— Коль так, женись на ней, да и живите семьей по-людски. Не зажимайтесь по чердакам! Уважайте в себе человеков.
— Кончай базар, отец! Я не мальчик, угомонись. И поступаю с ней вот так не случайно! Она еще за свое получит! — усмехнулся едко.
— А что случилось? За что ты ей грозишь?
— Я уже наказал за свое. Дважды! Обломится случай в другой раз, тоже не упущу. Сдерну натурой со стервы!
— Она должна тебе?
— Конечно!
— И много?
— Даже очень много!
— Когда ж задолжала?
— Да не деньги она взяла. За них не взял бы эту плату. Тут другое случилось, помнишь, камин мы ставили у Степановны. Ну и вышли с тобой во двор перекурить. Вы с Петровичем ушли за дом, а я под окном на завалинке остался. Форточка открытой была. Тонька со Степановной грязь убирали. Вот тогда Дарья спросила:
— Тонь, почему бы тебе не присмотреться к Федору? Человек он серьезный, непьющий, трудяга, спокойный, во всяком случае, мне он кажется весьма положительным мужчиной, из него получится прекрасный семьянин.
— А Тонька ей ответила:
— Да он старик! Что делать с ним стану? Посмотрите на него вблизи. У него морда от морщин в сетку, жизнь в клетку! Он полжизни на Колыме пробыл. Какой из него мужик? Пугало огороднее! Выйди за такого и срочно ищи хахаля! На что он годен — дохлый таракан? Это не мужик, тень от человека!
— Ну, это ты лишнее на него наговорила! Явно перегнула, наверное обижаешься за то, что не обращает на тебя внимания и не пытается ухаживать? — спросила Степановна. А та ответила:
— Он вообще не в моем вкусе! Уж если заиметь человека, так пусть он будет мужиком, а не истрепанным веником. На Федьку даже старуха Свиридиха не позарится. Страшон, как смертный грех, да и развалина, такому жену только в стардоме или в психушке искать. Я лучше одна останусь, чем с ним связаться…
— Я больше не выдержал и ушел с завалинки. Степановна увидела и поняла, что я все слышал. Она ахнула, заметив меня. Ну, а я запомнил сказанное в свой адрес. Теперь, думаю, ты понял меня, как мужчина мужчину.
— Так это когда было? Сколько времени прошло? Она давно изменилась, иначе к тебе относится.
— Не верю!
— А если ты набьешь ей пузо? Что тогда?
— Это ее заботы. Меня они не чешут…
— Пойми, мы в соседстве живем. Мы с Петровичем всю жизнь дружили. Всегда понимали друг друга. Почему из-за тебя у нас с ним неприятности и вражда?
— А что случилось? Ну не я, другой бы ее отодрал.
— Мы соседи! Как ты не поймешь. Нужна тебе баба, найди на стороне любую, а эту не тронь! Понял? Не доводи до беды и не зли. Запомни, всяк человек свою родную кровинку в обиду не даст и не дозволит, чтоб об нее ноги вытирали! И Петрович такой! Словит тебя, не гляди, что он в годах, голову, как курчонку скрутит и скажет, что так и было. Ты и бзднуть не успеешь. Я ли не знаю Васю? Он с полуоборота заводится. А вот остановить его попробуй. Такое еще никому не удалось. Петрович за Тоньку любому горло порвет голыми руками, ему, как и мне, уже терять нечего. Он умеет дружить, но не приведись кому стать его врагом, я такому не позавидую. У него что Тонька иль Колька, единственная и последняя зацепа в этой жизни, — уговаривал сына Михайлович и предложил:
— Лучше завяжи ты с Тонькой, пока не поздно. Хотя я, честно говоря, думал, что у тебя с нею все всерьез.
— Да хватит о Тоньке. Она не стоит того, чтобы о ней столько говорили. Да и не хочу семьей обрастать заново. Не повезло мне с этим, сам знаешь, рисковать еще раз не хочу. Жизнь слишком короткая…
…Прошла еще неделя. Андрей Михайлович с сыном закончили камин, получили за него деньги и собрались домой. Они уже положили в багажник инструмент, сели в машину, как вдруг Михалыч вспомнил:
— Давай к магазину зарули. В доме ни корки хлеба нет, подавиться нечем. Пошли, хоть пожрать возьмем, — предложил Федьке.
Едва вышли из машины, лицом к лицу столкнулись с Тонькой и Колькой. Они только вышли из магазина, нагруженные сумками, весело переговаривались, прошли мимо, словно и не заметили, не узнали соседей, не поздоровались.
— Колька! — окликнул Федор. Мальчишка остановился, оглянулся, но не побежал навстречу, как всегда, отвернулся и пошел рядом с матерью, не оглянувшись, не обронив ни слова.
— Уже не дружбан! Хана всему! Настроила против меня, — сказал Федька вполголоса…
Они вернулись в холодный дом. Обоим стало не по себе. Пока приготовили поесть, слегка убрали пыль, Федька затопил камин, Михалыч плечами передернул и сказал задумчиво, словно самому себе:
— Тяжко в доме без хозяйки. Еще хуже, когда никто не ждет. И снова, как в ссылке, чувствуешь себя чужим и лишним среди людей, как будто жизнь взаймы взял. Хотел бы ее вернуть обратно, да некому, — вздыхал тяжко.
— Ты это о чем? — насторожился Федька.
— Обидно сынок! Вот так ненароком, походя, тепло теряем, дорогих людей обижаем. А спроси из-за чего?
— Отец! Я тебе сказал все! Их ты понимаешь. А меня? Иль можно забыть и прикинуться придурком? Но я так не умею, не прощу!
— Да хватит тебе уговаривать самого себя! Если б ты Тоньку и впрямь ненавидел, никогда не смог быть с нею мужчиной. Заклинило б желание! О том все знают. А у тебя сработало как по свистку. Значит, чем- то понравилась, запала в душу. Если б себя не настраивал против бабы, глядишь, склеилось бы у вас.
— На многое не обратил бы внимание. Но упрек Колымой не могу забыть. Весь город знает, ни за что я срок получил. Не по своей вине на Колыму попал, а она что нагородила?
— Тонька никогда не отличалась умом. Много раз бабу дурной язык подводил. Поначалу, когда Петрович взял из деревни, сам от ней из дома убегал, а уж сколько оплеух получила от деда! Давно ль научилась язык за зубами держать, да и теперь осечки случаются.
— Ничего себе! Теперь ты мне предлагаешь с нею мучиться?
— Я ее не навязываю! Об другом прошу! Не трогай бабу, коль ничего к ней в душе не имеешь. Она и так судьбой обижена. И пережила не меньше каждого из нас! У всех в жизни своя Колыма случилась. Только всяк перенес ее по-разному. Я совсем немного слышал от Васи про Тоньку, а и мне зябко стало, как жива осталась? Ей все мозги еще с титешного возраста отбили. Ни тепла, ни ласки, ни заботы не видела. От того и выросла корявая, как полено. Чудом уцелела и если б не Петрович, вряд ли до нынешнего дня дожила б.
— Ты меня не уламывай. Ну, коли просишь, не трону больше. Пальцем не коснусь. Но поверь, этим еще больше обижу. Или я не знаю подлую бабью натуру!
Михалыч успокоился, услышав обещание сына. Он вышел во двор покурить в надежде, что и Петрович появится, но тот не объявился. Лишь Колька гонял во дворе на самокате.
— Колька! Иди к нам! Конфетами угощу! — позвал Андрей пацана, тот головой помотал, отказался.
— Ишь, гоноровый стал! — подумал старик и увидел, как мальца позвали в дом. Вскоре он вышел, перебежал дорогу и спросил у Михайловича, дома ли Федор?
— Вот наши велели деньги ему отдать, какие он на мою школу потратил. Сказали передать спасибо! — протянул деньги, завернутые в бумагу, и стреканул в свой двор, словно очень боялся приглашения.
— Хм-м, а у телки гонор появился! Видишь, индюшкой заходила. Даже деньги вернула, хотя никто их не просил. Я сделал мальчишке подарок к школе. А она вернула деньги, как в рожу мне плюнула, дескать не достоин я их семьи, не хотят от меня подарков. Ну и хрен с ними! — злился Федька. И глянув на соседский дом, приметил в окне скучающего Кольку.
— Эх-х, дружбан, не повезло нам с тобой. Вот и ты теперь страдаешь от своих. Не разрешают тебе придти к нам. Сколько ж лет пройдет теперь, пока помиримся? Ты уже совсем большим станешь. Может тогда поймешь, почему взрослые отняли у тебя частику твоего детства.
— Ну ты все справила? Пошли к Степановне! — предложил Петрович Тоньке.
— Ты иди. Я отдохну, приду попозже. Ты не обижайся. Заморилась, устала я. Прилягу, отдохну малость. А ты навести Степановну, — ответила Тонька и предупредила, что дверь в сарае будет открыта, а через него в дом войти без труда можно.
Федька стоял у окна и видел, как Петрович с Колькой пошли к Дарье. Тонька осталась дома одна.
