— Повязать меня хочешь? — яростно прошипел Вострецов.
— Звучит грубо, но суть схвачена верно, — согласился Становой и протянул ему через стол пистолет Удодыча. — Давай, толстяк. Главное, не дрейфь. Обставим все как самоубийство. Это, между прочим, его пистолет. Он сам мне его дал, чтобы я пристрелил тебя. Он сейчас сидит спиной к нам и ждет, когда раздастся выстрел.
— Зачем?
— Таковы методы работы ФСБ. Доказательств у них против нас никаких, а порядок навести хочется. Это самый простой способ навести порядок, ты же знаешь. Подумай, Дима! Ведь этот чертов заика приговорил не меня, а тебя. По-моему, тебе сам бог велел с ним рассчитаться. Ну будь же ты хоть раз в жизни мужиком! Выпей, возьми эту штуковину и разделайся с гадом, который тебя за человека не держит! Учти, за тебя этого никто делать не станет, и деньги тебе не помогут: у тебя просто не осталось времени, чтобы кого-то нанять. Молчи, не надо ничего говорить. Я знаю, ты хочешь сказать «нет», но этот ответ никуда не годится, поэтому лучше просто промолчи и выпей.
Вострецов, как загипнотизированный, деревянным жестом поднес ко рту стопку и выплеснул ее содержимое в себя. Его передернуло от мерзкого вкуса водки, глаза увлажнились, дрожащая рука протянулась над тарелкой и легла на пистолет.
— А ты сволочь, Макс, — сказал он перехваченным после водки голосом. — Я даже не догадывался, какая ты сволочь.
— Все мы не ангелы, — легкомысленно отозвался Становой. — Давай, пока он сидит спиной. Поверь моему опыту: убить человека, когда он смотрит тебе в глаза, очень тяжело, особенно по первому разу. Зато, когда он ляжет, это такой кайф! Раз — и все проблемы побоку. Давай, попробуй. Не бойся, я рядом. Если что, так и быть, помогу.
Вострецов встал, повернулся к нему спиной и сделал шаг в сторону костра, двигаясь неуклюжими рывками, как испорченный механизм.
— С предохранителя я уже снял, — сказал ему в спину Становой и стал не спеша расстегивать штормовку. Он сидел, свободно раскинувшись на стуле, будто в кресле партера перед началом интересного спектакля.
Вострецов сделал еще три или четыре шага, и тут Удодыч начал поворачивать голову.
— Давай! — крикнул Максим Юрьевич. Дмитрий Алексеевич рывком вскинул пистолет на уровень глаз и спустил курок. Становому показалось, что толстяк даже и не подумал прицелиться. Отдача больно ударила его по руке, он едва не выронил пистолет и скорчился, баюкая ушибленную кисть. Становой видел, как пуля вырвала клочок материи из рукава камуфляжной куртки Удодыча, и мысленно выругался: вот болван! Он что, думает, что его снимают в кино и что его противники будут сами пачками валиться на землю, как только он спустит курок?
Удодыч вскочил, будто подброшенный пружиной, в его руке опасно блеснуло сточенное лезвие топора. Максим Юрьевич заторопился, его ладонь скользнула за отворот куртки и нащупала под мышкой теплую рубчатую рукоять. Он был почти уверен, что Вострецов сейчас бросит пистолет и побежит, но Дмитрий Алексеевич его удивил.
Увидев топор, толстяк снова поднял пистолет и выстрелил. Удодыч перекосился, прижав левую ладонь к простреленному боку, неловко швырнул топор в Вострецова, промахнувшись на целый метр, и, увидев, что не попал, бросился бежать к машине.
Вострецов побежал за ним, путаясь в брезентовых полах дождевика и стреляя на бегу. Максим Юрьевич закинул ногу на ногу, закурил и стал с интересом наблюдать за происходящим, как будто и впрямь пришел на премьеру нового спектакля. Между делом он считал выстрелы. Третий выстрел продырявил стекло передней дверцы, четвертый взрыл дерн на полметра правее бегущего прапорщика, пятая пуля с тупым металлическим лязгом ударила в переднее крыло машины, зато шестая попала Удодычу в спину, точно между лопаток, бросив его лицом в мокрую траву. С мучительным стоном прапорщик приподнялся на руках и пополз к машине. Было непонятно, зачем он это делает: прыгнуть за руль и укатить подальше отсюда Удодыч уже не мог. Скорее всего, умирающее тело слепо выполняло последнюю команду, полученную от охваченного паникой мозга.
Вострецов перешел с бега на шаг. На ходу он выстрелил еще трижды, и каждый раз тело Удодыча судорожно подпрыгивало, словно стараясь исторгнуть из себя пулю. После второго выстрела прапорщик перестал ползти, уронил голову и затих, а после третьего ствол пистолета отскочил назад и заклинился в крайнем заднем положении — обойма опустела. Стоя над телом, Вострецов еще пару раз странно дернул вытянутой рукой — похоже, пытался выстрелить из разряженного пистолета, — а потом, поняв, что все кончено, обессиленно уронил ее вдоль тела.
Максим Юрьевич неторопливо потушил окурок о скатерть, спрятал его в карман штормовки и встал, преодолевая желание похлопать в ладоши. Спектакль и впрямь удался на славу.
Он подошел к лежавшему в траве Удодычу и присел над ним. Ему показалось, что прапорщик еще дышит, но это уже не имело значения: камуфляжная куртка на его широкой спине потемнела от крови, и, судя по расположению пулевых отверстий, жить ему оставалось всего ничего. Сидя на корточках, Становой повернул голову к Вострецову. Тот стоял с разряженным пистолетом в опущенной руке и напоминал робота, у которого сели батарейки.
— Вот об этом я и говорил, — сказал ему Максим Юрьевич, — Совсем новое чувство, правда? Иная, неизвестная раньше степень свободы. Вот только стиль… Над стилем надо работать, Дима. Что это ты тут устроил? Прямо гангстерский фильм какой-то, ей-богу. Чего я только в жизни не повидал, но такого!.. Боюсь, даже наши менты не поверят, что это самоубийство. Вряд ли им приходилось встречать такого оригинала, который, решив покончить с собой, выпустил бы себе в спину целую обойму, и притом половину — мимо.
Вострецов вздрогнул, будто разбуженный посреди ночи, и посмотрел на него дикими глазами.
— Что ты сказал? А, самоубийство… Ну и что ты предлагаешь?
— Предложение простое, — сказал Становой и запустил руку за пазуху. — Если самоубийства не получилось, пусть будет смерть в перестрелке.
— В какой перестрелке? — Вострецов, казалось, говорил через силу — того и гляди, заснет стоя, как лошадь. — С кем?
— С сообщником, — сказал Становой. — С тобой, Дима.
Все еще сидя на корточках, он вынул из-под мышки теплый от соприкосновения с телом «вальтер» и быстро, почти не целясь, выстрелил четыре раза подряд. Одна пуля попала Вострецову в живот, вторая ударила его в лицо чуть пониже левого глаза, миг спустя оказавшись в мозгу. Две другие были выпущены Становым просто для придания сцене окончательного правдоподобия. Они упали где-то в поле, и их никто не искал.
Убедившись, что Вострецов мертв, Максим Юрьевич занялся пистолетами, тщательно удалив свои отпечатки не только со стволов и рукояток, но даже и с обойм. Пистолет Удодыча он вложил обратно в мертвую руку Вострецова, а свой «вальтер» втиснул в ладонь прапорщика. С Удодычем пришлось немного повозиться. Становой перевернул его на бок и отвел назад правую руку с пистолетом, чтобы было похоже, будто он отстреливался, лежа на земле. Удодыч при этом застонал, его пальцы сомкнулись на рукоятке пистолета, кисть шевельнулась, пытаясь направить горячий ствол в сторону Станового.
— Су…ка, — вместе с кровавыми пузырями вытолкнул из себя Удодыч.
Становой молча взял его за затылок, повернул голову Удодыча лицом вниз и сильно прижал ладонью к земле. Через несколько секунд тело прапорщика затряслось, стало твердым, как дерево, ноги трудно заскребли по траве, потом задергались, как у раздавленного насекомого, и затихли, в последний раз глухо стукнув носками сапог об землю. Для верности Становой выждал еще пару минут, потом убрал ладонь с влажного от смертной испарины затылка прапорщика и попытался нащупать на его шее пульс. Пульса не было. Максим Юрьевич, брезгливо морщась, вытер ладонь об удодычевы штаны и встал.
— Правду сказал я, шотландцы, от сына я ждал беды, — негромко процитировал он, перешагивая через трупы и направляясь к столу. — Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды. А мне костер не страшен…
Он не договорил, налил до краев стопку водки и осушил ее одним махом. Подумав, налил еще одну, нерешительно понюхал, выплеснул водку на землю, тщательно протер полой штормовки сначала стопку, потом бутылку, подумал еще немного, пинком перевернул стол и пошел прочь. Через минуту он уже спускал на воду резиновую лодку, в которой, помимо весел, лежала удочка в чехле. Те удочки, что они с Вострецовым забросили в воду четверть часа назад, все еще оставались на месте. Поплавков не было видно, и Становой живо представил, как под водой бьются, пытаясь освободиться, пойманные рыбы. Ему стало их жаль, но они были правдоподобной деталью, превращавшей произведение Максима Юрьевича в почти совершенный шедевр, и он не стал трогать удочки, ограничившись тем, что протер удилища носовым платком.
