Ознакомительная версия.
Я вижу ее, мертвую. И я ничего не могу поделать с моим Третьим Глазом. Он видит.
Она убита? Она убита.
Кем? Когда?!
Когда это произойдет? Сейчас? Сразу после шоу? Или назавтра? Или месяц спустя? Я не знаю. Господи, как горят щеки! Попугай, синий ара с красной головкой, ты совсем дурак, что ли, что молчишь, сказал бы хоть слово!.. Молчит. Он не видит. Или — тоже видит, вместе со мной?.. Глупая птица, ты зачем закрыла глаза?.. Переворачиваю карты. Господи, смерть! Смерть, с косой! Скелет в черном монашеском плаще! Ты танцуешь… что ты танцуешь?.. погребальный старинный танец, чакону, сарабанду, павану?!..
«Смер-р-рть!..» — во все горло каркнул синий попугай. Я взяла в горсть гадальные кости и, зажмурившись, кинула их на винно-красную скатерть. Боже великий, как же они разбросились, как разложились! Удар, и здесь — смертельный удар… А может, это я сама все накликала?.. Я сама — на нее, на Мару, порчу навела?!.. Нет, нет, Лола, ты не такая… Ты же не черная колдунья, ты же не сумасшедшая, дуэнде… А кто знает?!.. может, ты и есть как раз главная дуэнде, и ты сама, Лола, своей черной силы не знаешь… Мара танцует свой последний танец — это ты видишь ясно. Ей уже никуда от судьбы не уйти.
Но кто?! Кто?!
Закрой глаза. Сосредоточься. Ты же видишь. Ты же увидишь. Ты же должна увидеть. Ты же не можешь не увидеть. Ты…
Попугай в золоченой клетке вцепился когтями в прутья и гаркнул скрипуче, оглушительно: «Кар-р-рты! Карр-р-рты! Прр-р-авда! Пр-р-равда!»
Я, с закрытыми глазами, подняла, протянула смуглые руки над столом. Мои пальцы дрожали. Распухший, пересохший рот шевелился. Я бормотала вслух то, что видела, и я была сейчас самая настоящая дуэнде, неистовая пророчица, не боящаяся танцевать на углях, погружающаяся в ужас, тьму и ослепленье видений, зрящая будущее во всей красе, во всем уродстве и наготе своей. И я видела наготу смерти, и я видела победу любви. И я видела неизбежное, и волосы на моей голове, мои цыганские вороные курчавые косы, вставали дыбом. И карты жгли мне пальцы. И темно-кровавая скатерть пылала костром под гадальными костями.
МАТВЕЙ ПЕТРОВИЧ СВИБЛОВ
Нет… не получится… зачем меня подбили… Заткнись. Заткнись, старый дурень, тебе же сказали — ты получишь много денег. Столько, что тебе и не снилось. А как тогда быть с верой?.. С Богом?.. С совестью… Ах, ах, какие мы совестливые… Весь мир уже давно не совестливый, а ты — совесть, совесть… Идейный, братец ты мой, идейный… Старая военная косточка… Недаром ты в военном оркестре сто лет бухал в барабан да в тарелки… Во фрунт!.. ать-два, шагом арш!.. и не сметь, не сметь ослушаться приказа… Да тебе ж никто не приказал, дурень, тебя — купили…
Бр-р-р… страшно… Ой, куда это я вляпался… Шерсть какая-то на полу… Кто-то живой?.. или на кота наступил?.. Кто-то, кажется, тут рыдает… Ну мало ли кто… Мало ли персонала горе свое празднует втихаря…
Черт, и свет погас… Может, мне это и на руку… Как же на руку, когда ты без света ничего и не увидишь, что и где и как… Проклятье, проклятье, эти люди… А что, мало у нас было их?!.. Ими все кишело вокруг… Ими, подглядывающими, подсматривающими, приказывающими, переодетыми в цивильное, в гражданское, а на самом деле — военными косточками, вытягивающимися перед генералами, истово выполняющими священный приказ… Приказ: расстрелять!.. — и выполняем… Приказ: ни шагу назад! — как назад теперь шагнешь?.. Приказ… Нам всем всегда отдавали приказ… И тебе тоже отдали приказ, Матвейка… А может — перекреститься?..
Не играй в дурачка хоть с самим собой… Спеши, пока не зажгли свет…
А ножонки в старых башмаках по полу шаркают, а лысина вся вспотела от ужаса и напряжения, и хорошо хоть, в сарабанде, которую они сейчас будут танцевать, партии маленького барабанчика — нет…
Матвейка, не робей, Матвейка, не менжуйся… Матвейка, ты же старый лагерник, Мотька, то ли в лагере было!.. Ах-ха-ха, вспомнить только, что там было… Жизни не хватит вспоминать… Хорошо еще, что ты выжил… И местечко у тебя тепленькое, шутка ли, оркестр Гостелерадио… А когда-то, было дело, ты на барабане военные марши отбивал — в кабинете, где били и пытали… чтобы заглушить стоны истязаемых… Когда-то — в похоронных оркестрах — «на жмура марш Шопена слабаем, мужики?!..» — бил на морозе в барабан, с размаху колотушкой брякал, и мороз сводил тебе голые пальцы, и мороз щипал тебе красный нос, и ты шел, шмыгая носом, и думал: и тебя так же понесут, и над тобой, жмуром, будут так же бездарные лабухи бессмертного Шопена в фальшивые валторны дудеть… А помнишь, Матвейка, как на ксилофончике ты на празднике, на новогодней елке, там, в лагере, при накрытых роскошно, с икрой и севрюгой, столах, чуть не падая в обморок от голода, от текущих по подбородку слюней, еле палочки удерживая в костлявых пальцах, им — владыкам — «Арагонскую хоту» Михаила Иваныча Глинки — наяривал?!.. А в награду тебе — на вилочке — к носу — осетринки кусочек… Все в жизни было, все… Боженька, прости мне прегрешения мои, я делаю это еще и для того, чтобы и местечко не потерять, и денежки обещанные не потерять, и жизнешку, самое главное, не потерять, и… Мгновенное это дельце, Мотька, ну мгновенное же… А тот, кто приказал тебе это сделать, будет доволен… А если он тебе деньги — не заплатит?!.. Ну и хрен с ними, с денежками… Живым останусь — и то хлеб… Жизнь, она ведь драгоценная штуковина… С ней расстаться — это вам не хухры-мухры… Я-то смертушку нюхал, ох как понюхал… Никому не пожелаю такого…
Только не зажигайте свет… Пожалуйста, только свет не зажигайте, ладно, а?..
МАРИЯ
Мы кланялись орущей, неистовствующей публике. Мы кланялись народу, что любил и хотел нас. Я все-таки вырвала руку из руки Ивана. Подбежала одна к краю сцены. Прижала руки к груди. Послала залу воздушный поцелуй. Отбежала назад. Крикнула Ивану:
— Ванька, кланяйся пока, я сейчас!
И одна, без него, скользнула за кулисы. И чуть не наткнулась на ящик из-под реквизита, — какая сволочь выдвинула его сюда, в самый проход, на середину коридора?! — и, я слышала, Иван уже бежал за мной, бормоча на ходу: Мария, Мария, Мария, куда же ты, почему ты не кланялась до конца вместе со мной?
Я рванула на себя дверь артистической. Влетела туда.
И свет погас.
Внезапно погас свет.
Он погас здесь, за кулисами — или на сцене тоже? И в зале?
Я слышала, как резко, четко стучит маленький барабанчик моего сердца.
Я была одна. Совсем одна. Во тьме.
Одна — на несколько мгновений. На несколько жалких земных мигов: раз, два, три, и — кончено все.
И посмертную павану, и погребальную сарабанду танцуешь не ты — танцуют тебе. Призраки в тяжелых, темных платьях, с тускло светящимися жемчугами на скелетных шеях, с глазницами, горящими в голых черепах, с дрожащими веерами в костяшках мертвых пальцев. Сколько людей прошло по лицу земли и умерло — и в своих постелях, и на полях войны, и в страшных мученьях? И ты думаешь — ты не пополнишь когда-нибудь их ряды?
Когда-нибудь. Скоро. Сейчас.
ФЛАМЕНКО. ВЫХОД ДЕВЯТЫЙ. САРАБАНДА
Сдавленный крик во тьме.
Шорох. Возня. Стук двери.
Кто-то открыл дверь — или закрыл ее?!
Тихо, это низкий хриплый голос, это канте хондо звучит издали, из далекой дали, в непроглядной тьме.
Нет, это бред. Это просто кто-то всхлипывает, лежа на полу перед дверью. Отползает — на корточках — вбок, за сваленный в кучу реквизит.
Сопение. Ругательство — сквозь зубы. Опять тишина. Звуки борьбы.
Что вы так долго копаетесь, электрики! Господи, у нас же всегда все на соплях! Даже здесь, в новом концертном зале в Лужниках!
И снова тишина. Провал в тишину.
И только всхлипы — тут, рядом, во тьме.
И взрыв света.
И снова музыка.
И опять музыка — огромная, разливом — на весь мир, полная невысказанной скорби, навечного прощанья.
Свет, слепящий свет!
Ты вовремя. Ты — не вовремя?!
Кто, задыхаясь, отворачивается лицом к стене, сидя на корточках, закрывая руками мокрое лицо?!
Палочки. Барабанные палочки брошены на пол. Они были заткнуты за лацкан пиджака, воткнуты в старый дырявый карман — и вот потерялись, и вот валяются на полу. Кто поднимет палочки? Кто сыграет партию маленького барабанчика? Оркестр играет сарабанду, и в зале все замерли. Зачем для последнего биса эта сумасшедшая парочка, эти мировые знаменитости, выбрали старинный испанский погребальный танец?!
— Уйдите! Отойдите все! Я не отдам ее вам!
— Он сошел с ума, он определенно сошел с ума, я говорю вам, отнимите ее у него, возьмите ее у него из рук, она же может быть еще жива, ее можно спасти, ну же, что же вы медлите, здесь каждая секунда дорога, черт побери!..
— Я не могу… видите, как он ее держит крепко… я… боюсь…
— Чего вы боитесь, он же безоружен, он же просто вне себя, вы видите…
— Ну да, он невменяем, и вы хотите, чтобы я у невменяемого отнял его добычу?..
Ознакомительная версия.
