– Вплоть до высшей меры, – отозвался Парфенов.
– Если все пройдет успешно, через пару недель начнешь собирать вещи в академию. Сейчас свободен.
Когда Парфенов покинул помещение, Виталий Павлович бодро хлопнул ладонью по подлокотнику своего кресла.
– Об акции и тем более о ее истинных целях и задачах теперь не узнает никто, – одобрительно, самому себе проговорил он. – Конечно, жаль этих служак, но у нас слишком много поставлено на кон. Этот сукин сын Парфенов теперь возьмется за дело с полной самоотдачей. Потому как лейтенант, подчиненный Крылова, с сегодняшнего вечера его лютый, кровный враг.
Проводив Ирочку до дверей общежития, лейтенант Сафронов возвращался в собственное офицерское в весьма приподнятом настроении. Было чем гордиться и отчего радоваться. У самого крыльца Сафронов столкнулся со старшим прапорщиком Михеичем, заведующим оружейным складом подразделения ВДВ.
– Молодец, лейтенант, – подмигнул Сафронову Михеич. – Аж сердце вместе с брюхом радуются, отстоял честь родной гвардии!
У Михеича сердце всегда радовалось «вместе с брюхом». Болтливые девичьи языки уже разнесли о «дуэли» по всему гарнизону. Сафронов не знал, радоваться ему или наоборот. Пожалуй, скромность больше украшает гвардейца-десантника, нежели бахвальство.
– Он мудак, сынок этот генеральский! Привык, что все можно. Вот и доигрался с огнем! Ты его вовремя осадил, он тебе еще должен «спасибочки» сказать!
Сафронов лишь усмехнулся, пожал тяжелую бугристую ладонь старшего прапорщика. Он даже не подозревал, какое «спасибочки» скажет ему в ближайшее время Вадим Парфенов.
– Девушка – врач-эпидемиолог. Это звучит! – заметил Максимов за завтраком. – Кино-то хоть понравилось?
– Да так, – ответил Сафронов.
Утро наступившего дня Сафронов, Максимов и их капитан Крылов встретили все в том же штабном помещении. Завтракать в офицерскую столовую они не пошли, обойдясь пшенной кашей быстрого приготовления и индийским, купленным по случаю в ларьке, чаем со слоником на этикетке. Максимов собрался было что-то произнести – то ли новый анекдот, то ли что-то важное, пришедшее в голову лихого прапорщика ночью, – но в этот момент дверь офицерской комнаты без стука отворилась, и на пороге вырос взволнованный ефрейтор из разведроты.
– Ишак пошел, – только и произнес ефрейтор.
И это короткое сообщение заставило Крылова, Сафронова и прапорщика Максимова оставить недоеденный завтрак и броситься следом за ефрейтором к наблюдательной вышке.
– Дела, – только и произнес капитан Крылов, заглянув в окуляры армейского перископа, установленного на вышке.
И в самом деле – ишак.
Идет.
Ушастый силуэт ишака лейтенант Сафронов видел невооруженным глазом, хоть тот и брел на приличном от вышки и КПП расстоянии. Выпускники Рязанского десантного зрением не обделены. Но вот что было навьючено у ишака на спине… Об этом Сафронову не хотелось даже и думать. Как и Крылову с Федором. Сафронов хоть и находился в ДРА без году неделю, но знал, что такой вот ишак может тащить на КПП. «Духи», они же афганские моджахеды, имели такую поганую привычку – кромсать пленных на куски, а потом загружать останки в мешковину и навьючивать на осла. Потом выведут ишака на дорогу, дадут увесистого пинка – и тот пошел. Идет тот осел до тех пор, пока в полковые ворота башкой не упрется. Как только солдат-наблюдатель сообщит, что ишак опять в гости двигается, у всех скулы сводит, невольная дрожь пробивает. Видно того ишака наблюдателю издали, до полкового КПП ему минут сорок пилить… Среди солдат и офицеров в эти минуты всегда стояло гробовое молчание. Вот и сейчас ушастый неспешно двигался к армейским воротам.
– Давненько «духи» такого себе не позволяли, – произнес подчеркнуто равнодушным голосом Федор.
Остальные молчали. В самом деле – с «духами» уже полгода было «джентльменское соглашение». Сафронов был о нем наслышан. А Федор Максимов лично при подписании того «соглашения» присутствовал. Тогда был период особенно лютых и яростных столкновений с моджахедами. В плен к ним попадать и вовсе никак нельзя было. Жестокость нечеловеческая, зачастую необъяснимая. Федор еще солдатом-срочником был, когда в плен к моджахедам попал необстрелянный лейтенант-танкист. Труп доставили в полк. Тот же ишак и доставил, будь он неладен. Сгрузили на плац брезентовый, почти в два метра, сверток. Лейтенант тот хоть и танкист, но ростом выдался. Федор молодой совсем, но лихим гвардейцем-десантником себя уже почувствовал. «Можно посмотреть?» – спросил он, подойдя поближе. Дочерна загорелый сержант-старослужащий выплюнул окурок, прищурился: «Смотри, салага…» Федор отвернул полог и тут же отшатнулся, чуть не сбив сержанта с ног. Натворили с лейтенантом дел моджахеды. Залили танкисту голову расплавленным свинцом и раскатали под колесами грузовика. Получился огромный черный блин. Плоский, от палящего солнца блестящий. «Бывает…» – только и произнес Федор, возвращая брезент на место… Через полгода, когда Максимов был уже прапорщиком, моджахеды накрыли в Пандшере группу разведчиков из подразделения ВДВ. Погибли все. Капитан, командир группы, еще дышал. «Духи» добивать не стали, решили спектакль устроить. Для начала ружейными шомполами решили ослепить шурави. Да только капитан тот «спектакль» сорвал им. Сумел собрать последние силы и, как только первый инструмент вошел в глаз, рванулся всем телом вперед. Шомпол дошел до мозга. А «духи» ругались между собой – слишком легкую смерть шурави принял, все планы поломал… Об этом рассказывал на допросе в ХАДе один из пленных. Переводчик из младших лейтенантов с ВИИЯ[8] запинался, с трудом произнося русские слова, стараясь не глядеть на Федора и присутствующих тут же офицеров разведки ВДВ. После этого случая разведгруппа, в состав которой входил прапорщик Максимов, пленных брать перестала. Начальство этого не одобряло, но собственных методов по обузданию бородатых изуверов предлагать не торопилось…
Теперь десантники обрушивались на кишлаки, в которых скрывались моджахеды, безжалостным, стремительным вихрем. И всегда неожиданно. Врывались в селение и – вперед, по дувалам. Именно там прятались как сами душманы, так и оружие, продовольствие для них. Всех мужчин сразу же сволакивали на центральную площадь. Кто много вякал не по делу или упирался, оставался лежать там, где раскрыл рот. Остальных заставляли скидывать их нехитрую, ветхую одежонку. Если на плече оказывалась натертость, красная или синяя полоса, афганца тут же расстреливали. Автомат носил, стрелял много – приклад по плечу и походил… И тут выяснился один интересный и немаловажный нюанс. Смерть от пули душманы воспринимали спокойно-философски. Поначалу можно было восхититься их мужеством и силой духа. По местному поверью, душа погибшего от вражеской пули прямиком в рай отправляется. Но петли либо удавки боялись настолько, что в ноги могли броситься и умолять, причитая: «Не души, шурави! Лучше расстреляй!» Куда, как говорится, вся отвага, презрение к смерти улетучивались?! Оказалось, что, опять же по их поверью, удавка не дает душе погибшего покинуть тело через горло. Потому для истинно верующего страшнее кары нет. Бойцы это дело быстро склюнули и теперь самых отъявленных зверюг вешать стали. Зверюги, те, что на свободе остались, быстро это дело просекли и прислали парламентеров. Комбат Павел Яковлевич, переводчик и Федор прибыли на ту дипвстречу. Говорили на дари, Федор ничего не понял, а комбат пояснять не стал. Только зверства с тех пор прекратились. Бои, само собой, продолжались, и смертей было немало. Пленных же старались теперь обменять и относились к ним без истязаний.
– Как только стали этой мрази тем же отвечать, сразу заглохло, – пояснил Сафронову в конце рассказанных историй прапорщик. – С ними только так. Как они с другими, так и им. По-моему, справедливо. Кто бы чего теперь ни говорил.
Сафронов ничего не ответил. Возрастом прапорщик был ничуть не старше своего взводного Роберта Сергеевича, однако боевой опыт имел куда богаче. Впрочем, опыт дело наживное. Вот теперь Сафронов и ишака увидел…
– Кто это? – спросил майор-штабист, изучая содержимое мешка, который сняли с ишака и развязали по его команде двое солдат из взвода внешней охраны.
– У нас за последнее время пленных и пропавших без вести не было, – ответил Крылов. – Надо запросить соседние подразделения.
Пересилив себя, Сафронов подошел вплотную к развязанному мешку, опустил взгляд. «Смотреть!» – скомандовал он самому себе. Опознать истерзанные останки было невозможно. Лица не было – лишь бурый от крови десантный камуфляж указывал на принадлежность погибшего к воинам ограниченного контингента. Плюс один сохранившийся погон с двумя лычками, обозначающими младшего сержанта-срочника. Штабист отошел в сторону, перевел взгляд, громко высморкался в носовой платок.
