — в этом уютном ресторане отлично готовят. Но проклятый выскочка затронул больное место. Мудрого преследовали в последнее время неудачи: курьеры уходили и не подавали о себе вестей. Или надежные люди сообщали об их провалах. Двое не смогли даже перебраться через кордон. Хорошо, хоть отстреливались, это дало возможность положить на стол руководству реляцию о награждении посмертно мужественных борцов за национальную идею. Ластивка и Вир подняли руки, как только добрались до первой советской погранзаставы. Один курьер — казалось, надежный и проверенный — где-то затерялся в безбрежной стране, наверное, как и предполагает Боркун, забился в какую-нибудь дыру, уничтожил снаряжение и живет себе тихо да мирно.
