– Две яблони, – поправил Сорокин.
– Что? – Забродов, казалось, удивился. – А, ну да, две.
Тем более. Прочтет он мое объявление и подумает: это что же такое? Я думал, такая яблоня у меня одного есть, а теперь какой-нибудь лох забашляет этому чокнутому садоводу, и у него такая же будет? Дудки! Надо, значит, яблоньку перекупить, пока в чужие руки не уплыла…
– Авантюрист, – с отвращением процедил Сорокин. – Козел-провокатор…
– Ты, главное, запомни номер джипа, – перебил его Забродов, – и сиди тихо, ни во что не вмешивайся.
– Не нравится мне это, – сказал Сорокин.
– А кому нравится? – ответил Илларион.
Между тем серебристый джип дополз наконец до калитки и остановился. Из него выпрыгнул широкоплечий молодой человек в майке без рукавов, обнажавшей отлично развитую мускулатуру рук, и без лишних церемоний принялся открывать ворота. Сорокин возмущенно крякнул и начал подниматься из-за стола.
– Сидеть, – тихо сказал ему Забродов, и полковник сел.
Забродов, наоборот, встал, и, как-то странно скособочившись, бессильно ссутулив плечи, засеменил к воротам. Сорокину захотелось тряхнуть головой: по дорожке мимо веранды шел настоящий старик. «Клоун, – подумал Сорокин, – как есть клоун…»
Потом он вспомнил, что Забродов упоминал о каком-то серебристом джипе в связи с происшествием в имении графов Куделиных, и понял, почему Илларион так странно отреагировал на появление гостей. «Чепуха, – решил Сорокин. – Напрасно Илларион разводит тут шекспировские страсти. Этих джипов в Москве – пруд пруди. Называется, попал пальцем в небо. Хотя, с другой стороны, джипов-то навалом и серебристых среди них тоже хватает, но людей, которые готовы убить человека из-за пары саженцев и при этом разъезжают именно на серебристых джипах, наверное, не так уж много. Их наверняка не сотни и даже не десятки, а считанные единицы. А может быть, и не единицы даже, а единица… Одна. Одна-единственная гнилая единица – тварь, для которой жизнь человеческая дешевле яблоневого саженца.» Неужели все так просто?
Отрастил чеховскую бородку, привел в порядок чужой садовый участок, дал объявление в газету и готово – поймал преступника! Мне бы так… Интересно, что этот сумасшедший намерен делать дальше?"
Илларион возле калитки о чем-то оживленно беседовал с мускулистым молодым человеком – похоже, не хотел пускать его во двор на машине. Наконец терпение молодого человека лопнуло, он небрежным движением загорелого локтя отодвинул Забродова с дороги, распахнул ворота и сделал приглашающий жест рукой. Джип проехал немного вперед, а во двор, пятясь задом, рывками заполз микроавтобус.
Из дома вышла Анна с тарелкой в руках. На тарелке лежал покрытый мелкими капельками воды кусок масла. Женщина присела рядом с Сорокиным. Полковник немного подождал, а потом мягко отнял у нее тарелку и поставил на стол.
– Они? – едва слышно спросила Анна.
– Не знаю, – так же тихо ответил Сорокин. – Илларион думает, что да.
Микроавтобус продолжал пятиться до тех пор, пока его задние колеса не зарылись в рыхлую почву грядок. Он натужно взревел двигателем, выпустив из закопченной выхлопной трубы густое облако черного дыма, два раза дернулся и заглох. Сорокин досадливо крякнул и подумал, как это хорошо, что здесь нет тещи. Если бы Валерия Матвеевна увидела чужую машину посреди своего укропа, дело могло бы дойти до кровопролития.
Во дворе уже было полно народу – таких же мускулистых, легко одетых, коротко подстриженных и уверенных в себе молодых людей, как и тот, что первым вышел из джипа.
Золотые цепи и тяжелые перстни ярко блестели на солнце;
Сорокин между делом подумал, что если бы всю эту шайку как-нибудь вырубить и обобрать, то на выручку от продажи золота можно было бы купить очень неплохой автомобиль, а то и не один.
Потом он увидел Забродова. Блестя оконными стеклами очков и мелко тряся накрытой соломенной шляпой головой, Илларион что-то втолковывал двум незнакомцам, по виду – типичным быкам. Один из них весил, наверное, килограммов сто двадцать, и вся его физиономия была облеплена пластырем, а кисти рук забинтованы. Второй, круглоголовый и веселый, слушал бормотание Забродова со скучающим и снисходительным видом.
– Вы же должны понимать! – донеслось до Сорокина. – Это же просто недопустимо! Растительное сообщество… Экологический баланс.., вернее, дисбаланс… В конце концов, вам бы тоже не понравилось, если бы вас давили колесами!
Голос у него был тонкий, блеющий, и Сорокин, прекрасно знавший, кто перед ним, вдруг поймал себя на мысли, что в жизни своей не видел более склочного и вместе с тем потешного старого психа.
– Ну, ты, – услышав про колеса, басом сказал забинтованный толстяк, – полегче!
– Вы должны меня понять, – горячо заговорил Забродов, обращаясь к нему, – я не имел в виду ничего дурного, но ездить колесами по грядкам – это варварство! Там у меня экспериментальные образцы, и можно только гадать, что теперь с ними будет. И этот ужасный дым!
Было невооруженным глазом видно, что он развлекается, и Сорокин дорого бы отдал за то, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не узнать, чем кончится это его развлечение.
– Слушай, отец, – морщась от пронзительного голоса Забродова, снисходительно проговорил круглоголовый, – кончай этот гнилой базар. Заплатим мы тебе за твою грядку, не переживай. Давай о деле говорить. Ты яблоню продаешь?
Эту, как ее?.. Герпе.., гермо…
– Яблоня Гесперид, – торжественно объявил Забродов и театральным жестом простер руку в сторону яблони. – Дерево здоровья, красоты и долголетия. О бессмертии я, конечно, не говорю, это было бы несколько самонадеянно, но…
«Чертовщина какая-то, – вместе со всеми глядя на яблоню, подумал Сорокин. – Ну не помню я этого дерева! Хоть убей, не помню, чтобы я его сажал. Или это Забродов, трудяга, так перелопатил весь участок, что я теперь здесь ничего не узнаю? Да, Анна права, на даче надо бывать почаще. Да и теща мне тем же самым все уши прожужжала…»
– Самонадеянно-но, – передразнил Забродова забинтованный бык. – Чего «но-но»? Запряг, что ли, в натуре?
Забродов сдвинул на затылок соломенную шляпу, задрал голову и воззрился на быка с немым изумлением, блестя круглыми стеклами очков и задумчиво пошевеливая остроконечным клинышком бородки. Он разглядывал своего собеседника долго и внимательно, как натуралист разглядывает редкостную козявку, и здоровенный бык наконец не выдержал этого бесцеремонного осмотра.
– Чего? – агрессивно спросил он.
– Нет, ничего, все в порядке, благодарю вас, – удовлетворенно проблеял Забродов, поправляя очки, и отвернулся от него.
Сорокин с трудом сдержал довольную ухмылку, но тут настала его очередь – вернее, его и Анны. Круглоголовый любитель живой природы вдруг заметил, что во дворе находятся посторонние – посторонние с его точки зрения.
– Опа, – удивленно сказал он, – а это что за народ?
– А девочка ничего, – прогудел забинтованный сквозь пластырь.
– Я бы попросил! – фальцетом взвизгнул Забродов, воинственно задирая бороду и по-петушиному выпячивая грудь.
Сорокин подумал, что грудь он выпячивает зря. Не стариковская она у него была, грудь-то; на этой груди при желании можно было ровнять гвозди, и данное обстоятельство плохо вписывалось в столь тщательно создаваемый Илларионом образ чокнутого пенсионера-садовода.
Впрочем, быки этого, кажется, не заметили.
– Что бы ты попросил? – насмешливо осведомился забинтованный. – Валяй, отец, не стесняйся! Может, виагры подкинуть? Так она тебе вряд ли поможет.
– Я бы настоятельно просил, – железным голосом заявил Илларион, адресуясь исключительно к круглоголовому, – иметь определенное уважение к людям, у которых вы находитесь в гостях. Это вам не девочка, а моя дочь.
На забинтованного он теперь не смотрел вовсе, как будто тот перестал для него существовать.
– Извини, папаша, – миролюбиво сказал круглоголовый. – Мы возраст уважаем. Извини, лапонька, – повернулся он к Анне. Анна с трудом кивнула головой и нервно сглотнула. Сорокину пришлось похлопать ее по руке, чтобы она немного успокоилась. – Кончай быковать. Простатит, – добавил круглоголовый, обращаясь к забинтованному.
– Какое интересное имя! – немедленно проблеял неугомонный Забродов. – Судя по этому имени, вы действительно должны отлично разбираться, кому виагра помогает, а кому – нет.
Сорокин был вынужден поспешно прикрыть лицо ладонью.
«Сукин сын, – подумал он. – Старый клоун! Несчастный Мещеряков! Представляю, каково было командовать этим негодяем… Вот пусть только в драке хоть одно стекло разобьют, ты мне вместо него стеклопакет вставишь. Красного дерева, с тройным остеклением. И с росписью под витраж… Шутки он шутит, мерзавец! Не хватало только заржать во весь голос, чтобы уж наверняка пристрелили…»
