— Молчать! — грохнул по столу лейтенант так, что все зазвенело, подпрыгнуло, посыпалось на пол. Лицо Петровича посинело.
— Как смеешь ты, соплячка, судить о тех, кого не знаешь, о чем понятия не имеешь? Как можешь порочить погибших, позорить раненых, смеяться над большой бедой, не зная ее цену? Мерзавка! У тебя болела задница! Она быстро заживет. Ты своей мизерной обиды не простила! А на ребят, какие в Афгане полегли, ушаты грязи выпилила! Что понимаешь в войне?
— Я не о них! Я о своем, выжившем! Те, может, зря погибли! Может, не были такими, может, нужны были? Да, судьба — слепая дура! Убрала хорошее, а дерьмо жить оставила! — пошла на попятную Динка.
— Выходит, я — дерьмо, коли жить остался? — потемнели глаза человека.
— Вас не знаю! О своем говорю!
— Не тебе его судить! Кто Афган прошел, тот пять жизней прожил. Любой, вернувшийся живым оттуда, не только смерть в лицо повидал не раз, а и все круги ада проскочил!
— Если б так — боль другого понимать должен. И не звереть дома, дорожить не только своей жизнью, а и того, кого сам на свет пустил! Разве это мужчина, какой отрывается на пацанке и колотит каждый день? Небось, слабо ему было там — на войне свою прыть показать? Небось, там самого пороли?
— Дура! Там не тело, душу выпороли. У всех! Это не заживает! До самой смерти будет помниться!
— А я причем? — перебила Динка.
— Ты? Должна была понять отца! И помочь ему! Кто ж еще?
— В чем? Себя измордовать? Его хватало с лихвой! Как жива осталась?
— А зачем жить, если нет в тебе тепла? Не успев повзрослеть, научилась ненавидеть! Не умея прощать, живешь. Чужих понимаешь, развратников ублажаешь, а отца бросила!
— Он этого хотел, долго добивался того! Я сама не хотела верить, что лишняя в доме! Да убедили! Оба!
— А мать кто?
— Военврач! Вместе с ним была в Афгане. Хирург! Когда пришло время меня родить, ее оттуда отправили в Москву. Отец еще несколько лет там был. Я уже в школу пошла, когда он приехал. А через год ушли наши из Афгана. Совсем! Ну, отец в Москве работал. Правда, поначалу в госпитале лечился. Раненье было. В голову. Уж лучше не выжил бы, чем вот так меня мучил!
— Не тебе судить! Он выжил, значит нужен! Не всем повезло, как ему!
— Я ж говорю, судьба — дура! — согласилась Динка.
Петрович сидел напротив, но словно не видел ее. Памятью вернулся в свое прошлое — в далекий, чужой, незабываемый Афганистан.
Дымилась в пальцах сигарета, падал пепел на бумаги, на стол, обжигал огонь кожу, человек ничего не видел и не чувствовал. Дрожали руки…
Динка тихо встала, хотела незаметно уйти из кабинета, под ногою автоматной очередью затрещали половицы. Лейтенант вздрогнул:
— Куда? Вернись?
Девка послушно метнулась обратно к стулу.
— Сиди тихо! — приказал жестко. И, выглянув из двери, попросил сержанта принести два стакана чаю.
— Ты сегодня ела? — спросил внезапно.
— Вы помешали! Клиент слинял, не расплатившись. Осталась без жратвы, — созналась Динка, запоздало испугавшись собственной откровенности, втянула голову в плечи. А вдруг и этот звезданет в ухо?
— Выходит, голодной осталась из-за меня? Так-то зарабатываешь на кусок хлеба? Знали б мы тогда, до чего дойдут дети? — морщился человек. И, повернувшись к сейфу, открыл, достал снизу сверток, выложил его на стол. Развернул. — Не густо, конечно. Но, что имею, тем делюсь! Ешь! Оно, может, не столько вкусно, но есть можно! — подвинул хлеб, пару сосисок, вареную картошку и огурец.
Сержант, войдя в кабинет, от удивления чай выронил, виновато вдавился обратно.
— Ешь! Не ломайся! — уже не предложил, а приказал Динке Петрович. — Ты когда отца в последий раз видала? — спросил дев- ку.
— Мельком в электричке. С год назад. Они с матерью ехали. Меня не заметили. Я спряталась, чтобы не поймал и не избил. А уже на следующей остановке выскочила. После того — не встречала.
— Где они живут?
Динка картошкой подавилась, поняла, что задумал и молчала.
— Номер телефона скажи!
— Не надо! Не хочу! — перестала есть.
— Не ори! Хуже, чем нынче, уже некуда! И бояться нечего! В семью силой не вернешь. Одного прощенья то же недостаточно. Понимание нужно! А оно лишь взаимным должно быть. Ты догадываешься, к чему я это говорю?
— Помирить нас собираетесь? Не стоит. Поздно. Мы никогда не привыкнем друг к другу. Я одичала! И они не жалеют о случившемся! Слишком озверели в Афгане! Все человечье растеряли. Такое не воротить, не склеить! Да и не одна я такая! Вон по подвалам города сколько нас — не счесть! Все от родителей убежали! Не с добра! Кто от колотушек, от пьянок, от голода, попреков! У одних родители в Афгане, у других в Чечне душу потеряли, третьи никогда ее не имели! Всех не помирите! Да и невозможно! Мы сами по себе выживаем. Как придется, как повезет. Не только жить, а и выживать научились, не в пример нашим родителям! Не жалуемся ни на кого, не клянем правительство. Что в том толку? Оно нам не поможет, точно так же и нам на него наплевать! Но… Никто из нас, а это верняк, не сунет свою голову за него в пекло. Не будем защищать его! И никаких их законов и указов выполнять не будем! Средь нас нет романтиков. Нет патриотов! Все это уйдет с вашим поколением навсегда! Нас не обманут обещаниями. Мы ими сыты по горло на примере отцов и не захотим, как и они, остаться в дураках! Мы сами себя растим и кормим, сами учимся взрослеть. У нас свои правила и законы: никому не верь, кроме как собственному кулаку. Помогу лишь тому, кто мне помог. За ваши лозунги мы и плевка пожалеем.
— Во, нахалка! — удивился Петрович.
— С чего бы? Вон дурье на площадях бастует! Тоже интеллигенты! Учителя, врачи, всякие старики! Им положняк не отдают! А мы сами свое находим, кто как может! Зато все наше! А то отец провалялся в госпитале с раненьем и все боялся, что его за длительное лечение демобилизуют. Посадят на копеечную пенсию, забудут, что это раненье он не в пивбаре, на войне получил! Ну и что? Сократили! А нас не сократят! Каждый день все больше становится. Нас бьют, конечно! Все, кому не лень. От дворников и клиентов до вас! Но разве мы виноваты, что такими стали? Почему не хотят подумать и только кулаки об нас чешут? — осеклась Динка.
— В чем-то ты права! Но во многом не разбираешься!
— Выходит, все не разбираемся? Такого не бывает! Вот я разве с жиру на панель пошла, если дома меня за человека не считали? Если попрекали, сколько на меня потрачено?
— Да остановись! Трудно теперь даются деньги! Вот и сорвались! Хотели из тебя человека вырастить, чтобы ты себя в жизни нашла, определилась.
— Спасибо! Сыта по горло их заботой. Лучше я беззаботно прокантуюсь. Зато без попреков и кулаков! И не надо вам обо мне заботиться. Не ищите предков. Вся моя нынешняя родня живет, как я! Такое всех устраивает.
— Тихо, Динка, успокойся! Ешь! Давай поговорим спокойно. Вот ты сама говоришь, что бьют все, кому не лень, что каждый кусок дается тяжко!
— А что иное предложите? На работу устроиться? Куда? Без меня полно желающих. Они что-то умеют! А я? Пойду бастующих на площади обслуживать? Так им платить нечем! Вы гляньте по Москве! Каждый третий — безработный. Каждый второй — нищий. Голодных — весь город. Вон нынче старухи о чем говорят, послушайте их! Раньше о детях и внуках Бога просили, теперь себе смерть вымаливают. Да поскорее! А ребятня? Вы поговорите с ними! В космонавты никто не хочет. Знают, там с голоду сдохнешь. Только в банкиры и воры. Впрочем, это одно и то же. Раньше девки в актрисы мечтали податься. А кто теперь в театре и в кино? Одни голые! И тоже сексом развлекают публику. Чем они лучше? Тем, что им еще за это иногда платят? Стоило пять лет мозги сушить? А эти
— ученые? Все на паперти стоят. Перевоспитываются. А мы не хотим терять время впустую.
— Выходит, ты решила навсегда отстаться на панели?
— А как еще проживу? Нет другого выхода! — осмелела Динка.
— Давай вместе подумаем! Уверен, найдем выход!
— Ну да! Куда-нибудь в уборщицы сунете! Или в деревню, на принудиловку загоните?
— Неужели не боишься заразиться? Ведь всякий раз рискуешь?
— Нет! Я гарантирована резинкой!
— Нашла гарантию! — брезгливо поморщился человек и спросил: — Самой вешаться на мужиков, ловить каждого случайного, встречного неужели не надоело? Ведь это унизительно, саму себя опустить до уровня скотины, быдла, грязи? Ведь среди твоих клиентов случаются последние подонки! Ты их ублажаешь за деньги, не из любви! Прощаешь все, лишь бы платили! Терпишь оскорбления, унижения! И в то же время согласна жить вот так всю жизнь? Без своего угла, без гарантий на будущее?
— А у кого они теперь имеются? Никто ни в чем не уверен!
— Послушай, Дйнка, неужели не устала рисковать собою каждый день?
— Смотря как воспринимать? Я как к игре отношусь к этой жизни. Сегодня не повезло, завтра — как знать…
