Карташ пожал плечами и сказал:
– Противно.
– Ничего, солдат, – она легонько взъерошила волосы ему на затылке. – Все уже кончилось. Правда? Враг побежден, груз в безопасности, мы живы, остается раздать всем сестрам по серьгам и умотать отсюда поскорее, как из дурного сна…
Алексей вяло кивнул.
«Все кончилось, все кончилось…», – он катал эту мысль, как леденец во рту, но вкуса не чувствовал. Вкуса победы не было напрочь, одна горечь…
– Тихо! – вдруг яростным шепотом гавкнул Гриневский и вскинул автомат, направил его в темноту.
– А вот это хрена вам – все кончилось, – преспокойно донеслось из темноты. – И опустил бы ты свою пукалку, Петр Игнатьич, пока я из тебя дуршлаг не сделал.
Из темноты бесшумно, точно привидения при лунном свете, одна за другой материализовались фигуры в таких же черных, как у них самих, костюмах. Три, четыре, пять… дюжина бойцов в масках, одинаковых, как сработанные по одному шаблону манекены, выступили на открытый участок, умело рассредоточились полукругом, беря троицу на ступенях в кольцо. Свои «кипарисы» они держали стволами вниз, но отчего-то складывалось полное впечатление, что им потребуется от силы миллисекунда, дабы открыть огонь на поражение.
А потом сквозь оцепление прошел еще один персонаж – уже в летах, в простом камуфляжном бушлате без знаков различия, несомненно славянской внешности, небольшими усиками щеточкой неуловимо напоминающий кота Базилио. Не обращая ровным счетом никакого внимания на Машу и Гриневского, автомат так и не опустившего, поднялся по ступеням к Карташу, ни слова не говоря взял его за воротник и несколько раз встряхнул – так что зубы лязгнули.
– Мер-рзавец… – прошипел он с каким-то даже наслаждением.
Отпустил, отступил на шаг, окатил ледяным взглядом с ног до головы. Сказал уже спокойнее, но все еще на взводе, как готовая распрямиться пружина:
– Ответь мне только на один вопрос, старший лейтенант. Почему я, Михаил Кацуба, генерал-майор и русский офицер, должен самолично гоняться по всей этой гребаной Азии за тремя идиотами и одним долбаным вагоном? Ты хоть понимаешь, в какие игры впутался?! М-мальчишка…
– Послушайте, милейший… – вякнул было Гринев-ский, но назвавшийся генерал-майором Кацубой, не оборачиваясь, сказал: «Молчать, сука!» – таким тоном, что Таксист мигом спекся.
А пожилой вояка выхватил из внутреннего кармана газету, с треском развернул, сунул под нос Карташу. Остро пахнуло свежей типографской краской.
– Эт-то что такое, ты можешь мне объяснить?!
Алексей невольно скосил глаза. Перед глазами замелькали строчки передовицы на русском:
«Вся страна в единодушном гневном порыве осуждает…»,
«…что неудавшееся покушение было организовано при поддержке западных спецслужб экстремистски настроенными…»,
«…только высокое мастерство и огромный опыт отдела, возглавляемого полковником КНБ Язберды Чарыевым…»,
«…представлен к правительственной награде и внеочередному званию…».
– Да ты не эту херню читай, ты ниже читай!!! – заорал в полный голос Кацуба и ткнул пальцем в газетный лист, едва не прорвав его насквозь.
Внизу помещалось несколько информашек, шрифтом помельче, некоторые в черных рамках:
«…скоропостижно скончался Гурбанберды Саидов, видный государственный и политический…»
«…погиб в автомобильной катастрофе исполняющий обязанности хякима Карыйского велаята Батыр Мемметов, назначенный на этот пост после трагической…»
«…сообщает о кадровых перестановках в Правительстве…»
Перед глазами опять поплыло. Газета была завтрашней.
– Твоя работа, недоумок? – не унимался Кацуба. – Что это такое, я тебя спрашиваю?!!
– Азия-с, – только и смог выдавить Карташ.
Во дворце, на втором этаже, громко треснул одиночный выстрел.
Нет, ничего еще не закончилось. Все еще только начиналось.
.........
Если праведник отступает от правды и делает беззаконие, и за то умирает, – то он умирает за беззаконие свое, которое сделал.
И беззаконник, если обращается от беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, – к жизни возвратит душу свою.
.........
Иезекииль, 18, 26-27
Арп-арслан – август по-туркменски. Назван в честь национального героя Туркменистана
См. роман А. Бушкова «Тайга и зона».
Вонючка.
Щенки.
«Если он и хан, то хан для себя, но не для меня».
