– Мураш там?
– А где ж ему, родному, быть? Здесь он, сердешный, все батькиной машиной налюбоваться не может… Сейчас я к тебе поднимусь!
– Передай ему, что звонили из больницы, – сказал Альбинос. И после небольшой паузы: – Умер его отец. Час назад.
Мураш с шумом вдохнул воздух, будто долгое время сидел под водой, вскочил на ноги и ударился головой о свод.
– Нет, это ошибка, – пробормотал он, рванул вперед, за угасающим лучом фонаря, но споткнулся и плашмя упал в воду. Тотчас поднялся на ноги. Вода стекала с его куртки ручьями. Шатаясь, как пьяный, Мураш выбрался в шурф и поднял лицо к свету. Он мог видеть только грязные ботинки Дацыка, который выбирался по веревке наверх. Комочки грязного снега падали ему на лоб и щеки, но Мураш не прикрывался руками, лишь часто моргал уцелевшим глазом, как если бы священник, отпустив ему грехи, окроплял его святой водой.
– Это ошибка! – надрывно крикнул он и, чтобы не упасть, широко расставил руки и оперся о стены шурфа. – Мой отец поэт! Он заслуженный и уважаемый человек…
– Твой отец умер от цирроза печени, – спокойным голосом ответил ему Альбинос. – Он был алкоголиком и бомжом.
– Это неправда, неправда, – тихо заскулил Мураш и, опустив голову, закрыл лицо ладонями. – Вы лжете! Мой отец погиб здесь, в этой машине. Это была почти новая машина. Отец часто ездил по этой дороге… Он любил горы и сочинял стихи…
Ноги Мураша подкосились, и он медленно опустился на мокрую кашицу из фирна. Прислонился спиной к стене, уронил голову на колени и замер. Я увидел, как на его скрюченную фигуру нашла тень, как если бы это была завершающая сцена из спектакля, и Мураш отыграл свое, и светотехник постепенно уменьшал напряжение в прожекторе… По веревке спускался Альбинос. Его крупная фигура занимала почти весь диаметр шурфа. Он опустился рядом с Мурашом, тронул его за плечо и сказал:
– Прими мои соболезнования. Понимаю, с таким грузом жить очень тяжело. Разве это жизнь, да, Антон? Ползи наверх! Толку от тебя уже никакого.
Он присел перед входом в тоннель и посветил на меня. Мне хотелось увидеть лицо этого человека, его глаза. Но я видел только тяжелый силуэт, бесплотную тень, похожую на обвалившуюся глыбу льда. Зашумела вода. Альбинос пошел ко мне. Ему было бы удобнее, если бы он светил себе под ноги. Я понял, что он нарочно слепит меня, чтобы оставаться для меня невидимым.
– Продолжим рыть, Кирилл, – произнес он, вытаскивая из воды лопату Мураша. – Дабы придать всей нашей гнусности видимость смысла.
– Всей вашей гнусности, – поправил я.
– Нашей гнусности, – повторил он и добавил: – И твоему показному геройству.
Он принялся копать вдоль левого борта машины. Я сидел с правой стороны.
– Согласись, Кирилл, что бессмысленность даже самых смелых, самых красивых поступков страшнее всего… Разве тебя не пугает бессмысленность твоей жизни?
– Пугает, – ответил я и тоже принялся за работу. Мы обкапывали машину с двух сторон, прорываясь к багажнику.
– А меня уже нет. Опоздать на поезд, который давно ушел, совсем не страшно. Ты просто стоишь на перроне и не знаешь, что делать дальше. Особенно если в этом поезде уехала твоя жизнь.
Мы по очереди кидали снег в залитый водой проход. Ритмичные шлепки – чуф-чуф, чуф-чуф – чем-то напоминали звук мчащегося поезда. Вода, льющаяся сверху, падала на помятый капот и гулко гремела. Я закрепил банку со свечой в оконном проеме первой двери. Альбиноса я не видел, но слышал его частое хриплое дыхание и сильные удары лопатой. Мы продвигались каждый своим путем, но к одной цели. Очистим багажник с двух сторон, откроем его, вытащим из него чемодан. Видимость смысла… Не надо думать, для чего мы это делаем. Не надо думать, чем вымощена дорога к этой цели. Если об этом думать, то можно сойти с ума. Лучшего места, чтобы двинуться мозгами, на земле не существует. Только здесь, в толще талого грязного льда, в гниющем теле ледника-убийцы, в кромешной тьме, наполненной лишь звуками льющейся воды, очень удобно сходить с ума. Стоит лишь загасить свечу, лечь на лед лицом вниз и вспомнить все то, что со мной случилось. Вспомнить, как я поругался с Ириной. Вспомнить ее уютную пустую квартиру. Ее лицо, милые родные черты… И понять, что все это ушло. Как поезд, на который я давно опоздал…
Грохот. Крик… Машина дрогнула, словно вдруг удар лопатой причинил ей боль и она очнулась от спячки. На меня посыпались осколки льда, словно штукатурка с потолка в ветхом доме. Увесистый ледяной кирпич сбил консервную банку со свечой, и все вокруг меня погрузилось во мрак. Что происходит? Может, я уже начал сходить с ума и умирающее сознание выплескивает гротескные картины, напоминающие конец света? Где же спички? Я лихорадочно шарил по карманам.
– Альбинос! – позвал я. – Что случилось?
Он не ответил. Я выставил вперед лопату, как слепой свою трость, и полез назад. Главное, касаться рукой машины, ее помятых бортов. Продукт цивилизации успокаивает своим присутствием. Эту машину делали люди, собирали по частям в огромном светлом цехе, потом она носилась по земле, наматывая асфальтовые километры на свои колеса. В ней столько собрано земной энергии!.. Вот подо мной заплескалась вода. Я уже у капота. Попытался нащупать тоннель, вырытый Альбиносом. Рука заскользила по угловатым бокам ледяной стены.
– Альбинос! – снова позвал я.
Мне показалось, что откуда-то из толщи льда донесся слабый стон. Я вслепую ударил лопатой по преграде. Штык отскочил ото льда, как от гранита. Что это? Обрушился свод? Альбиноса завалило льдом? Лопатой тут ничего не сделаешь, ледяная глыба слишком твердая. Можно попытаться пролезть к Альбиносу через салон машины. Я ощупал края проема, где когда-то было ветровое стекло. Нет ничего ужаснее полной темноты. Когда очень хочется что-то разглядеть, то отсутствие видимости начинает компенсировать фантазия, и мне уже казалось, что я прикасаюсь не к останкам машины, а к холодному цинковому гробу. К черту фантазию! Надо представить себе ту же картину, какую я видел при свете свечей… Где же лопата? Вот же она, на капоте. Не потерять бы ее в кромешной тьме, не уронить в воду. Воды уже слишком много, я чувствую, что она дошла уже до пояса… Рубить снег! Кромсать! Выгребать эту белую смерть! Я взобрался на капот. Стоять в ледяной воде уже невыносимо. Лопата, словно бур, с каждым ударом уходила все дальше в салон. Я забрался внутрь и стал расковыривать снежную пробку в боковом окне… Свет! Черт возьми, я вижу свет!
Лопата чуть не ухнула в пустоту. Я вычистил боковое окно и сразу увидел свет фонарика, лежащего внизу, на уровне колеса. Освещено было крохотное, тесное пространство размером с собачью будку. С одной стороны его ограничивал борт машины. С другой – ледяная глыба, отливающая глубинной синевой лазурита. Я еще раз позвал Альбиноса. Он откликнулся. Я полез через окно на голос, дотянулся до фонарика и посветил по сторонам…
Глава 42
ПУТЬ ЧИСТОЙ ОТРЕШЕННОСТИ
Из-под ледяной глыбы торчала рука. Я чуть не наступил на нее. Я опустился на колени рядом, поскреб снег вокруг нее и раскопал черную нишу. Из нее вилась слабая струйка пара. Я просунул в нишу фонарик и увидел глаза. Сколько боли и невыразимой тоски было в них!
– Альбинос, ты цел? – спросил я.
Он пошевелил рукой, затем сжал кулак, оттопырив большой палец, мол, все отлично.
– Нормально, – услышал я его сдавленный голос. – Дышать тяжело… А так терпимо… Только не копай больше, а то… а то расплющит, как червя под самосвалом… Нет-нет, фонарик не убирай. Без света страшно…
Я прижался спиной к борту машины и стукнулся об него затылком. Альбиноса придавило ледяной глыбой. Я понятия не имею, как ему помочь. Я в шоке…
– Ты только не шевелись, – сказал я ему. – Сейчас что-нибудь придумаем.
– Да какое тут шевеление… – прохрипел Альбинос. – Дай бог языком пошевелить… Ноги немеют… Кажется, мне все кости раздробило…
Я до крови прикусил губу.
– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, озираясь по сторонам, хотя прекрасно знал, что вокруг меня нет ничего, кроме льда и снега. – Нужны бревна. Я подсуну их под глыбу, а потом выкопаю тебя…
– Кирилл, – прошептал Альбинос, – не надо ничего… Ушел поезд, ушел…
– Молчи! Береги силы! Я сбегаю к Дацыку!
– Кирилл! – заволновался Альбинос. – А ты вернешься?
– Конечно! Конечно! Я вернусь через минуту.
– Не обмани меня, ладно? Ты лучше скажи мне, что я подонок… что я тварь… ударь меня лопатой по руке… но только не оставляй одного…
– Альбинос, я вернусь!
Я полез назад, сначала в одно окно, затем в другое. Вот и шахта. Мне это кажется или в самом деле вода уже доходит до груди? В душе полное смятение. Бедный, бедный Альбинос… Нужны бревна. Позарез нужны бревна!
Я выбрался в шурф. Где-то высоко, в середине круглого пятна, уже торчала голова Дацыка. Как он похож на «яблочко» в центре мишени!
