тяжелую скатку, вещи и через центральную площадь заспешил в сторону штаба. Он пробрался сквозь толпу на площадке. На крыльце его уже ждал Белкин. Комполка в нетерпении взмахнул руками:
— Шубин, вот и вы! Через полчаса отправление, помогите мне с погрузкой. Удалось получить форму и медикаменты, как раз у нас такая нехватка этого. Только придется отправлять по железной дороге, слишком много груза. Вот, Пархоменко выделил грузовик, доставит нас к железнодорожному пункту. Надо торопиться, столько всего грузить!
Глеб бросился на помощь, грузовичок тут же окружили легкораненые бойцы. Безо всяких приказов люди ринулись на помощь, чтобы помочь с таким важным для фронта грузом. Перед тем как закинуть последний мешок в кузов, Шубин бросил взгляд на крыльцо: неужели не пришла Громова, испугалась? И вдруг рассмотрел тоненькую фигурку, которая бежала между домами.
— Стойте, не уезжайте! Я с капитаном Шубиным еду! На фронт!
Белкин удивленно вскинул брови:
— А это кто? Невеста?
Глеб смутился от такого вопроса:
— Нет-нет! Это санитарка, ее откомандировали из подразделения по ошибке. Нужны вам в санвзвод инструкторы? Девушка толковая, добрая. Сможете выхлопотать перевод в вашу часть?
Майор от удивления даже головой потряс: вот дает этот разведчик, уже успел какую-то девицу найти. Да только кузов грузовика был доверху заполнен поклажей, мотор фыркал, а сама трехтонка дрожала, словно от нетерпеливого желания помчаться быстрее по пыльной дороге. «Дел невпроворот, потом разберусь с этой приблудившейся санитаркой. Тут уже доверять только капитану Шубину», — решил про себя Белкин и махнул рукой худенькой фигурке, показывая, чтобы она побыстрее карабкалась в кузов.
Наконец ЗИС вздрогнул и рванул по дороге, подняв из-под колес фонтаны грязи. На колдобинах пассажиров так и подкидывало вместе с грузом. Из-за изматывающей тряски все молчали, вцепившись в борта, опустив пониже головы, чтобы не прикусить случайно язык или губу. Пыль так и норовила залезть в рот, а резкий зимний ветер хлестал по щекам, отчего кожа горела огнем. Изредка Белкин ворчал под нос:
— Ох, ну и трясучка. Все кишки вывернуло.
Пассажиры грузовика понимали, что жаловаться некому. Фронтовые дороги в ямах и воронках после бомбежек, страшных боев между двумя армиями. И чинить их, латать огромные дыры будут потом, в мирное время. А сейчас главное — победа, всё делается для фронта, все силы направляют на победу над армией Гитлера.
Машина доставила своих пассажиров к крошечной платформе уже почти в сумерках. Здесь шла погрузка: дежурный офицер криками подгонял бойцов, которые забирались в теплушки, грузили на платформы технику и сверху маскировали ее брезентом. На документы вновь прибывших военных дежурный бросил торопливый взгляд и ткнул в один из вагонов:
— Давайте в этот, четвертый. На моряковском затоне перецепка, а вы как раз выйдете. Отправление через три минуты!
Почти в полной темноте Шубин принялся таскать ящики и мешки, рядом с ним трудилась Наташа Громова. Она тоже подхватывала то угол мешка, то край ящика. Сил у хрупкого санинструктора было немного, но Глеб не возмущался, понимая, что девушка не отстает ни на шаг от него из страха потеряться и остаться совсем одной в этом море людей.
В вагоне они пристроили запасы для передовой поближе к двери, майор Белкин тут же соорудил себе лежанку рядом, чтобы по прибытии так же быстро перекидать из вагона на землю сопровождаемый груз. Наташе и Глебу места на лавках, где уже вповалку дремали десятки бойцов, не нашлось, поэтому разведчик уложил скатку на пол, усадил девушку рядом и накинул на ее плечи свою куртку, защищая от сквозняка из щелястых досок. В темноте Белкин принялся расспрашивать ее об опыте на фронте, как вытаскивала бойцов из-под пуль. Вдруг он замолчал. Наташа протянула руку, тронула темную фигуру майора и тихонько ахнула:
— Уснул. Совсем замотался, бедный.
Глеб улыбнулся ее словам: до чего жалостливая, для каждого есть место в ее сердце. Поправил сползший край куртки:
— Ты тоже поспи. Помнишь, как я тебя учил? На фронте каждая спокойная минутка на счету, а на передовой и ее не будет. Молодец, что других жалеешь, сердце у тебя огромное. Не забывай и себя жалеть. Поспишь, наберешься сил и еще больше людей спасешь.
Девушка вдруг доверчиво прижалась к нему, зашептала в самое ухо:
— Вы хороший такой. Помогли мне, учите меня, кормите. А я ведь соврала, соврала про немца.
Капитан Шубин почувствовал, как снова струйка горячих слез потекла из глаз девушки по его шее. В самое ухо Наташа шептала горячо, спешила поделиться секретом, который так ее мучил:
— Я солгала, всем солгала. И вам, и политруку! Неправду сказала, жжет теперь изнутри. Я ведь знала, что немца спасаю, почти сразу поняла, а не смогла бросить его. Скинула раненого в окоп и обратно по полю, смотрю — лежит. Я к нему, а он мне по-немецки — хилфе, хилфе. Пальцами меня держит, а у самого рука в крови. Обычный ведь человек, почти как наш. Плачет лежит, словно ребенок, плохо ему, больно, умирать не хочется. Я ведь немцев никогда вживую не видела, они всегда там, по другую сторону поля боя. Говорят, вот фрицы, враги, гитлеровцы, а он не черт с рогами и не злой совсем был, товарищ Шубин! Обычный, слабый и ужас какой испуганный. Плачет, и кровь горячая, человеческая бежит. Вот я и не смогла его бросить там помирать! Схватила за рукав, на себя взвалила и вперед. Тащила его и плакала, оттого что стыдно: немца спасаю. А бросить не могу: он ведь человек. Вот и вышло, что только всем хуже сделала. Никому от моей доброты не было пользы. Политрук меня выстыдил перед всем санбатальоном, да и немец этот несчастный помер. Всё зря. Тяжело мне, тошно, будто грязью измазалась. Совестно, что соврала всем и не спасла никого. Никчемная я, совсем никчемная.
Глеб погладил вздрагивающие плечи через толстый слой ватника:
— Не говори так, Наташа. Ты хорошая, очень добрая. Такой и должна быть девушка, ты ведь будущая мать и жена. Война — жестокое место, где люди превращаются в зверей. Выжить хотят, а выжить можно, если убьешь врага. Он тебя ударит, а ты его еще сильнее в ответ. Просто ты человеком осталась, не озверела. Значит, любить умеешь и жалеть,
