Колька кивнул согласно. И спросил робко:
— А какой у меня будет долг?
Когда бугор назвал сумму, Дамочка до ночи не мог продохнуть. Он и во сне, даже самом пьяном, не видел такой суммы денег.
Но с бугром не спорят, да еще в бараке. Где тот одним словом мог вернуть его к прежней жизни. Этого Дамочке вовсе не хотелось. Потом, поразмыслив, решил не переживать. До конца срока оставалось еще добрая половина. Как знать, что случится завтра?
Но ни завтра, ни потом ничего не произошло. И когда подо
шел конец срока, вылечившийся, окрепший, счастливый Дамочка зашагал к воротам лагеря: «Домой! На Сезонку! К своим!».
— Стой, падла! А должок? — нагнал бугор.
Колька писал торопливо под диктовку бугра, что он, Дамочка, обиженник, клянется вернуть долг за свою поганую шкуру.
За воротами, а тем более в поезде, Колька забыл об обязаловке. Бугру оставалось сидеть пять лет. За такое время все в жизни может измениться.
А сегодня гуляет Сезонка, пьет и пляшет. Вернулся Дамочка. Живой. Здоровый. Снова главарь «малины» с кокетливым названием «Ведьмин час».
Появилась с некоторых пор пришлая банда в Охе. Непостоянно проживающая в городе. Но уж если заглядывала сюда, то милиция лишалась сна.
Пятеро воров было в этой «малине». Главарь, по кличке Кляп, был страшнее Привидения. О Дамочке и говорить не приходилось.
Родом из Львова, Кляп гулял по Северам от зоны к зоне, от ювелирного к банку. Ворочал миллионами в рублях и в «рыжухе», сроками — не менее четвертака.
За годы жизни высчитал, что на Севере его реже сыпят кен- ты, да и сроки здесь, с учетом условий зачетов, отбываются вдвое короче. Зато банки и магазины солиднее материковских. Меньше конкуренции — сюда не заглядывали одесские и ростовские воры.
Круглый лысеющий мужичок, он никогда не унывал, не расставался, во всяком случае на свободе, со своими фартовыми, любил хорошо поесть и основательно выпить. Но даже когда язык его начинал заплетаться, голова оставалась ясной.
Умел Кляп многое, разбирался одинаково хорошо в оценке предметов старины и изделий послевоенной промышленности.
С закрытыми глазами мог назвать, что за материал у него в руках, когда и где изготовлен, сколько стоит. Среди нумизматов Кляп считался выдающимся знатоком.
В отношении его знаний мехов — любой товаровед мог бы позавидовать.
Мельком глянув на бриллианты или якутские алмазы, тут же определял их величину в каратах, стоимость в рублях и валюте. А признавал — только твердую валюту: на доллары, франки и йены выменивал в портовых городах у фарцовщиков и моряков с иностранных судов все ценное, чем владела его «малина». Лелеял Кляп давнюю мечту: захватив какое-нибудь рыбацкое судно, удрать на Аляску либо в Японию. А потому — сжигал мосты, безбоязненно убивая и разбойничая. Был уверен, что бегство за кордон с миллионами все спишет…
Вором он стал, как сам считал, по зову злого гения, попавшего в него неведомо каким путем.
Воровать он стал не от голода Не от нужды. Да и откуда им было взяться в профессорской семье, где над двумя детьми дрожал весь дом.
Родителей бросало в дрожь, если их сын Владик вдруг решит напиться воды из крана.
Мать, известный уже тогда врач, потом всю ночь вставляла ему в попу градусник.
Отец, профессор математики, мечтал вырастить сына экономистом либо астрономом. На худой случай — знатоком юриспруденции.
Последнее Владик постиг неплохо. В лагерных зонах. Бывалым зэкам такие жалобы на приговоры сочинял, что вся камера или барак вокруг него на цыпочках ходили. В уплату за столь интеллигентный труд отдавали посылки и все ценное, что имели.
Владик не отказывался.
Случалось, что его жалоба срабатывала и зэк выходил на свободу. Тогда другие липнуть начинали.
И если смолоду выторговывал, то потом стал требовать для себя привилегии. Не работал. За него старались другие. Лучший кусок даже бугор отдавал ему. Ум у воров всегда ценился особо высоко.
Зэки, от мужиков до фартовых, считались с ним. Доверяли самое сокровенное. Защищали от начальства. И Владислав чувствовал себя в зонах совсем неплохо.
Ему отводилось уютное место, подальше от дверей и окон, у него был такой набор и запас продуктов, что и лагерное начальство позавидовало бы.
Он мог спать сколько хотел, и в это время никто не мог горланить песни, бить сявку или греметь парашей.
Он знал все обо всех. Так что если начальство зоны захотело бы заглянуть в его картотеку памяти, то не раз бы вздрогнуло. Как мало знали следствие и суд о тех, кого прислали сюда!
Но Владислав не был сукой, ему и без стукачества неплохо жилось. Даже ежедневное выполнение двух норм выработки
бригада записывала на Кляпа. Мол, так работает ззк, чтобы выйти на волю по половинке срока.
Зная много о других, он никогда ничего не рассказывал о себе. Это никого не удивляло, многие фартовые переживали про- палы в одиночку. А то, что Владислав был вором, подтверждала статья, по которой он загремел в зону.
Вором он стал из-за неприятия плюшево-мещанского благополучия родителей и тяги к риску, к возможности возвыситься над другими, чтобы повелевать не только судьбами, но и жизнями.
Поначалу все было безобидно. Выпивки в ресторанах. Потом — девочки. Эти — из низов. Одна, малолетка, забеременела. Кто мог уверенно сказать — от кого из компании таких же, как Нладик, лоботрясов? Мать девицы судом стала грозить именно Владику. Ведь он из зажиточных: потребовала денег на запрещенный в те времена аборт. Для медиков. Много. Больше, чем парень мог дать.
Просить деньги у родителей? Но как объяснить зачем? А рассказать начистоту — начнутся охи, нравоучения… Посоветовавшись с собутыльниками, которых не раз угощал коньяком, решил раздобыть деньги сам. И — вместе ограбили еврея. Тот ростовщичеством промышлял.
Взяли рос, но столько, сколько требовалось. А едва отдал деньги, чтобы замазать общий грех, милиция накрыла.
Как потом Владислав сказал, не было опыта: оставили ро- гтшцпка живым, пожалели. А тому денег жаль стало.
На этот раз не откупились. Не захотел ростовщик простить. Мтп» с отцом едва живы остались после суда.
… Через три года вернулся домой. И уже на третий день, поздним вечером, направляясь к подружке, столкнулся возле старой ратуши с ростовщиком нос к носу. Тот узнал, хотел сбежать, но… Владислав был молод и силен. Затащил в подворотню. Одно усилие — и что-то хрустнуло в горле старика.
Забрав деньги, а их немало наскреб по карманам ростовщика, продолжил путь. В груди все пело: отомстил…
А па утро арестовали его. Едва к своему дому подошел. Выдали отпечатки пальцев на портмоне бедолаги-еврея. За умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах — так была квалифицирована месть вчерашнего зэка — просил прокурор в обвинительной речи высшую меру наказания. Но маститый адвокат, Кляп всегда помнил его фамилию — Левин, убедил суд дать возможность убийце искупить вину тяжким многолетним принудительным трудом.
Па этот раз не обратили внимания на мольбы матери и отбы- H.Iи, срок отправили не в Одессу, как в первый раз, а в Сибирь.
Владислав не унывал. Ведь и там живут люди. А значит, он не пропадет. И не пропал.
К зэку с пятнадцатилетним сроком, да еще с такой статьей, отнеслись по-разному. Начальство — строго, зэки — с уважением и едва скрываемым страхом. А что если он к тому же и малахольный? Кинется среди ночи, коль что не по нему, — и поминай как звали. Ему, видать, терять нечего. Вон какой молодой, а уже — душегуб. Бог даст, минует нас чаша сия…
Но Владислав оказался свойским парнем. Уже через месяц в бараке признали его. Особо — душегубы. Как родного опекали. Видно, жалели молодость.
Вскоре он научился понемногу чифирить и в балдежах с душегубами, которые под кайфом были особо откровенными, многому от них научился, многое перенял.
Ни с кем не делился мечтой своей о побеге из лагеря. И удивлялись зэки, когда Владислав сам попросился на самую тяжелую работу — на дальний участок в тайге на лесоповал. Начальство, убедившись в спокойном нраве новичка, не возражало. Однажды, когда началась пурга и зэки сбились в кучу, а видимость стала почти нулевой, кинулся Владислав к прикуривавшему конвоиру, прижал к ели, ударил по гортани, не дав крикнуть, сунул в рот рукавицу-кляп и убежал в глушь. Вслед стреляли, но пурга укрыла от прицельного огня.
Его поймали через неделю. Собаки нашли. Одну успел задушить. Но две другие одолели ослабевшего от голода зэка. А подоспевшая охрана заковала в «браслеты».[7]
Вернулся Владислав в прежнюю зону. Кинули в шизо нд полгода. Срок, конечно, добавили. Молоденький конвойный жив остался. Иначе снова над беглецом повисла бы «вышка».
Душегубы потом просветили, что из этой зоны надо убегать кучей. Кому-то и пофартит. Так, мол, уже бывало.
