уже короткими перебежками. Это было гораздо хуже и опаснее, так как в неприятеля, который передвигается перебежками, попасть гораздо труднее. Сами же солдаты, перебегая, продолжали стрелять. Несколько заключенных упали наземь, в них попали вражеские пули. Но тем не менее, пока солдаты лежали, бо́льшая часть беглецов успела уже протиснуться сквозь щель в воротцах. Предпоследним уходил Грач, последним — Лысухин. Того солдата, который помог отворить воротца, Лысухин просто с силой отшвырнул от себя и поднатужившись затворил за собой спасительную калитку.
— А теперь, братва, врассыпную! — закричал Лысухин арестантам. — В разные стороны — кто куда! Главное отбежать подальше!
— Я с тобой! — сказал Грач, тронув Лысухина за плечо.
Лысухин взглянул на Грача, но ничего ему не сказал и пригнувшись устремился в темноту. За ним побежал Грач, за Грачом — еще несколько человек. Сейчас было главным отбежать от лагеря подальше, оторваться от погони, добраться до леса, запутать погоню, укрыться в лесу…
Погоня между тем настигала. Солдаты окончательно опомнились, и теперь они старались наверстать упущенное — догнать беглецов, задержать их, а если не удастся, то уложить их на месте. Сзади раздавались выкрики на немецком, к которым очень скоро присоединилась забористая русская матерщина. Должно быть, в погоню включились и поднятые по тревоге полицаи.
На ходу Лысухину удалось выяснить: с ним, кроме Грача, бежали еще три человека. При этом оружие — отнятые у немцев автоматы — были лишь у Лысухина и у Грача. Да и то на каждый автомат приходилось по одному магазину. «Вот ведь зараза! — с досадой подумал Лысухин. — Хоть из палок стреляй в проклятых фрицев!..»
…Первым пуля настигла одного из безоружных беглецов. За ним упал и второй. Третий шарахнулся куда-то в сторону. В итоге остались лишь Лысухин и Грач.
— Стой! — задыхаясь, крикнул Грач. — Все равно не убежим!.. Не теми харчами кормили нас немцы, чтобы нам бегать на дальние дистанции. Ты вот что… Ты, значит, беги, а я останусь. Отвлеку их на время… Или уведу в сторону — это уж как получится. Давай, двигай!..
— А вот уж хрен тебе! — решительно ответил Лысухин. — Вместе примем бой! Ишь, какой храбрый выискался! Мы тоже не из трусливых!
Грач на это ничего не сказал. Одним прыжком он неожиданно подскочил к Лысухину, вырвал у него из рук автомат, отсоединил магазин и швырнул автомат к ногам Лысухина. Вот, мол, тебе обратно твое оружие, оно хотя и без патронов, но, может, сгодится. А мне нужны патроны. Затем он, все так же ничего не говоря, отбежал от Лысухина на несколько шагов, выпустил длинную очередь в сторону темных приближающихся фигур, что-то громко и зло крикнул, полоснул очередью еще раз и побежал в противоположную от Лысухина сторону, увлекая, таким образом, погоню за собой. Вслед ему зазвучали выстрелы. Отчего-то немцы палили трассирующими пулями, и их стремительные, огненные линии сплошь были устремлены в ту сторону, куда побежал Грач. В темноте эти погибельные трассеры были видны очень отчетливо…
И вот что оставалось делать Лысухину? Бежать вслед за Грачом? Так ведь его не догонишь, а вот на шальную немецкую очередь — нарвешься. Вот как густо они исчертили ночное пространство!.. Лысухин сжал зубы, самозабвенно, от всей души выругался, причем непонятно было, в чей адрес, и пригнувшись побежал подальше от выстрелов и поближе к лесу.
Ему казалось, что бежит он очень долго, но леса все не было и не было, а выстрелы в той стороне, куда увел погоню Грач, все не утихали. Это означало, что Грач еще жив, что он продолжает сражаться в своей последней, безнадежной, но героической битве. Лысухин остановился, перевел дух, и посмотрел в ту сторону, откуда раздавалась автоматная трескотня и отрывисто бахали винтовочные выстрелы. «Ну, парень! — подумал он о Граче. — А ведь я даже не знаю, кто он на самом деле, и как его зовут! Грач — и все тут…»
И тут-то в Лысухина угодила пуля! Неведомо было, откуда она возникла и кто ее выпустил, да и какая разница? Лысухин вначале и не понял, что это именно пуля, он даже удивился — что это такое ударило его в бок и отчего это его тело вдруг стало таким горячим с ног до самой макушки, будто бы его вдруг окунул кто-то в крутой кипяток? Он лишь пошатнулся, невольно вскрикнул и напряг все силы, чтобы не упасть. Это ему удалось, он не упал. Какое-то время он в недоумении стоял, расставив ноги и качаясь, затем с острожным недоверием прикоснулся к тому месту, куда его ударила неведомая сила. И — ощутил там что-то горячее и липкое. «Это кровь, — подумал Лысухин. — Меня ранило… Вот ведь какая комедия…»
Сколько он так простоял — того Лысухин и сам не ведал. У раненых — свой собственный отсчет времени. Но он все стоял и стоял, стараясь не упасть. Он понимал, что если упадет, то, скорее всего, уже не встанет. Значит, главным было удержаться на ногах. Удержаться во что бы то ни стало. А затем собраться с силами и идти дальше. Лес — вот он, рядом. Что это там темнеет вдали? Конечно же, это деревья… «Перевязать бы рану… — мелькнуло у него в голове. — Да вот только чем ее перевязать?..»
Зажав рану пальцами, он собрался с силами и пошел. Постепенно ясный ум, самообладание, а вместе с ними и силы стали возвращаться к нему. Не все, конечно, силы, а лишь какая-то их часть, но и этого было достаточно, чтобы идти. Лес и в самом деле был близко, и вскоре Лысухин вошел в него и опять остановился. Он вдруг вспомнил об оружии. Автомата при нем не было, и Лысухин не помнил, где он его потерял. Наверно, в том самом месте, где его ранило. А впрочем, для чего ему автомат? Все равно из него нельзя стрелять… Сейчас было главным — определиться, куда идти дальше. В какую сторону? Что там может быть, в той стороне? Свои там или чужие? Ничего этого он не знал, и потому, собрав силы, пошел наугад. А сил между тем становилось все меньше. Но все равно надо было идти. Упасть и умереть — это всегда успеется. А вот добраться до какого-нибудь пункта назначения, до какой-нибудь цели — это надо еще постараться. Ничего, он доберется! Он обязательно
