Ознакомительная версия.
– Прекратить стрельбу, – приказал Гродов, как только оказался в окопах, отрытых морскими пехотинцами слишком мелко и неумело, с явной ленцой. – Приготовиться к залповому огню. Стрелять только по моей команде, старательно целясь, – окончательно принял он командование сводным отрядом на себя. – После третьего залпа досылаем патроны в патронники и поднимаемся в атаку. Выйдя из окопа, мысленно считаем до четырех – и снова залп.
– Это у вас какая-то особая тактика: соединение залпового огня и штыкового удара? – с явной надеждой в голосе спросил Денщиков. Как всякий солдат, которому предстояло впервые подняться в атаку, он до дрожи в коленках волновался и даже не пытался скрывать этого.
– Что-то в этом роде, – ответил Гродов. – Залп на румын действует, как психическая атака – на нервы новобранца. Да не дрейфь ты, майор, сейчас мы их так кровью умоем, что никакой «антонеску» отмыть уже будет не в состоянии.
– Хочется верить, – тяжело вздохнул майор. Он все еще сидел на корточках и жадно докуривал папироску.
– В дальнейшем, то есть после четвертого залпа, – вновь обратился Гродов к бойцам, – вести огонь на ходу, от бедра, не вскидывая винтовки, а значит, не останавливаясь, не сбивая темп атаки. И еще, предупреждаю: пулеметчики открывают фланговый огонь только после первого ружейного залпа.
– Не волнуйся, комбат, – отозвался Жодин. – Мы их сейчас так возьмем на «полундра: тельняшки наголо!», что они тут же поймут, на кого сдуру поперли.
– Наше дело, сержант, – истреблять врагов, а не устраивать перед ними матросскую свистопляску.
Еще там, на «румынском плацдарме», капитан обратил внимание, что залповый огонь по атакующему противнику оказывает на него отрезвляющее влияние. Но главную свою задачу он видел в том, чтобы заставить моряков вести огонь во время контратаки, приучить их к этому. Сугубо по-солдатски комбат сколь угодно мог восхищаться каким-то там особым морским форсом, выражавшимся в полном презрении к врагу и в яростном навязывании ему штыкового боя, но по-командирски он понимал: весь этот форс на самом деле оборачивался неоправданно большими потерями, а значит, неумением воевать.
Первый залп моряков грохнул настолько неожиданно для противника и оказался настолько мощным, что оставшиеся после него в строю тут же приостановили свой бег, затоптались на месте и предприняли попытку залечь.
– Не стрелять! – прокричал Гродов, и приказ его тотчас же был передан по цепи. – Пусть офицеры спокойно поднимут своих солдат, иначе те двинутся к нам ползком!
Теперь уже моряки поняли замысел комбата и сами одергивали тех, кто нервно приставлял приклад винтовки к плечу: «Не кипишись, браток, не палубу драишь; тут команды ждать надо…».
Но вот всех, кто еще способен был оторваться от земли, румынским офицерам удалось поднять. Сбиваясь в толпу, стараясь идти плечо в плечо, они ступили шаг, второй… Однако теперь их пугала уже не ружейная пальба, а какая-то странная тишина, неожиданно воцарившаяся над полем боя. Тишина, которая в любое мгновение могла разверзнуться перед ними очередным залпом. И она действительно разверзлась…
После третьего залпа Гродов, возможно, и не поднимал бы своих бойцов в контратаку, тем более что среди них было много таких, для кого этот бой оставался первым, однако в это время в прорыв пошло еще около роты румын, которые сразу же ринулись на позиции артиллеристов вторым эшелоном. Поняв это, командир первого эшелона румын не торопился поднимать свои поредевшие цепи в атаку, но и моряки тоже не торопились выходить из окопов. Поддержав двумя залпами пулеметчиков, выкашивавших второй эшелон, комбат выждал еще несколько минут. Он понимал: если сейчас штыковым ударом удастся повернуть первый эшелон румын вспять, второй окажется заблокированным телами своих же однополчан, и, скорее всего, тоже запаникует.
Когда же остатки румынского воинства оказались буквально в двадцати метрах от его порядков, Гродов, обращаясь к сержанту Жодину, крикнул:
– Жора, ну-ка объясни этим мамалыжникам, что такое «полундра»!
И не успел комбат скомандовать: «В атаку!», как по всей линии окопов пронесся пронзительный свист, крик «Полундра: тельняшки наголо!», и около двух десятков моряков, по просьбе капитана заранее подготовленных Жодиным оказались по ту сторону бруствера и жиденькой цепью поползли навстречу противнику, отвлекая на себя значительную часть вражеских стволов. Именно это и нужно было Черному Комиссару. Прикрыв ползущих двумя залпами, он поднял в атаку основную массу своего отряда, скомандовав перед этим по телефону сначала Куршинову, а затем Владыке: «Главный калибр, ориентир шесть! По снаряду на орудие! Полевая батарея: ориентир шесть! По два снаряда!»
Тех румын, которые чудом уцелели после всех их ружейных залпов и артудара, моряки остановили в рукопашной и, истребляя, гнали до самой линии прорыва. Причем многие «завоеватели» бежали, бросая оружие и даже не пытаясь оказывать сопротивление.[44]
– Если по правде, я не столько сражался, сколько наблюдал, как ты, комбат, действуешь и в окопах, и в рукопашной, – признался после боя майор.
– Наверное, потому, что это уже не первая моя рукопашная, – азартно улыбнулся Гродов. – Причем не учебная.
– Но больше всего мне запомнилось, как ты перехватил верзилу капрала, шедшего на приземистого худенького морячка, словно горилла на суслика. Когда вы схватились уже не в штыковую, а в рукопашную, я усомнился… Лично я такого верзилу не одолел бы.
– Соперник и в самом деле достался серьезный, – признал комбат, собираясь возвращаться на батарею. – Жаль, что добивать пришлось чьей-то подвернувшейся под руку лопаткой. Не по-рыцарски как-то.
– Не по-рыцарски, да, – задумчиво подтвердил Денщиков. – Зато наверняка. Спасибо тебе, командир, что помог мне в этом бою. Сам я вряд ли справился бы; не устояли бы мои бойцы.
– Ну, нечто подобное утверждать пока рано, бой показал бы.
– А еще спасибо за наглядный урок руководства боем. Оказывается, это наука особая.
– Вот тут уж возразить нечего: действительно, наука.
– Признаюсь тебе, капитан, поскольку теперь, после боя, уже можно… Назначая меня командиром этого отряда, командующий доверительно попросил меня, как бы посмотреть на тебя со стороны: как ведешь себя на батарее и в бою, особенно в штыковом и рукопашном. Словом, что ты вообще за человек.
– Сразу же возникают как минимум два вопроса: зачем ему это и почему он обратился именно к вам?
– Наверное, потому, что мы давно знакомы с ним, а еще потому, что хотел взглянуть на вас глазами нового человека. Нет-нет, командующий обратился ко мне с этой просьбой не ради какого-то там доносительства. Могу засвидетельствовать, что контр-адмирал Жуков относится к тебе с таким уважением, что меня самого зависть берет.
– Честно говоря, подобные «разглядывания со стороны» обычно вызывают у меня ярость.
– В данном случае никаких оснований для такой реакции нет. Предполагаю, что у командующего какие-то виды на тебя возникли, причем серьезные виды. Ну а я, со своей стороны, уже сегодня доложу по рации свое мнение, тебе известное…
Лишь после того, как полковник Осипов восстановил линию фронта, заткнув дыру своего третьего батальона ротой ополченцев, комбат узнал, что на поле битвы остались лежать более четырех сотен врагов. Но и батарея, продолжая счет своим потерям, тоже оставила на этом степном поле шестерых бойцов убитыми.
36
Для комбата это уже стало традицией: после каждого боя – совершать ритуальное омовение в море, к которому он привязывался все больше и больше. Для себя Гродов уже решил: если свершится чудо и он в этой войне уцелеет, то сразу же после выхода в отставку поселится в какой-нибудь приморской деревушке. Причем решится на это с одной-единственной целью – каждый день, во все времена года, совершать такие вот ритуальные омовения, вспоминая при этом былые бои и былых, оставшихся на полях битв товарищей.
Вода была удивительно теплой, какую обычно сравнивают с парным молоком; и вообще над всем заливом царило какое-то ангельское умиротворение, к которому тявканье полевых пушчонок, вытье мин и пулеметно-ружейная перестрелка, время от времени вспыхивавшая где-то в глубине степи, никакого отношения не имели. Море словно бы отторгало себя от этого охваченного войной континента; оно как будто бы отторгало себя от огнем и кровью залитой планеты.
Стоит ли удивляться, что этот сильный, но уже подуставший от фронтовых будней и собственной воинственности мужчина увлеченно и беспечно уходил сейчас все дальше и дальше от берега, рождая в своем сознании иллюзию отрешенности от того бренного мира, в который судьба втягивала его там, на суше.
Комбат все плыл и плыл, мощными движениями рук рассекая морскую гладь, а его ординарцу Косарину, у которого хватило сил и сноровки только на то, чтобы добраться до крайних свай причала, казалось, что это уже не человек уходит в море, а дельфин или какая-то машина, не ведающая ни цели своего плавания, ни усталости. Оставшись охранять мундир, оружие, а также полотенце и запасные плавки командира, он теперь нервно топтался по причалу, ощущая какую-то неясную тревогу за него и еле сдерживаясь, чтобы не позвать капитана, не попросить его вернуться обратно.
Ознакомительная версия.
