«Малина»… Да ведь сдохнет он где-нибудь на нарах в зоне. Так кончали жизни почти все законники. Либо нагонит где-нибудь шальная маслина. Либо свой кент по бухой перо в бок воткнет. Стоит ли ради этого жить? А с Ивановной? Ведь ничего не умеешь делать. Да и работать законнику — западло.
А как жить? Хавать, барахло покупать за что? «Малина» из общака ничего не даст. Пронюхают — прикончат и меня, и ее. Хотя… Дядя жил в отколе, и никто ни хрена ему не сделал. А может, чем таиться, как сявке, пойти к пахану и начистоту потрехать? Ну что он мне устроит? Его же недавнее напомню. Пусть гонят мою долю из общака и отвалю я куда-нибудь с Ивановной, подальше от кентов».
Но Цапля вдруг вспомнил, что даже Дяде отплатили за откол фартовые, прирезали его жену. А уж Дядя — не чета Цапле. Его весь Север знает, как облупленного. И до сих пор не может мокрушника застукать. «Нет, пока нужно выждать. Там видно будет», — решил Цапля. И, едва стемнело, пошел к кентам в «малину», предупредив Ивановну, чтоб ложилась спать, не ожидая его.
Вернулся под утро. Усталый, измотанный. Принес Ивановне золотые часы. Надел на руку. Та испуганно ойкнула. Быстро поняла.
— Развяжись, брось фартовых, — просила со слезами.
— Погоди, радость моя. Не все так быстро делается. Молчи пока. Потерпи немного. Твой я. Не ревнуй к кентам. Они — на миг. Ты — на жизнь. Не плачь, голубка моя. Все у нас наладится, — просил Цапля.
Фартовые вскоре заметили перемену в нем. Еще недавно равнодушный к деньгам, Цапля теперь стал жадным на купюры и дорогие безделушки. Кулаками и горлом вырывал себе долю побольше, пожирней.
Забрав свою долю, исчезал на три-четыре дня. Возвращался не испитый, не желто-зеленый с похмелья, как раньше. Не лез в рискованные дела, где могло пахнуть порохом и особым режимом лагерей. Не нажирался с кентами в притонах и в ресторанах, не обмывал с ними удачи. Никому не говорил, где приклеился на хазе. И фартовые, подмечая все, нафискалили Дяде на своего главаря.
Пахан, подумав, велел найти Цаплю и прислать к нему. Кентам лишь через два дня удалось выполнить требование Дяди.
Цапля пришел к пахану затемно. Дядя не любил долго рассусоливать со своими и спросил в лоб:
— Подженился, что ль, кент? Чего ж не ботнул мне? Все «малины» трехают о том, а я — ни слухом, ни духом.
Цапля знал, — легким бывает только начало разговора. Как он повернется и чем закончится — предугадать невозможно. Дядя не из тех, кто легко выпустит из своих рук фартового. Сам ушел в откол и женился? Так он напрочь порвал с «малиной». И не кормился из общака ни сам, ни с бабой.
Цапля все это отлично знал.
— Ну, что заткнулся? — начинал свирепеть Дядя.
— Слушай, Дядя, я тебе не сявка, чтоб со мной ботать вот так! Первый я признал тебя паханом. А базлать будешь на меня— я и замокрю! Допер? — встал Цапля.
— Ас чего залупаешься? Иль западло и без того уже известное признать? Законник ты иль фрайер? — налилось кровью лицо Дяди.
— Кем ты был, когда под бабьей юбкой отсиживался в Охе? Законник иль фрайер?
— Захлопнись, кент! Не тронь это! Иначе размажу. И уж никто не спросит, кто я? — заорал пахан.
— Тебе больно? А мне как? Иль я не фартовый? Иль не мужик? Иль не могу бабу любить? А почему? Я ее не отбил, мне ее сама фортуна подарила! — ершился Цапля.
— А как зовут твою фортуну? Кто она? — поинтересовался Дядя, поутихнув.
— Это тебе без понту. И сам я не знаю. Люблю без имени. Моя она.
— Чеканутый ты, обалдел вконец. Не из куража спросил. Может, подставная она утка, осведомитель легавых. И это случалось. Падлы-мусора подкидывали нам своих сук всегда. Даже клевые, бывало, ментам нас закладывали.
— Эта не засветит, — возражал Цапля.
— Ты ж кентелем думай. Вон наш Дрозд, моим кентом был. Какие дела проворачивали! А теперь пригрелся к курве, об какую все фрайера вытирались, и заклинился паскуда! Пригрелся, заморыш, недоносок. Не шевелит рогами, когда я его зову. Западло ему ночью от толстой сраки отвалить. И тоже вякает, вошь недобитая: люблю, хоть и лярва была. А эта блядь еще и узакониться вздумала, — краснел Дядя.
— Как, к нам в «малину»?
— Кой хрен! Требует у Дрозда, чтоб в бабы взял. Под роспись…
У Цапли рот перекосился от удивления.
— На что? Это ведь в ксивы запись ставить?
— Ну да. А как он, мудила, мерекает себе такое, если его все мусора по городу знают. Это ж у нас западло, — бабой по закону обрасти. Ну, подженился тихо и дыши. Покуда без шухеру. Чуть что — смылся. И ни памяти, ни розыску. Так нет. Вбил в тыкву, что дозволю! А ведь записавшийся — в отколе. Баба его вмиг обратает. Чуть что, он нас лягавым с потрохами заложит, бот и трехнул: завязывай с курвой, иначе самого кончу! А теперь ты подвалил. С тем же! Люблю! Иди в жопу! И тебе ботаю; мозгуй — «малина» иль перо?
— А ты не грозись. Я и без тебя, и до тебя пуганый. Чё «на понял» берешь? Записываться не думаю. Так что с Дроздом меня в этом не равняй.
— Слушай, кент, не дави на мозги. Иль разборки давно не нюхал?! — вскипал пахан.
— В разборке не ты один. Мы все — фартовые. Пусть законные и скажут. А станешь духариться, я тоже не пальцем делан, — снова вскочил со стула Цапля.
— Мало вам клевых чувих в городе стало. Хиляй к любой. Обслужит классно. И без забот. На что тебе морока с бабой? Через год, как от блевотины, воротить от нее будет.
— Тебя чего не воротило? — напомнил Цапля.
Дядя посерел с лица:
— У меня другое. У меня не баба— настоящий кент была. Ее не поминай. Такая раз в жизни случается. Еще вякнешь, захлопну твою пасть, — пообещал пахан.
— Откуда тебе знать, может, моя не хуже, а и файней твоей. Тебе можно было. А мне — так сразу прокол? Не ссы. Я свою не оставлю! А пером дразнить станешь, сам пожалеешь. Не тебе бы ботать пустое. Я сам — мокрушник.
— Жди разборку. Пусть кенты скажут. А покуда вали! — резко оборвал разговор пахан.
Цапля выскочил из хазы злой. Знал, разборка может решить по-всякому. Особо, если верх в ней возьмут Кабан и Крыса. Последний не упустит случая отличиться перед Дядей. И не сморгнув, воткнет перо Цапле в горло по приказу законников. Чтоб никто не опередил. В «малинах» всегда прав тот, кто умеет опередить…
— Эй, кент, разуй зенки. Хиляй сюда. Водяра имеется, — Крыса позвал Цаплю.
— Дело есть, — отмахнулся тот.
— У меня тоже к тебе дело. Клевое. Шуруй ко мне, — тот позвал из темени жасминовых зарослей.
Цапля перешагнул завал, сделанный сявками на случай облавы.
— Ну, чего у тебя? Чирикай.
— Надыбал клевую. Седалище — пятеро кентов не обнимут. Сиськи с мою голову. Всю ночь можно кувыркаться. Жаркая лярва. А башлей тьма. Все мандой заработала. Все наше. Ночью поиграем — утром кокнем. Башли — в общак. И будь здоров. Себе удовольствие, «малине» — навар. Идет?
— Ты что, охренел, бухарик? Я не ханыга, чтоб чувих за башли мокрить! Всякая клевая для нас дышит. Усек? И иди ты в жопу, чтоб на такую грязь меня фаловать! — повернул Цапля к тропинке.
— Стой, кент! Это ж клевая Дрозда! — уговаривал Крыса.
— Я свой хрен не взаймы и не на помойке поднял, чтоб после шныря в очереди быть. Пусть он свои пенки сам собирает. А если ты ее тронешь, со мной дело будешь иметь! — пригрозил Цапля и нырнул в темноту.
Весь этот разговор слышал Дрозд, вжавшийся в заросли можжевельника. Он пришел к пахану по своим делам. Хотел выклянчить у Дяди денег. За то, что целых три дня торчал на чердаке напротив прокуратуры и следил за Оглоблей.
Но идти к пахану, не зная заранее о его настроении, опасно. Можно было получить много плюх, вылететь из хазы под хай и угрозы. Тут бы у фартовых пронюхать, да разве скажут? Чтобы поизмываться — еще и обманут.
Узнал Дрозд и голос Цапли. К этому, после стычки на железке, не решился бы обратиться ни с чем. Для себя навек во враги зачислил. А услышал — и опешил шнырь.
Встал из кустов, не дыша. И, едва Цапля собрался свернуть в распадок к парку, нагнал его:
— Цапля, кент, пристопорись.
Фартовый враз узнал Дрозда. Злое вспомнилось. Загорелись кулаки.
— Иди, падла, я тебе перья живо повыдергаю из-под хвоста, — мрачно пообещал Цапля.
Дрозд взмок спиной. Но отступать было некуда. Защебетал тихо, просяще:
— Я ж с понтом к тебе.
— Твой понт мне и теперь свербит, — огрызнулся Цапля.
— К пахану хилял. С делом. Ну и то, о чем ты с Крысой трехал, дошло, — шептал жалобно.
— К пахану не время. Пришибет тебя, — понял Цапля. И добавил невесело — Хиляй к своей. Дай остыть Дяде.
— А как про Оглоблю? Она ж так и не нарисовалась в прокуратуру. Может, копыта откинула?
Цапля подошел к шнырю. Тот к дереву прижался. Вдруг бить начнет, хоть опора будет. Но фартовый присел рядом. Руками голову обхватил.
— Дяде не до Оглобли. Нынче другое грызет. На тебя за бабу ерепенится.
— Так и думал, — выдохнул шнырь и продолжил тихо: — Берендей бы понял. Он старых кентов отпускал из «малин» в откол без разборок. Тот понимал кентов. Не силком держал в «малинах». Дядя — зверь из зверей, — жаловался Дрозд.
