Откинув заднее сиденье, он осмотрел сложенный там арсенал – автомат, пистолет, гранаты… Подумав, он затолкал по одной гранате в боковые карманы пиджака. Пиджак сразу сделался тяжелым и некрасиво обвис, но с этим приходилось мириться. Из оставшихся в тайнике гранат он вывинтил запалы, рассеянно побросав их на пол машины. Затем он разрядил «Макаров» и автомат, собрал все оружие в охапку и вытащил его из машины.
Мария уже очнулась и наблюдала за его действиями яростно сощуренными глазами.
– С добрым утром, – сказал Глеб, аккуратно раскладывая у ее ног оружие. – Надеюсь, тебя подберут раньше, чем ты успеешь соскучиться. Я замолвлю за тебя словечко, когда закончу свои дела. Ты пока потерпи и веди себя хорошо, ладно?
Он еще раз проверил узел на ремне, которыми были связаны ее запястья. Мария при этом попыталась его укусить, но Глеб вовремя отдернул руку.
– Ты труп, понял? – сказала она.
– Да ничего подобного, – ответил Слепой. – Я был трупом два месяца, а теперь, как видишь, начинаю понемногу оживать.
– Это ненадолго, – заверила его Мария Андреевна и попыталась лягнуть его ногой.
– У тебя красивые ноги, – сказал Глеб. Захлопнул заднюю дверцу машины, сел за руль и, больше не глядя на свою попутчицу, тронул автомобиль с места.
Он с трудом заставил себя снизить скорость, проезжая мимо поста ГАИ. Повисший на хвосте милицейский «Мерседес» создал бы массу проблем, в то время как помощь со стороны двух вооруженных милиционеров там, куда он ехал, была бы весьма сомнительной, они просто не успели бы разобраться в ситуации и скорее подстрелили бы его, чем помогли.
Он перемахнул мост через Крапивку, которая, прихотливо змеясь, охватывала поселок полукольцом, и, больше не притормаживая, ворвался в Крапивино, распугивая немногочисленных прохожих воплями клаксона. Он проскочил мимо уродливой пагоды молитвенного дома, даже не взглянув в его сторону, и направил машину к стоявшему на окраине поселка особняку Волкова. Он знал: времени на разведку и осторожное проникновение не осталось, Каким-то образом он ухитрился разворошить это осиное гнездо и теперь кожей чувствовал приближение развязки. То, что творилось здесь, не могло больше оставаться тайной, и он готов был дать голову на отсечение, что за Волковым давно следят… должны следить, если мир за время его болезни не встал с ног на голову окончательно. Судьба Волкова его не интересовала, так же как и своя собственная, Что бы с ним ни произошло в прошлом, настоящем и будущем, он это заслужил, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Но Ирина не была виновата ни в чем, и он обязан спасти ее любой ценой. Неважно, если она снова оттолкнет его, в конце концов, она имеет на это полное право.., особенно после его фиаско в роли привидения. Главное, чтобы она продолжала жить.
Он свернул в боковой проезд. Впереди, прямо по курсу, показался и начал быстро расти, заслоняя собой заречные дали, особняк Волкова. Глеб не смотрел на дом. В эти последние секунды он внимательно изучал стремительно несущиеся навстречу глухие железные ворота, оценивая их мощь, и вспоминал, где находятся охранники и сколько их.
Он распахнул дверцу и выпрыгнул из машины за секунду до того, как тяжелый автомобиль с разгона вломился в ворота. Удар был страшен. Тяжелые створки, не выдержав, распахнулись, срываясь с петель, и рухнули, накрыв автомобиль, который немедленно взорвался, превратившись в дымно-оранжевый шар пламени. Этот шар распух, раздался в стороны и взметнулся вверх ревущим столбом.
Глеб вскочил, стряхивая с себя насыпавшийся сверху мусор и сильно щурясь: при падении он потерял очки, и теперь они, разбитые и бесполезные, валялись далеко в стороне. Он скользнул под прикрытие кирпичного забора, на ходу вытаскивая из-за пояса брюк пистолет, и толкнул калитку. Калитка, словно нарочно, протяжно заскрипела, и растерянно пялившийся на горящий автомобиль охранник резко обернулся. От этого движения его пепельные, казавшиеся тонкими и безжизненными, как прошлогодняя трава, волосы взметнулись вокруг головы легким облачком. Он заметил Слепого, и его странно искривленный рот дрогнул, еще сильнее искривляясь в нехорошей усмешке. В руках у него неизвестно откуда появился совершенно смертоубойный на малой дистанции «узи», и Глеб вскинул «парабеллум». Выстрел прозвучал как щелчок хлыста, и тяжелая девятимиллиметровая пуля ударила человека, живьем похоронившего отца Силантия, в верхнюю губу. Охранник широко взмахнул руками, далеко отбросив автомат, голова его дернулась, как от удара кулаком, и он тяжело рухнул на спину. Когда его затылок с неслышным за ревом огня стуком соприкоснулся с бетонным покрытием подъездной дорожки, он был уже мертв.
Слепой перешагнул через отброшенное взрывом, лениво дымящееся и отчаянно воняющее горелой резиной колесо и быстро пошел к дому.
Помещение было более чем скромным: четыре сложенных из бетонных блоков стены, цементный пол и шершавая серая плита потолка, с которой на желтоватом шнуре свисала голая электрическая лампочка, издававшая ровное, сводящее с ума комариное зудение. Больше в помещении не было ничего, только ворох какого-то заскорузлого от грязи тряпья в углу да железная дверь, запиравшаяся снаружи на амбарный замок.
Ирина несколько раз прошлась из угла в угол камеры, чтобы согреться. Здесь было холодно, как в склепе, а ее рваный летний плащ грел плохо. Это было даже символично – большой, роскошно обставленный и набитый дорогостоящей бытовой электроникой дом, а под ним – эта пустая бетонная щель с кучкой грязных тряпок. Неужели такова изнанка любой религии? Этого Ирина не знала, да и не очень стремилась узнать. И не очень надеялась, что у нее будет время на то, чтобы узнать хоть что-нибудь еще вообще. Глупый спектакль, устроенный Волковым, несомненно, должен был дорого ей обойтись.
Она воспринимала происходящее довольно спокойно. В конце концов, это был закономерный финал ее сумасшедшей затеи. Могло быть хуже, подумала она. Я могла не узнать, что Глеб жив, так что в этом плане затея оказалась не такой уж сумасшедшей. Но что они с ним сделали? Не может быть, чтобы он был заодно с этим полусумасшедшим мерзавцем и его холодными шлюхами-убийцами, похожими на сухопутных акул. Не может быть, чтобы он хладнокровно отдал меня им на расправу. Он просто не узнал меня. Он меня забыл.
"А чем ты недовольна, – сказала она себе, – ведь ты же, кажется, именно этого хотела? Нет, – ответила она, – нет. Я хотела не этого. Забыть – значит вычеркнуть из своей жизни, перестать думать, перестать вспоминать. А то, что я видела вечером, – это не забвение. Это увечье. Илларион ошибался, говоря, что Глеб умер, но.., только наполовину. Полная потеря памяти – это же потеря личности, полусмерть…
Что же они с ним сделали?"
Устав ходить, она опустилась на корточки, привалившись спиной к шершавому бетону стены. Подумать было страшно – сесть на то вонючее тряпье, что валялось в углу. Ночь она провела на ногах, расхаживая из угла в угол камеры, и теперь буквально падала от усталости. Глаза горели, словно в них насыпали песка, и вдобавок ей хотелось есть, пить и в туалет как можно скорее.
Она снова – в который уже раз – подошла к двери и изо всех сил забарабанила кулаком по холодному железу.
– Эй! – закричала она. – Эй! Откройте! Мне надо выйти!
Ответа, как и во все прошлые разы, не последовало, и, как и раньше, ей пришло в голову, что, возможно, ее просто списали со счетов. Сколько может прожить человек без еды и питья? Этого она не помнила, да это и не было так уж важно: три дня или тридцать три – конец все равно один. Потом они спустятся, отопрут дверь и вынесут усохшее, сделавшееся совсем легким тело, чтобы тихо похоронить его где-нибудь в лесу или здесь же, в подвале.
Не может быть, чтобы у них здесь не нашлось кусочка пола, который еще не залит бетоном…
Поделом тебе, дура, сказала она себе. Неужели трудно было промолчать? Сейчас здесь было бы уже полно милиции, Глеб был бы с ней, а господин Волков сидел бы в кутузке и давал объяснения… прямо в набедренной повязке.
Тем не менее, она была спокойна. Не безразлична, а именно спокойна, впервые с того зимнего дня, когда чокнутый майор ФСК убил ее дочь. Вчерашнее происшествие положило конец ее депрессии. Клин клином вышибают, как известно™ Боль осталась, но теперь она была далекой и приглушенной. Ее можно было отодвинуть в сторону, как мешающий пройти табурет, ее можно было не замечать, о ней можно было даже на время забыть, с ней можно было жить.
Она опять опустилась на корточки и ощупала камеру внимательным взглядом. Ощупывать, строго говоря, было нечего: четыре стены, одна дверь, кругом бетон и железо. Окна нет. Единственное, что можно сделать – разбить голову о стену или вывинтить лампочку и засунуть палец в патрон. Ирина прикинула, сможет ли дотянуть шнур до двери, чтобы подать напряжение на стальную пластину. Она видела такой способ побега в каком-то фильме.
