Маттос лгал в отношении «мамочек». Должно быть, это была ложь во спасение, но я не очень-то верил, что Августино клюнет на нее. Какой-то разукрашенный дебил преградил мне путь, но я оттолкнул его от себя и схватил комиссара за руку.
– Остановись! – крикнул я ему, оставляя кровавые мазки на его скользком от пота запястье. – Я смогу его уговорить. Прикажи, чтобы не стреляли! Августино послушает меня!
– Это ты? – не сразу узнал меня комиссар, скользнув по мне взглядом, и нахмурился. – Что ты можешь?
Он подал знак, и стволы, нацеленные мне в голову, опустились.
– Я поговорю с Августино, – повторил я. Воздуха не хватало. В голове пульсировала кровь. Широкое лицо Маттоса плыло перед моими глазами. Я оперся рукой о горячий металл створки. Во рту появился металлический привкус крови.
– А кто ты такой, чтобы он тебя стал слушать?
Его вопрос требовал очень долгих и бесполезных объяснений. Все равно я не смог бы ничего прояснить насчет своих отношений с Августино. Они замыкались на Анне, о которой я не мог сказать ни слова.
– Поверь мне, – произнес я. – Ты ничего не потеряешь, если пропустишь меня на базу.
– Да, ничего не потеряю, – согласился Маттос. – Твоя жизнь мне не нужна. – Он повернул голову и крикнул: – Августино! К тебе напрашивается гость. Он утверждает, что ты будешь счастлив его видеть. Можешь принять его как моего парламентера… Хотя я на этом не очень настаиваю.
Комиссар дернул головой, и жесткая щетина на шее заскрежетала о тугой воротник.
– Иди!
Я сделал шаг и вышел из-под прикрытия ворот. Широкая аллея вела к лаборатории. За мохнатыми стволами пальм тускло отсвечивали тонированные стекла. С обеих сторон от меня тянулись жилые корпуса «мамочек», окна которых были закрыты жалюзи.
Пот струйкой стекал у меня между лопаток, пытка щекоткой была невыносимой, но я не рисковал делать какие-либо движения руками и, сжав зубы, медленно пошел вперед. Я чувствовал направленные в меня стволы винтовок и обезумевшие взгляды уцелевших после снайперского огня охранников; аллея покачивалась перед моими глазами, словно я шел по палубе попавшего в шторм корабля, и изогнутые стволы пальм казались мне спусковыми крючками, на которых дрожали влажные пальцы стрелков. Наверное, со стороны я напоминал сильно пьяного человека и своей нетвердой походкой мог вызвать раздражение у людей, чьи нервы были натянуты до предела. Но с того момента, как я расквитался с Владом, ощущение, что я нахожусь на кончике мушки, не оставляло меня ни на минуту, и к этому аморфному состоянию перехода от жизни к смерти я успел привыкнуть.
Я перешел линию фронта и уже видел краем глаза лежащих под кустами живых и мертвых охранников в бежевой униформе. Мертвые были неподвижны, лежали на траве, раскинув ноги и руки. Живые сопровождали меня взглядами, медленно поворачивая головы и стволы.
Страшное напряжение постепенно отпускало. Я пошел быстрее, ступил на крыльцо лаборатории, и под моими ногами хрустнули осколки стекол.
Я распахнул изрешеченную пулями дверь. Белая штора за ней взвилась, словно крыло лебедя. По обе стороны темного коридора стояли вооруженные люди в масках. Никогда еще на меня не было направлено такое количество огнестрельного оружия.
– Руки! – крикнул один из охранников и, толкнув меня к стене, быстро обыскал.
У меня не было с собой ничего.
– Отведи меня к Августино, – сказал я.
– Августино не принимает! – с неуместной шуткой ответил охранник и замахнулся на меня прикладом.
– Пропустите его! – вдруг раздался из крайнего кабинета голос Седого Волка.
Приклад винтовки застыл перед моим лицом.
– Черт с тобой! – вроде как сделал одолжение охранник.
Я прошел по липкому полу в кабинет. Это была небольшая комната без окон, вся отделанная белым кафелем. Посреди пола, полого опускающегося к центру, чернело сливное отверстие. Вдоль стен стояли носилки на колесах, прикрытые грязными простынями, и металлические столы. Я внутренне содрогнулся. Кабинет напоминал морг или разделочную на скотобойне.
В дальнем углу на своем троне с колесами, в окружении телохранителей восседал Августино. Вид его был ужасен. Не поднимая глаз, он едва разомкнул напряженные губы:
– Зачем пришел? Я же тебя отпустил!
– Августино, – могильным голосом произнес я, – Гонсалес тебя предал.
– Я знаю! – коротко ответил Седой Волк. – Что еще?
– С тыла по базе стреляет снайпер…
– Что еще?! – крикнул Августино.
– Маттос обещает, что отпустит всех «мамочек», как только перевезет их на материк.
– Ложь!!
Я никогда не видел Августино таким подавленным и злым. Он с трудом сдерживал себя. Его желваки безостановочно бегали по скулам, словно он катал во рту крепкий орешек, тщетно пытаясь его разгрызть, ноздри были широко раскрыты, крючковатый нос свешивался на грудь, а на воротник оранжевой рубашки скатывались капли пота.
– Твой Маттос уже вызвал нефтяную баржу с пустыми емкостями для «мамочек», хотя почти все они хотят остаться на острове! Комиссар от бессилия опустился до банального геноцида! Но его не будут судить в трибунале. Я собственноручно выдавлю пальцами ему глаза и сожру его печенку!.. Ты все сказал?
– Августино, – упавшим голосом произнес я. – Если ты не отпустишь женщин, ты проиграешь. У тебя не останется наследников. Маттос намерен сжечь базу вместе с людьми. У него огромные полномочия.
– У него не может быть полномочий убивать беременных женщин! – прошипел Августино, комкая костлявой рукой плед, и поднял на меня страшные черные глаза. – Я уже сообщил всему миру о том, что здесь происходит. Сюда уже направляются корабли с миротворческими силами и журналисты со всех стран. Никто не посмеет поднять оружие на женщин! Ты понял?! Никто!!
Я разговаривал с безумцем, который убедил себя в том, что занимался благим делом. Его надо было отрезвить правдой, ложью – чем угодно, но заставить отпустить женщин и Анну.
– Ты еще не все знаешь, Августино, – произнес я. – Гонсалес представил экспертам вещественное доказательство выращивания на острове безголовых эмбрионов.
Августино вскинул седую голову.
– Что?
– Он привез на материк недельный эмбрион, – лгал я и чувствовал, что бегу по минному полю: один неверный шаг, и я погиб. – В нем легко определили генетическое отсутствие головного мозга.
– Он не мог довезти эмбрион в пробирке! – лающим голосом ответил Августино. – Тот бы протух за сутки!
– Он его высушил и привез на препаратном стекле, – вышел я из положения, как из крутого пике. – Поверь мне, теперь у Маттоса есть моральное право не считаться с беременностью заложниц. Безголовый ребенок – не ребенок. Он отравит твою базу психотропным газом. А потом вынесет тела и погрузит на баржу.
Я попал в цель. Лицо Августино менялось прямо на глазах, все больше напоминая мумию.
– Негодяй! – прошептал он. – Два десятка «мамочек» беременны полноценными детьми! Моими детьми!! А он намерен травить их газом?!
От избытка ненависти Августино попытался вскочить, но лишь слабо дернулся в каталке, затем откинулся на спинку и прикрыл глаза ладонью.
– Помоги мне, – прошептал он. – Помоги мне сохранить моих двадцать женщин. Тюрьма и суд мне не страшны, я куплю всех с потрохами, и больше месяца они меня не продержат. А когда я выйду на свободу, я тебя отблагодарю. Самое главное – спасти этих двадцать женщин и сохранить их беременность. Хотя бы у пятерых… Хотя бы у одной!
– Освободить надо всех женщин, – сказал я, чувствуя, как от волнения жар плеснул мне в лицо.
– Хорошо, – после паузы произнес Августино. – Я отпущу всех. Но моих «мамочек» ты должен лелеять, как свое состояние. Ты легко их различишь: у них проколоты мочки ушей и туда вставлены золотые капли. Запомни это, пожалуйста. Никогда в твоих руках не будет более дорогого товара, чем эти «мамочки». Я заплачу тебе по сто миллионов долларов за каждую. Ты меня хорошо понял? По сто миллионов за каждую!
– Хорошо, Августино, – ответил я. – Договорились.
Седой Волк щелкнул пальцами, и телохранитель, стоящий рядом с ним, протянул ему трубку мобильного телефона.
– Отпускай всех «мамочек» из модулей, – сказал в трубку Августино. – Партиями по десять человек… Да, и «золотых» тоже. Перемежуй их с остальными.
Он с щелчком опустил крышку на корпусе телефона и, задумавшись, стал покусывать кончик антенны.
– Всех, Августино, всех, – напомнил я о своем условии. – И Анну тоже.
Седой Волк посмотрел на меня, и край его рта дрогнул.
– Анну? – переспросил он, вскидывая вверх белые брови. – А ее судьбой я не распоряжаюсь. Это она пусть сама решает: идти ей к Маттосу или же оставаться здесь.
– Я могу ее увидеть? – спросил я, с неприятным чувством осознавая, что все мои дипломатические усилия оказались напрасными.
– А почему бы нет? – пожал плечами Августино и повернулся к одному из своих слуг. – Проводи господина парламентера наверх.
