Теперь у Кузи нет зла на хромую. Беременная рысь думает лишь о жратве. Все остальное успеется позже, когда котята сами выйдут на охоту. Тогда и старые грехи можно припомнить. А пока Кузя рада, что соседка жива и не ушла со своего участка.
Об устройстве рысят заранее особо думать не стоит. Пусть родятся, вырастут, чтобы им никто и ничто не помешало.
Тайга никого не оставит без угла; каждый теплинке своей даст приют и корм, всех обогреет.
Кузя обнюхала помет соседки. Той нынче повезло. Кот попался заботливый, мясом кормит. Значит, рысята родятся сильными. Это плохо, но заботы потом. Соседи не скоро побеспокоят.
А это кто такая? Откуда здесь взялась? Ведь именно на этом участке хотела Кузя видеть хозяином своего первенца. После их ухода эти угодья пустовали. Теперь уже давно заняты. Вон сколько меток вокруг. Все стволы у елей в когтистых царапинах.
Пришлая кошка. Она заявилась сюда из соседнего леса, через распадок. Видно, там, в ее владеньях, чума все живое выкосила. От голода сбежала. Дружка здесь нашла. По моче чувствуется, что давно беременная.
Не знала Кузя беды этой рыси. В прошлую зиму, потеряв разум от голода, пришла она к жилью человеческому, хотела поживиться хоть чем-нибудь. До появления на свет котят оставались считанные дни.
Ее дружок попал в капкан, замерз, вот и некому подхарчить рысь.
Всю ночь ждала она у одного из домов хоть заморыша собачонку. А под утро не выдержала, закричала.
Человек выстрелил в нее прямо из двери. Прострелил живот. Сама выжила, а рысята погибли. От голода и горя участок покинула. Чтоб подальше от людей. Теперь она никогда не поверит им.
Кузя увидела, — эта рысь отскакивала от человеческих следов на снегу, оставленных лесником. Он был здесь совсем недавно. Значит, помнит, хочет увидеть. И сам живой…
Рысь обнюхала следы старика. Не обидел ли кто-нибудь его в тайге? Вспомнив обиды, если в пузе пусто, как в забытом дупле, лесное племя способно выместить их на одном, не очень заботясь, виноват ли тот перед тайгой.
Лесник был в обходе. На коряге отдыхал. Вон следы его ног утонули в снегу по колени.
А здесь он разговаривал с белкой. Та любит старика за гостинцы — сушеные грибы, горстку стланиковых орехов. Белка с этими подарками расправлялась прямо па ладони старика, — скорлупа от орехов на снегу валяется. А дед орехи не грызет, это помнила Кузя. Да и белка вон в лапах елки скачет. Небось всем хвостатым подружкам хвалилась дружбой с человеком.
Кузя обходила участок не спеша, обнюхивая каждый сугроб.
Вот под этим барсук зимует. Толстый, с целым выводком залег. Под сосной мыши пищат в норе, не поделили чего-то. Угомонить бы их, да неохота — сугроб глубокий.
Кузя снова наткнулась на следы Акимыча. Что он здесь делал? А! Вот зарубку на перестойной березе поставил. Пометил под спил. А у стланика с кедровкой говорил, — ее следы рядом.
Дальше дед с бурундуком играл. Тот хорошо знал лесника и всегда первым встречал. Акимыч его, заболевшего, долго на чердаке зимовья держал. Приноровился рыжий нахал, сидя на плече, ездить в обходы.
Жрать захочет — за ухо кусает. Едва промедлит старик, рыжий принимался оглушающе свистеть.
Тут Акимыч дал сахара кусочек горностаю, который от радости снег хвостом подметал у дедовых ног.
Поговорил с ним лесник немного, и горностай сахар своей подружке поволок.
А здесь Акимыч соболю кусочек сушеного мяса дал. И пошел лесник в распадок к медвежьей берлоге.
Только тут спохватилась Кузя, что обратных следов из распадка нет. Забыв обо всем, бросилась вдогонку.
Уже не разглядывала, где останавливался лесник. Вот здесь у берлоги долго стоял. А почему? Зачем ухо к дыхалу прикладывал? Ведь спят медведи. Вон как пар идет. Что обеспокоило лесника?
Рысь обнюхала запах берлоги — теплый, потный. Скоро у медведицы пискун появится. Вот уж радости будет!
«Но отчего Акимыч волновался, почему в тайгу чуть ли не бегом побежал, что его встревожило?» — скакала Кузя, перемахивая через сугробы.
Лесник шел напролом через завалы и сугробы. В самую глушь. Вот тут еле дух перевел и — дальше.
Рысь торопилась. Скоро начнет темнеть. У лесника глаза в ночи ничего не видят, это хорошо помнила Кузя.
Она многого не могла понять в поведении старика. Увидеть, услышать бы его…
Кузя нагнала Акимыча у болота, когда над тайгой уже опустились сумерки. Старик едва волок ноги от усталости. Рысь вскрикнула. Акимыч оглянулся:
— Кузя! Котенок наш! Жива! Мое ж ты солнышко!
Рысь села рядом со стариком. Прижалась, как когда-то в детстве. Обнюхала лицо приемного родителя, лизнула руку: давно не видела, вспоминала.
— А я тебя давненько ждал. Искал повсюду. Где ж тебя носило?
Рысь, щурясь, смотрела на лесника. Ну не умеет она говорить на языке человечьем! Что ответить деду? И коротко вякнула: мол, жива и на том спасибо.
— Это верно, — подхватил лесник.
У рыси глаза округлились от удивления, — понял!
— Ко мне в зиму, верно, дружок твой наведывался. Тебя звал. Я прогнал его. Никак не понимал, дуралей, что в тайге искать надо было тебя.
Кузя едва слышно ответила, мол, знаю.
— Значит, обиду на меня не таишь, что с твоим касатиком грубо обошелся?
Рысь заглянула в глаза старика.
— Спрашиваешь, чего я тут хожу? Беда у нас, Кузя. Медведь, что в распадке жил, шатуном нынче стал. Около деревни люди его видели. Не приведи Бог, набедокурит, убьют его. Из берлоги вылез из-за людей. Они проверяли, как звери после болезни приживаются. И к берлоге подошли. Ученые эти. Говорил я им: не надо, не уснул медведь. Так не поверили они мне. Галдели в тайге, что сороки. Над самой берлогой громко болтали. А медведь и встал. Разогнал ученых. Теперь там одна матуха спит. Ее, хоть с ружья пали, до весны не разбудишь. А вот медведь в зиму без берлоги. Теперь уж не ляжет. Все. А жрать захочет шатун — сама понимаешь… Я его увидеть хочу. Узнать, хоть где он теперь мотается? Я ж его смалечку растил, как и тебя. Из огня, из пожара вытащил на соседнем участке. Может, сумею в зимовье его заманить, чтоб не убили. Сама знаешь, под печкой у меня тепло, авось уснет до весны.
Рысь поняла. Огляделась вокруг. Вздохнула. Медведем и близко не пахло. Где его искать?
— Вся беда в том, что он уже был человеком обижен. В матуху его стреляли. Помнит это. После того даже ко мне не подходил. Боялся. Кое-как наладилось у нас с ним. А то ведь уже и мстить норовил, негодный, — жаловался дед.
Кузя знала, что медведь остался в зиму без берлоги — добра не жди. Придут в тайгу люди искать шатуна. А унесут своими ружьями жизни многих зверей. Такое она слышала от дружка. Он много всяких случаев рассказывал Кузе.
— Помоги мне, Кузенька. У тебя вон и глаза, и уши, да и нюх — не моим чета, — просил лесник.
Рысь чутко прислушивалась к голосам и запахам тайги. Но медвежьего — не улавливала.
Да рыси и боялись косолапых. Не водили с ними дружбу. Старые счеты имелись к ним у медведей. Потому даже на охоте обходили друг друга подальше. На медвежьих участках никогда не селились рыси.
Одинакова у них была добыча. Горячее с кровью мясо любили медведи. И если рысь загоняла оленя вблизи берлог, они никогда такого не прощали. Вырывали с корнями деревья с лежками и дуплами, гоняли рысей по тайге за украденную добычу.
Медведи не переносили рысий запах. И рыси терпеть не могли косолапых, живущих в берлогах, как в норах мыши.
Медведи никогда не выбирали для берлоги место, где жили рыси. Знали: придется голодать и враждовать долгие годы.
Медведи и рыси старались, всяк по-своему, соблюдать границы участков. И только на малину, мед и прочие лакомства, до них не охочи рыси, никаких границ не устанавливалось: все было медвежьим.
Случалось, убегала добыча рыси на участок медведя, — рысь тут же прекращала погоню. Но косолапые никогда этих правил не придерживались. Уж если он нагонял добычу, то рысья граница его не останавливала. Правда, и останки добычи не уносил с соседнего участка. Зато брюхо так набивал мясом, — все рыси завидовали.
Знали рыси и о том, что только с виду медведи добрые и неуклюжие. Умели эти звери мстить обидчику, долго помнили зло. Никогда не успокаивались, покуда не отомстят врагу. Его запах они могли отличить от множества других.
Неповоротливые внешне, медведи умели прекрасно плавать и смалу не боялись воды. Они легко избирались на любое дерево, бегали не хуже рысей. Прекрасно видели в темноте и легко перескакивали через коряги и завалы. Они любили глухие таежные уголки.
Медведи в тайге ни с кем не дружили. Не было им равных и даже достойного врага во всех чащах. Хозяева тайги! Человека они не признавали. Он для них не таежник. А потому считался врагом.
Разве только лесника терпел медведь. Да и то потому, что знал того с детства. Привык, смирился. Но других людей не пустил бы живьем на свой участок.
