- Так в чем дело?
- «В том, что я тебе не верю», — произнес он мысленно, побоясь произнести вслух.
Он хотел верить, так хотел, что, кажется, жизни не жалко.
- Вы Ангелевича Валерой называете? — не об аналитике-шоумене хотелось говорить (вообще ни о чем не говорить, а переживать самые драгоценные мгновенья), но рассудочность философа исподволь сказывалась.
- Иногда. А что?
- Мне как раз понравилось, как вы сказали Полю, что со всеми мужчинами на «вы».
- Я с ним на «вы», к тому же он старик.
- Тем более! «Валера».
- Сейчас стиль такой, пожилым приятно. Да ну его! Петр Романович, что нужно, что вы хотите?
- Мне нужны доказательства. — Он уже придумал испытание. — Вы должны мне принадлежать, — высказался «теоретически» и тотчас почувствовал, что именно этого и хочет — с той минуты, как увидел ее, и испугался: «Сейчас она пошлет меня к черту по заслугам!» Но она сказала:
- Я согласна. Прямо сейчас?
- Господи! — простонал Петр Романович. — Куда ж вы так торопитесь? Посторонний мужчина, как последний хам, предлагает вам постель.
- Не посторонний и не хам, а вы! Вам же нужны доказательства? Вот я и хочу доказать, что у меня мужчин не было.
- Неужели? — поразился он. — Откуда ж ты такая взялась?
- Я только хочу знать, любите вы меня или нет.
«Ловушка! — предупредил себя Петр Романович. — Тут какая-то ловушка!» — и сказал против воли:
- Люблю.
«Если это и неправда, — пронеслось в голове, — теперь все равно.»
- Я так и знала, — воскликнула Варенька, — с тех пор, как мы увидели друг друга во дворе!
«Я ее не видел, но это все равно.»
В бессмысленно-повторяющемся рефрене «все равно» была какая-то обреченность, паралич воли; философ ощущал себя «животным на заклании», но и блаженство не покидало его, такая полнота жизни, что ничего не хотелось, даже обладания. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Но она, конечно, ждет действий и доказательств. Петр Романович вздохнул со всхлипом, шагнул к тщедушному парапетику, разделяющему их, и услышал шум за спиной. «Опять Подземельный подслушивает! — вдруг опомнился. — Он же убит!» — обернулся: на галерейку вышел Игорь Ямщиков.
- Почему Ивана Ильича убили? — вот такой нелепый вопрос он задал соседу; Петру было не до него, ни до чего, но лезть на глазах у архитектора через перегородку как-то неловко. «Я буду вас ждать», — прошептала Варенька и ушла, и солнце словно притушило свой пушистый блеск.
- Ну, чего тебе?
- Почему убили Ивана Ильича?
- Спроси у следователя.
- Не говорит. или не знает. Я только что с допроса.
- А я откуда знаю?
Игорь, не отвечая, глядел пронзительно черными круглыми глазами.
- Где ты провел ночь?
- В Завидеево.
- Чего это ты туда-сюда?
- Чтоб Тоню не волновать. Дела еще не закончил, а ей вчера обещал вернуться.
Да, Игорек — врожденный подкаблучник; счастье, что в супруги досталась ему не «владычица морская».
- Петр, говорят, ты явился чуть ли не свидетелем убийства.
Петру Романовичу ночное происшествие уже осточертело; куда больше волновал его царственный подарок — любовь юной незнакомки. В голове тотчас застучал Блок: «По вечерам над ресторанами… и каждый вечер в час назначенный. и вижу берег очарованный и очарованную даль.»
- Извини, Игорь, я занят.
- Чем? Происходит трагедия.
- Не преувеличивай.
- Я преувеличиваю? — завопил Игорь. — Ты избегаешь разговора со мной?
- Да в чем дело, черт возьми!
- Ты не замечал — нет, постой, не уходи! — не замечал, что покойный любил совать нос не в свои дела?
- Замечал. Какие роковые тайны он мог у тебя подслушать?
- Почему у меня?
- А почему у меня? Нас с тобой двое соседей осталось. Вот еще девушка въехала, — переключился философ с наслаждением, — к дядьке, в среду.
- В среду? — переспросил Игорь; тут Петр Романович заметил, какой у архитектора измученный, потерянный вид, и у него неожиданно вырвался «глупый вопрос», который он так и не собрался задать Вареньке:
- Кто поставил букет роз ко мне в маленькую комнату? Не ты?
Игорь так долго и задумчиво глядел на Петра Романовича, что у того проскользнула мыслишка: уж не сошел ли архитектор с ума? Наконец сосед высказался:
- Не я.
- А кто?
- Не знаю.
- Когда Подземельный закричал перед смертью, мне послышался еще один голос наверху. Не твой?
- Не мой. — Игорь встрепенулся. — Ты выдумал голос, чтоб отвести подозрения от себя?
- Игорь, ты в своем уме?
- Я-то в своем.
- Тогда вникни. Убийца исчез бесследно. И моя, как ты посмел сказать, «выдумка» на меня же навлекла подозрения. Да что это я оправдываюсь! — возмутился Петр Романович. — Чем мне медик мешал?
- Так был голос?
- Подходя строго логически — неоткуда ему было взяться. то есть деться. А почему тебя так волнует смерть Ивана Ильича?
- Потому что. — прошипел Игорь. — Потому что я тебя ненавижу! — и исчез, прозвенев стеклянной дверью.
Петр Романович остолбенел. между презрением слева и любовью справа, метафорически выражаясь. И конечно, выбрал последнее: нормально, «по-взрослому» позвонив из парадного в дядькину дверь.
Варенька очень удивилась «глупому вопросу». (Действительно, получать в подарок цветы — привилегия прекрасного пола.) Нет, ей в голову не пришло, но она хочет взглянуть. Можно? Он помедлил, но не нашел приличного предлога отказать. Можно. Ой, какие забавные часы. и качалка. Можно сесть? Можно. Какой старомодный комод, а розы дорогие, рублей на пятьсот. Что ты погрустнела? Как вас любят женщины! Какие еще женщины? Неужели тайком вам преподнес букет мужчина?
Петр Романович усмехнулся, сел напротив на кушетку и закурил (курил он редко).
- Оставим женщин.
- Вы их не любите?
- В меру.
- Почему здесь темно?
- Я, собственной, не живу в этой комнате, мне она не нужна.
- Странно. А чьи это фотокарточки?
- Вон маленький Поль с родителями.
- Да, хозяйку я узнала. А это кто?.. Не хотите — не отвечайте, мне просто нужно о вас побольше узнать.
- Зачем? — спросил Петр Романович подозрительно.
- Как! Вы уже забыли?
- Детка, о какой любви между нами может идти речь?
- Но я еще могу поступить в институт! У вас есть платное отделение?
- Где?
- На философском.
Он засмеялся.
- Да на кой тебе сдалась философия, а мне философ? (Варя тоже засмеялась.) Как дочь нового буржуа ты, наверное, умеешь считать деньги.
- Умею.
- Так вот, у меня их нет.
- У меня есть.
- Это не одно и тоже. Далее. Я старше тебя на четырнадцать.
Она перебила:
- Вы меня убеждаете или себя?
- Обоих.
- Меня не надо. Мужчин много, молодых много, но такого со мной еще не случалось.
- Со мной тоже, — вырвалось у него (опять против воли, как там, на галерейке, когда он сказал: «Люблю»). — Все, все! Предоставим событиям идти естественным ходом, не ускоряя.
Она промолчала.
- Это фотографии моих родных: мамы, отца и брата. Они все умерли.
Своей смертью, — почему-то добавил Петр Романович.
- А брат молоденький.
- Старый снимок. Он был на пять лет младше меня.
- А вы их выкиньте, — вдруг сказала Варя.
- Фотографии?
- Розы.
- Нет, в их загадке надо разобраться.
- У кого есть ключи от вашей квартиры?
- Ни у кого, красть тут нечего. Но вчера я забыл запереть балконную дверь.
- Значит, кто-то из соседей?
- Да нет соседей: только ты и Игорь. Ты его сейчас видела.
- А Поль?
- Говорит: не он.
- Нет, конечно. забавный, злой мальчишка. Учтите, желтый — цвет измены. Есть у вас такая женщина, которая.
- Она что, по пожарной лестнице сюда залезла?
- Так есть?
- Нет у меня никого.
- Но кто-то вас тайно любит. Прикольные розы.
- Такие дед Ипполита на даче выращивает. Я помню аромат.
- В теплице?
- Они стояли здесь в этой вазе девять лет назад и предназначались для одной девушки.
- Так, может, она о вас вспомнила!
- Исключено. Во-первых, ко мне та девушка не имела никакого отношения. Во-вторых, она умерла.
- Когда?
- Тогда.
- Где?
- Здесь. Варя, это не моя история, и я не хочу о ней вспоминать.
- Я сразу поняла, что вы — человек необычный.
- Не обольщайся.
- Это так! Валера не захотел о вас рассказывать, он вас обозвал «нищий аристократ духа».
- Меня не интересует его мнение.
- У вас с ним какие-то счеты?
- Давай не будем о таких пустяках.
- А что не пустяки?
- Ты. Вот о тебе мне хотелось бы узнать побольше.
- Нет во мне ничего особенного, — отрезала Варя строго.
- Есть. Особенное. Потому что мне никто и никогда так не нравился, я потерял из-за тебя голову. Это смешно, но это так.
- Но я же согласна на ваше условие!
- Это я сгоряча, прости.
