– Странно, – сказал Кизевич. – Очень странно…
Сестра, заприте-ка дверь на задвижку! Похоже, что операцию действительно придется отложить. А впрочем, к черту! Каждый должен заниматься своим делом. Это я не вам, сестра, это я себе. Заприте, заприте дверь, не хватало мне еще пьяных варваров в операционной… Наркоз, коллега!
В коридоре снова раздался глухой шум борьбы, потом что-то с огромной силой ударило в дверь, которая открывалась наружу. От этого удара дверная филенка треснула.
Что-то с шорохом сползло по двери на пол, потом послышался звук, который получается, когда по цементному полу волоком тащат мешок с картошкой, и дверь распахнулась в тот самый момент, когда рука сестры прикоснулась к задвижке.
На пороге возник высокий и широкоплечий мужчина лет пятидесяти, одетый в джинсы и светлую рубашку с короткими рукавами, высоко открывавшими мускулистые загорелые руки.
Рубашка на правой половине его груди была слегка забрызгана чем-то красным, как будто мужчина невзначай испачкался, заправляя авторучку. Кроме этих брызг, ничто в облике незваного гостя не указывало на то, что он только что принимал живейшее участие в драке, но Ольга Дмитриевна не сомневалась, что драка была вызвана именно его визитом, поскольку никогда прежде не встречала этого человека среди приближенных цыганского барона.
– Что это значит, черт возьми?! – возмутился доктор Кизевич, который не был посвящен в местные тонкости и решил, по всей видимости, что имеет дело с пьяным охранником. – Вы что, не видите, что здесь больной? Вон отсюда! Не-мед-лен-но!
Этот взрыв эмоций не вызвал у незнакомца никакой реакции. Он быстро окинул помещение цепким взглядом прищуренных глаз, удовлетворенно шевельнул усами, отодвинул в сторону стоявшую на дороге операционную сестру, словно та была табуреткой или, в крайнем случае, манекеном в одежде медсестры, и двинулся к импровизированному операционному столу странной, одновременно скользящей и пружинистой походкой крупного хищника. Его поведение подтвердило самые худшие предположения Ольги Дмитриевны: похоже было, что у безымянного Баклана наконец отыскался родственник. Она поспешно отступила в сторону, жалея о том, что не умеет проходить сквозь стены.
Доктор Кизевич никак не мог уразуметь, что происходит. Как всякий хирург – ив особенности высокооплачиваемый, – он привык к тому, что в операционной все его распоряжения выполняются беспрекословно.
Бесцеремонное вторжение септического незнакомца в святая святых возмутило его до глубины души, и он бросился наперерез наглецу, по-петушиному выпятив грудь и привычно держа немного на отлете обтянутые стерильными перчатками руки.
– Что вы себе позволяете?! – срываясь на визг, выкрикнул он. – Что, черт возьми, все это значит?!
Незнакомец остановился и в упор посмотрел на доктора Кизевича. Под этим спокойным взглядом доктор Кизевич слегка увял, но не отступил.
«Дурак», – подумала Ольга Дмитриевна, начиная осторожно, по миллиметру, продвигаться вдоль стены в сторону выхода.
– Стоять, – негромко сказал ей незнакомец, и она послушно остановилась. Этому человеку почему-то было очень легко подчиняться. «Ха, – подумала доктор Вострецова, – почему-то! Ясно же почему. Потому что с первого взгляда становится ясно, какими будут последствия неподчинения. А Кизевич дурак, и сейчас он за это поплатится.» – Так, – продолжал незнакомец, обращаясь к Кизевичу. – Оперируем помаленьку?
– Представьте себе! – язвительно заявил хирург. – Вы, черт бы вас побрал, срываете срочную операцию. У меня, между прочим, график, меня ждут в клинике. Убирайтесь отсюда сию же минуту, или я вызову охрану!
При упоминании об охране незнакомец позволил себе слегка улыбнуться в усы, но его прищуренные глаза, обращенные на доктора Кизевича, остались холодными и внимательными.
– Операцию срываю? – переспросил он. – Экий я, право, медведь… А вы, значит, здесь главный хирург?
– Представьте себе! – с апломбом ответил Кизевич, на глазах у пораженной публики старательно роя себе могилу.
– А я, значит, помешал тебе ножичком побаловаться, – внезапно перейдя на «ты», продолжал незнакомец, – Не дал я тебе, выходит, мясцом разжиться…
– Простите, – холодно сказал доктор Кизевич. – Я не понимаю, что вы, собственно, имеете в виду…
– А что имею, то и введу, – окончательно отбрасывая светский тон, пояснил незнакомец. – На, бедолага, утешься.
Он сделал короткое движение плечом, раздался хлесткий звук, и доктор Кизевич, нелепо перебирая ногами и бестолково размахивая руками, спиной вперед устремился в дальний угол. Двигаясь с огромной скоростью, он по дороге перевернул стойку с киями, опрокинул столик с хирургическими инструментами, с треском впечатался спиной в обшитую сосновой вагонкой стену и мешком свалился на пол, не подавая признаков жизни. «Плакали твои три операции», – подумала Ольга Дмитриевна. Собственная судьба ее почему-то не волновала. Кроме того, доктор Вострецова никак не могла избавиться от странной и совершенно неуместной в данной ситуации уверенности в том, что этот усатый здоровяк не способен ударить женщину.
Незнакомец подошел к столу и склонился над укрытым до подбородка простыней Бакланом.
– Мишка, Мишка, – сказал он дрогнувшим голосом, – как же это тебя угораздило? Эх ты, недотыкомка, рядовой необученный… Ну пошли отсюда к чертовой матери.
Он с не правдоподобной легкостью сгреб со стола безвольно обвисшее у него на руках тело Баклана, которого, оказывается, звали Михаилом, вместе с укрывавшей его простыней. Без видимых усилий вскинув пациента доктора Кизевича на плечо, он двинулся к выходу, но в дверях остановился и, обернувшись, посмотрел прямо на Ольгу Дмитриевну. Взгляд у него был темный, тяжелый, полный спокойного презрения, как будто он был высшим существом, брезгливо разглядывающим случайно раздавленную им смертельно ядовитую тварь. На Ольгу Дмитриевну никогда не смотрели таким взглядом, и она невольно вжалась всем телом в покрытую прозрачным лаком поверхность стены.
– Доктор Вострецова, если не ошибаюсь? – медленно, словно через силу, спросил незнакомец. Ольга Дмитриевна не нашла в себе сил ответить и молча кивнула, обессиленным жестом содрав с лица бесполезную хирургическую маску. – Надо же, – сказал незнакомец, разглядывая ее, как неприличную картинку на стене общественной уборной, – красивая… От мужиков небось отбоя нет. Ты вот что, доктор Вострецова… Была бы ты мужиком – свернул бы шею не задумываясь, одной рукой. И потом ни разу не пожалел бы, можешь мне поверить. Считай, что тебе повезло родиться женщиной. Поживешь еще немного, а там уж Бог тебе судья. Но, если не перестанешь с этими сволочами путаться, я тебя из-под земли достану и не посмотрю, что женщина. Половина чеченских снайперов – женщины, и наши с ними, насколько я знаю, не церемонятся. Ты не думай, что я тебя в милицию сдам. Нет. Я тебя сам убью, своими руками. Ясно?
Ольга Дмитриевна снова кивнула и зачем-то сняла с головы хирургическую шапочку.
– Красивая, – повторил незнакомец. – Как кобра… Я что, собственно, хотел… Там, в коридоре, на лестнице.., ну и наверху.., в общем, по всему дому… Как бы это сказать? Ну, раненые там. Ушибы, вывихи, переломы всякие.., в общем, сплошная травматология.
Ты ведь, кажется, на «скорой» работаешь? Вот и займись по-быстрому, как раз твой профиль. Да и во дворе тоже… А мы с Бакланом пойдем. Только не забывай, что я тебе сказал. Несколько дней я буду занят, а потом проверю.
Он повернулся и, не прощаясь, вышел из бильярдной.
Ольга Дмитриевна сделала странное движение, словно собираясь догнать его, остановить и, сбиваясь и захлебываясь, рассказать ему о себе все: о консерватории, о болезни, о детской мечте вылечить всех людей на земле от всех известных и неизвестных науке хворей, о студенческом театре, о двух мужьях-слизняках, о полунищем существовании, о бесконечных дежурствах, о мечущихся в белой горячке пациентах, о крови на асфальте, перемешанной с уличной грязью, дерьмом и блевотиной, о бесчисленных лифтах, в которых под ногами плещется неизвестно чья моча, и о многом другом, от чего она бежала в уютный, защищенный деньгами и влиянием цыганского барона мирок своей квартиры. Разумеется, она никуда не побежала и ничего не стала говорить, потому что знала, каким будет ответ. «Сука, но богатая», – опять вспомнила она свои собственные слова и тут же переиначила фразу: «Богатая, но.., сука. И богатой осталось быть, увы, недолго».
– Помогите мне, сестра, – устало сказала Ольга Дмитриевна безмолвному изваянию, которое, оказывается, уже не стояло столбом в ожидании распоряжений, а сидело на корточках перед своим шефом, осторожно вытирая марлевым тампоном обильно струившуюся из его расквашенного носа кровь. Доктор Кизевич был без сознания, но лицо его уже начало распухать и приобретать оттенок спелой сливы. Выглядело все так, словно доктора Кизевича лягнул бешеный жеребец. Ольга Дмитриевна с тупым изумлением заметила, что сестра беззвучно плачет.
