— Здорово, мужики, — сказал Мячик первое, что пришло в голову. И ошибся второй раз.
— Какие мы тебе мужики! — презрительно прищурился уголовник, сидящий ближе всех к двери. — Мужики в колхозе лопатами машут! А я тяжелей лопатника[74] ничего не поднимаю!
Аборигены дружно загоготали. Мячик повел могучими плечами и шагнул вперед, сжимая кулаки.
— Чего ржете? Лоха нашли?! — угрожающе прикрикнул киллер.
Крепкий бывалый парень, он привык внушать почтение и страх. Из руководящей четверки один имел нормальное телосложение, зато остальные — тощие, будто высушенные, больше походили на пациентов туберкулезного диспансера. Но тот, кому адресовался окрик, не испугался грозного противника. Остроносый, белесый арестант вытянул руку с заточенным штырем и сдавленно хрюкнул:
— Не кипишись, а то я тебе в брюхе дырку проколю, чтоб пар вышел!
Вкрадчивый голос прозвучал уверенно. Наверное, потому, что этим ржавым штырем он легко мог сделать то, для чего Мячику требовался пистолет с глушителем.
— Точняк! — поддержал его сосед по шконке. — В открытый хавальник и хер словить недолго…
Этот вообще производил отталкивающее впечатление. Вывернутые губы шевелились, как две пиявки, присосавшиеся к впалым щекам. Лысый череп сально поблескивал.
С верхних шконок тяжело спрыгнули два квадратных парня с дегенеративными лицами убийц. Мячик невольно разжал кулаки.
Третий «туберкулезник» — тщедушный старичок с выпяченной вперед челюстью, прошамкал беззубым ртом:
— Што-то ты мне не нравишься. Ты хто? Погоняло?
— Мячик. Из Москвы. Ну и че? — сбавив тон, процедил киллер.
— Окрас? С кем работал? — спросил тот, что держал штырь.
— Чего?.. — неуверенно спросил Мячик. — Какой такой окрас?
Зэки переглянулись и снова загоготали.
— Чем живешь? Вор, гоп-стопник, катала?
Мячик замялся. Вопреки глупым легендам, киллеры в уголовном мире уважением не пользуются. Наоборот, их все ненавидят. Потому что за «бабки» валят они кого угодно: сегодня коммерсов, завтра — братву, послезавтра — воров!
— В ментов стрелял по пьянке…
— А кого знаешь? — не унимался зэк, поигрывая своим штырем.
— Да не при делах я… Никого не знаю…
— А, значит, лох… Чего ж волну гнал? Вот я тебе за наглость брюхо проткну!
— Хватит, Гнилой! — урезонил его старичок. — Сколько можно? Троих на больничку отправил, больше с рук не сойдет!
— А мне плевать! Сколько той жизни осталось… СПИД все равно не лечится! Я могу всех переколоть! Что мне сделают? Вот ты, Козырь, что мне можешь сделать?
Но беззубый не обратил на своего сотоварища никакого внимания и продолжал гипнотизировать киллера жуткими змеиными глазами.
Мячика начал бить нервный озноб. Он много раз попадал в серьезные переделки и часто рисковал шкурой. Но тогда все обстояло по-другому: он начинал первым и с оружием в руках — отстрелялся и быстро уходил по оперативному простору, валя всех, кто попадется на разведанном заранее пути… Полчаса пикового напряжения сил и нервов — и все кончено, можно расслабиться, пить, гулять, драть телок и дышать чистым воздухом…
Сейчас, среди отмороженных нелюдей, в замкнутом вонючем пространстве, где душный воздух кишел бациллами СПИДА, туберкулеза, сифилиса и чумы, весь его опыт не мог защитить душу от противного страха смерти. Вот мигнет сейчас этот отвратительный старик — и его начнут рвать на куски! Но Козырь не стал мигать.
— Ладно, устраивайся на верхней шконке, — обратился он к новоприбывшему. — Будешь жить пока мужиком.[75] Посмотрим, что ты за птица…
— А если нам не понравишься, то водицы из парашки хлебнешь да очко подставишь, — обыденным тоном пообещал остроносый.
Козырь озабоченно покачал головой и добавил:
— Только спи чутко, как бы тебя Гнилой в натуре не заколбасил. У него крыша конкретно едет. А хате лишние проблемы ни к чему…
* * *
Вполне естественно, что ночью первоход Сысоев не сомкнул глаз. Он нервно ворочался на железных полосках шконки, которые тощий матрац, больше напоминающий простыню, не сглаживал и сгладить не мог. Было жарко, тело покрылось липким потом, не хватало воздуха… В камере шла своя — непонятная и страшная жизнь: кто-то хрипел во сне, в углу кого-то то ли душили, то ли насиловали, а может — делали и то и другое…
Утром, измученный и невыспавшийся, Мячик получил алюминиевую миску с несъедобной пшенной кашей, кусок черного, вязкого, как пластилин, хлеба и едва теплый чай, напоминающий цветом кошачью мочу. Он не притронулся к еде. И обессиленно лежал на спине, глядя в бетонный, покрытый темными разводами потолок. Неужели это жалкое существование продлится месяцы и годы?! А может, всю оставшуюся жизнь?!
Изможденный молодой парень старательно мыл пол. Над ним издевались, награждали пинками и называли Алиной. Из разговоров было ясно, что это его «опустили» минувшей ночью. Теперь он должен спать под шконкой, есть из параши и держаться подальше от «чистых людей».
— Смотри, петух позорный, если «зашкваришь»[76] кого, мы тебя «посадим»,[77] — глумился Гнилой. — Помнишь, Козырь, как мы того фофана на ростовской пересылке «посадили»?
— Который «законником»[78] назывался? — ухмыльнулся шамкающий старик. — Еще бы! Он потом все свои восемь лет на спине пролежал…
— И этих киллеров сраных на Бутырке «посадили», — вмешался здоровенный браток, похожий на питекантропа. — Ну тех, которые всех подряд в Москве валили по заказу — и братву, и воров… Мой корефан там чалился, так говорит, их будто из-под бульдозера вытащили…
— И правильно! — поддержали его два других братка. Все трое были похожи, как родные братья-питекантропы. — Шакалов, которые за деньги кровь проливают, на куски резать надо! Чтоб неповадно!
— Вот попалась бы мне та падаль, что Тиходонца вальнула! — мечтательно проговорил первый питекантроп.
Мячик даже дышать перестал.
— Да, Гошу все пацаны уважали! — кивнул Козырь. — И братва, и воры…
— Конечно! Он духовитый[79] был, сильный! Если бы эта падла вышла с ним один на один! Или с «перьями»,[80] по-честному! А она, сука, в спину выстрелила!
Сысоев сжал зубы. Он стрелял не в спину, а в верхнюю часть груди и в голову. И потом, неужели эти вонючие уголовники действительно такие честные, порядочные и справедливые? Не берут чужого, не убивают беззащитных, не насилуют женщин? Тогда за что же они здесь оказались?!
— Ничего, менты рано или поздно схавают козла позорного, и он к нам попадет!
— Или по воле встретимся и кишки выпустим!
— Нет, на воле ему быстрая смерть… А на киче помучается, кашки-парашки поест, очко разработает, а потом его в лепешку растопчут… Так правильней будет, заслужил, гад!
В этот момент лязгнул малый засов, откинулась «кормушка». Снаружи донесся пронзительный женский голос.
— Сысоев, тебе копия экспертизы, иди, распишись!
В камере наступила напряженная тишина. Мячик медленно слез со второго яруса, на ватных ногах направился к двери. Через минуту документ окажется у него в руках, и арестанты обязательно ознакомятся с ним — интересно, да и делать все равно нечего… А это может быть экспертиза как раз по Тиходонцу! Да и любая другая, хоть по мужу с женой… Сразу станет ясно, что он киллер-профессионал… И вторую ночь ему не пережить… А может, и до вечера не дотянет…
За окошком стоял рослый сержант, рядом некрасивая женщина в штатском из спецчасти перебирала стопку бумаг.
— Нет, экспертиза не вам, — сказала она. — Вам установление фамилии. Расписывайтесь…
Она передала документ сержанту, а уже тот сунул листок в окошко. Потому что женщину могли поймать за руку и затянуть в камеру. Нет, конечно, целиком втянуть не получится, но голову со ртом — вполне… Или облапают конкретно, да еще в руку чего-то всунут…
Мячик расписался. «Кормушка» захлопнулась. Он быстро пробежал текст. «При задержании назвался Тумановым, при себе имел паспорт на имя Туманова, впоследствии установлено, что настоящая фамилия Сысоев, а потому считать Туманова по всем документам Сысоевым…» Вполне безобидное постановление. А вот каким будет следующее?
— Что там тебе принесли, москвич? — спросил Козырь. — Ну-ка, пусть общество почитает…
* * *
— В Придонске Скворец работал, я там не был… Бородатого вдвоем валили — он же с охраной… На стекольном заводе мужика с бабой тоже Скворец работал, а я рулил…
Вопреки всем правилам, Мячик «раскололся» и давал подробные показания по всем эпизодам. Гусар с трудом успевал записывать. Коренев размеренно ходил по кабинету, и, когда оказывался за спиной киллера, тот нервно оглядывался.
— Теперь давай про заказчика! — скомандовал Лис, когда Сысоев, наконец, замолчал.
Тот замялся.
— А насчет отдельной «хаты» — точняк?
