На ветке старой груши бормотал реликтовый транзистор, в листве деловито жужжали пчелы. Одетая в простенькое ситцевое платье Анна принесла и поставила на стол плюющийся горячим паром чайник.
– Хорошо вы тут устроились, ребята, – с легкой завистью сказал Сорокин, ловко нарезая белый хлеб. – Курорт, да и только! Не понимаю, как у вас это получается. Для меня дача – каторга, а вы вроде отдыхаете, и на участке при этом полный парадиз.
– Все зависит от взгляда на жизнь, – ответил Забродов, аккуратно накрывая сложенным вчетверо полотенцем пузатый заварочный чайник, грубо расписанный «под гжель». – Беда в том, Сорокин, что ты зануда. Все тебе не слава богу, все тебе каторга… Кстати! – он вдруг оживился и сдвинул на затылок соломенную шляпу. – Сорокин, ты заметил, что занудство и перманентное недовольство жизнью свойственны, как правило, женатым людям? По-моему, тут есть о чем задуматься.
– Не слушайте вы его, – сказала Анна, грациозно присаживаясь на краешек скамьи и беря из плетеной вазочки печенье. – Это он вас дразнит. Вы-то сюда на день приезжаете, максимум на два, а чтобы получать от земли удовольствие, на ней надо жить. Вот как он сейчас живет. Да и то…
Слышали бы вы, как он ворчит! И воды горячей нет, и туалет не так устроен, и комары его, видите ли, донимают… Тоже мне, оптимист!
Эта отповедь прозвучала как-то не так. Сорокину почудились в ней теплые, почти материнские нотки. Он мысленно присвистнул и искоса посмотрел на Анну. Все-таки она была дьявольски хороша, особенно теперь, когда перестала притворяться синим чулком и превратилась в нормальную, довольную жизнью женщину. «Да, – подумал Сорокин, любуясь ее плавными движениями, – в холостяцкой жизни определенно есть некоторые неоспоримые преимущества. Ну, Забродов, ну, ходок! Наш пострел везде поспел…»
– Рот закрой, – коротко посоветовал ему Забродов, и Сорокин с сожалением перевел взгляд с Анны на него.
Только теперь он заметил, что Забродов что-то сделал со своей бородой, отчего та перестала напоминать растрепанную паклю и превратилась в благообразный полуседой клинышек, какие носили в начале прошлого века врачи, профессора, а также пламенные рыцари революции. Вид у Забродова с этим клинышком был какой-то нелепый, хотя Сорокин должен был признать, что бородка и соломенная шляпа неплохо друг друга дополняют. Правда, в этой картине все-таки чего-то не хватало, только Сорокин никак не мог понять, чего именно: трубки?., галстука?..
Поймав его взгляд, Забродов едва заметно усмехнулся и вдруг одним точным движением нацепил на переносицу тестевы очки. У Сорокина отвисла челюсть: перед ним сидел Антон Павлович Чехов собственной персоной. Или, скажем, Мичурин. Да, пожалуй, именно Мичурин, хотя и Чехов вроде бы любил посидеть в саду."
– Клоун, – проворчал полковник, немного придя в себя.
– Опять он чем-то недоволен, – обиженно сказал Забродов. Сорокин заметил, что глаза его за линзами очков нисколько не изменились, а это означало, что в оправу, скорее всего, вставлено обычное оконное стекло. – При чем здесь клоун? Я просто вживаюсь в обстановку. Этот образ, – он с важным видом поправил шляпу и дотронулся указательным пальцем до переносицы, возвращая на место съехавшие очки, – этот образ, Сорокин, помогает мне успешнее трудиться на благо твоей тещи. А раз так, то жаловаться тебе не на что. Твою работу делаю, между прочим, и делаю, заметь, неплохо.
– Да я всем доволен, – миролюбиво сказал полковник и попытался, приподняв полотенце, заглянуть в заварочный чайник – посмотреть, не поспел ли чаек.
Забродов дал ему по рукам. Сорокин возмущенно фыркнул и стал разглядывать сад. Забродов отвернулся от него и закурил, так внимательно глядя в безоблачное небо, словно рассчитывал увидеть там НЛО.
– Да, – сказал Сорокин через некоторое время, – несмотря на ваш сомнительный моральный облик – о внешнем облике я уже не говорю, какой у дачника может быть внешний облик? – так вот, несмотря на все ваши недостатки, потрудились вы, ребята, действительно на славу. Ей-богу, после вас мне тут долго ничего делать не придется! Буду, понимаешь, лежать в гамаке и пиво пить назло соседям. Вон, к яблоньке привяжу Хотя нет, не буду, уж больно яблонька хороша. А подрезали вы ее как – загляденье!
Забродов бросил быстрый взгляд на яблоню, о которой говорил полковник, и вернулся к созерцанию ярко-голубого неба, в котором не было ничего, кроме время от времени пролетавших по своим делам скворцов. Странно, но Анна тоже почему-то задрала голову и стала смотреть в небо. Сорокин подозрительно покосился на них, глянул в небо, ничего интересного там не обнаружил и решил, что все влюбленные – дураки и, чем они старше, тем глупее выглядят в глазах окружающих. «Не дай бог влюбиться», – подумал он и тоже закурил.
– Что-то я не помню, – рассеянно сказал он, пряча горелую спичку обратно в коробок, – яблоня эта здесь была или нет?
Забродов издал странный звук, как будто в горло ему попал какой-то посторонний предмет – крошка, например, или даже комар, – и, продолжая смотреть в небо, сказал:
– Ну, ты даешь! Одно слово – хозяин. Не помнит, что у него на участке было, а чего не было… Склероз при твоей работе – страшное дело, Сорокин. Пора на пенсию, пока подчиненные за твоей спиной хихикать не начали. Да, брат, старость не радость – Какая еще старость? – агрессивно огрызнулся Сорокин. – При чем тут склероз?
– Ну а как же? – не поворачивая головы, удивился Забродов. – Яблоня – не морковка, за неделю вырасти не может. Что же, по-твоему, это я ее сюда посадил?
– С тебя станется, – неуверенно пробормотал Сорокин. – И вообще, тебя бы в мою шкуру, умник! Тут не только про яблоню – имя свое забудешь!
– Сочувствую, – без тени сочувствия сказал Забродов.
– М-да, – задумчиво протянул Сорокин, – дела." Теща, что ли, без меня эту яблоню посадила? Странно.. Хоть убей, не помню, чтобы я на этом месте яму копал!
– Бывает, – сказал Забродов.
– Ой, – сказала Анна, – а масло-то! Масло я забыла принести!
Она торопливо встала, почему-то старательно держась к Сорокину спиной, и быстро ушла в дом.
– Что это с ней? – озабоченно спросил Сорокин. – Или это не с ней, а со мной? Может, у меня с лицом что-нибудь не так?
Забродов перестал изучать траектории полета скворцов, повернулся к Сорокину лицом и снял свои бутафорские очки.
– Да нет, – сказал он, – все в порядке. Она просто стесняется немного. Ну, знаешь, одинокая женщина, интеллигентное воспитание, а тут, сам понимаешь, ситуация – он, она и чужая дача… Просто немного неловко. Мне, кстати, тоже. Если тебя это как-то напрягает или, скажем, грозит грядущими семейными неприятностями…
– Да ну, ты что, в самом деле, как маленький! – замахал руками растроганный такой неожиданной застенчивостью твердокаменного спецназовца Сорокин. – Что ты! Наоборот…
Он хотел сказать, как он за них рад, и как ему приятно видеть их счастливые лица, и какая это вообще редкость в наше деловитое, задерганное время – спокойное и счастливое лицо, но ничего этого он сказать не успел. Где-то неподалеку зарычал автомобильный двигатель, Забродов повернул голову на звук, и его лицо вдруг сделалось серьезным и сосредоточенным. Потом на нем проступило удивление и – Сорокин готов был в этом поклясться – какая-то хищная радость.
– Не может быть, – пробормотал Илларион. – Черт возьми, этого просто не может быть!
Сорокин тоже повернул голову и посмотрел вдоль улицы.
Ничего необычного там не было. Был там джип – здоровенный, новый, модного серебристого цвета, японский, кажется, – а за джипом, тяжело переваливаясь на ухабах и периодически задевая днищем самые высокие кочки, осторожно полз грязно-синий грузовой микроавтобус.
– Ты чего? – спросил Сорокин.
– Это, кажется, ко мне, – ответил Илларион и, зачем-то снова нацепив очки, принялся спокойно разливать чай. – Покупатели.
– Надеюсь, ты не дачу продаешь? – осторожно осведомился Сорокин.
– Нет. Всего лишь яблоню. Вон ту, которая так тебе понравилась.
Сорокин нахмурился.
– Это еще что за новости?
– Не шуми, полковник, я же не взаправду ее продаю, а понарошку. Так, торгуюсь помаленьку… Я за нее такую цену заломил, что не каждому по зубам. Так что, даже если купят, ты в накладе не останешься.
– Ни черта не понимаю, – угрюмо признался Сорокин.
– Все очень просто, – теперь Забродов говорил быстро, торопясь, очевидно, высказаться до того, как покупатели войдут в калитку. – Объявление я дал, понял? «Продам яблоню Гесперид. Выращена по методу профессора Азизбекова». У нормального дачника, не говоря уже о грамотном садоводе, такое объявление ничего, кроме здорового смеха, вызвать не способно. Нет, звонки есть, и даже много. Но, когда я называю цену, люди либо ржут, либо матерятся. В общем, на такую приманку может клюнуть только коллекционер, маньяк. Тот самый, который умыкнул из ботанического сада яблоню Азизбекова.
