Ознакомительная версия.
— Ну все-таки есть же границы… Опять же суд там, моральный ущерб, как говорится…
— Вот именно! Как говорится! — вспыхнул Елисеев. — Я журналист, газетчик. А кроме того, юрист по образованию. Так кто лучше меня знает, как это делается?
— Ну раз знаешь, тебе и флаг в руки. Марш-марш вперед, рабочий народ.
— Я ничего сделать не могу. А ты можешь.
— Что именно?
— Защитить человека, черт побери!
— Не шуми, — успокоил Гордеев. И добавил с улыбкой: — Да и знаешь ли ты, сколько это стоит — защитить человека, если кому-то надо, очень, как я чувствую, надо, чтобы он сидел? Вопрос в другом — навсегда или на какое-то время?
— Я знал, к кому идти, — теперь уже обрадованно вздохнул гость и взялся за бутылку. — Я ему так и сказал, что если что… И как в воду глядел!
Чему он в самом деле-то радовался?
— Погоди трепыхаться, — охладил его Юрий. — Я еще ничего не обещал, а тем более не говорил «да».
— Наплевать! Когда узнаешь, не устоишь, старик! А насчет гонораров или там еще чего, ты, пожалуйста, не волнуйся. Любая сумма, которую назовешь.
— Даже запредельная? — усмехнулся Гордеев.
— Ну, во-первых, ты не идиот, а во-вторых, никогда и в жлобах не числился. Так что дело в шляпе. Скажи, куда и когда подъехать и какую сумму внести. Ну, договор, само собой, чтоб тебе руки развязать… Что еще? А, давай тяпнем побыстрее, пока ты не передумал! Мы же, со своей стороны, полностью гарантируем тебе и карт, и бланш, и все, что душа потребует, включая…
— А ты не торопишься, старичок? — с иронией поинтересовался Гордеев.
— Старик, времени совсем нет, уроки надо учить!
И они расхохотались. Хотя ничего смешного в том, что просил Женька, не было, а сам Юрий интуитивно чувствовал, что, кажется, зря впутывается в совершенно ненужную ему историю…
В бедах, обрушившихся на голову своего шефа и в немалой степени товарища, Евгений Елисеев виноватым считал себя. Но — в глубине, как говорится, души. Потому что каяться перед Гордеевым он не собирался, да этого, в общем, от него адвокат и не требовал.
А произошли все неприятности, закончившиеся для генерального директора одного из крупнейших в Сибири комбинатов Алексея Евдокимовича Минаева, ученого-экономиста, человека решительного и не любящего идти на компромиссы, водворением в следственный изолятор номер два, именуемый в просторечии Бутырками, видимо, по той простой причине, что кому-то сильно не захотелось, чтобы эта перспективная личность участвовала в губернаторской гонке.
— Ну что, скажи мне, — размахивая руками, объяснял Елисеев Гордееву, — могли бы с ним сделать в том же Белоярске? А ничего! Ты выйди на улицу и останови любого. Спроси, как он относится к Минаеву? Знаешь, что ответят? А то, что при нем комбинат на ноги снова встал. Как когда-то, при советской еще власти! Когда у всех и работа была, и заработки вполне приличные — даже для Сибири, когда работали ясли и детсады, когда лечили и посылали рабочих в профилактории и в сочинские с ялтинскими санатории бесплатно! Ну, почти бесплатно. Тот же тридцатник — не деньги… А потом все это пропало, все — коту под хвост! А Минаев начал постепенно, не сразу конечно, поднимать завод заново. Мало того что городскую администрацию практически содержит, он еще и на рынок стал выходить! Получил возможность дополнительный доход, помимо того, что государству отстегивает, на своих же рабочих тратить — на улучшение условий труда, на зарплаты и так далее. Я знаю, я писал об этом…
— Ну, если он такой распрекрасный и прогрессивный, на фига ему, извини, наркотой баловаться? Ты ведь про это говорил?
— Юра! Какая, к черту, наркота? Да есть ли у него вообще время на кайф? Ты ведь не представляешь, что такое производство, подобное тому, которым командует Алексей!
— И век бы не знать, — буркнул Гордеев. — Но это все фигня, а ты-то откуда узнал, что ему инкриминируют найденную при нем наркоту?
— Да я ж своими глазами видел!
— Интересно, как это?
— Запросто! Как все у нас делается при очень большом желании, — прямо-таки окрысился Елисеев.
И то, что рассказал Евгений, поминутно перебивая сам себя — как видно, от естественного волнения, — показалось Юрию Петровичу чрезвычайно странным. И даже отчасти фантастическим. Впрочем, Женька личность была известная в свое время в смысле темперамента, похоже, он и на сегодняшний день не сильно изменился. А тогда, как говорят, все рассказанное им надо поделить на четыре, а из оставленной четверти убрать эмоции и только после этого поглядеть в остаток…
Минаев прилетел в Москву во вторник, то есть позавчера. Рано утром. Потому что у него должна была состояться приватная встреча с депутатом Госдумы Владимиром Яковлевичем Журавлевым. А договаривались они о встрече, разумеется, через Евгения Елисеева, который постоянно живет в Москве и является в некоторой степени доверенным лицом генерального директора «Сибцветмета» в столице. Иными словами, бегает по указанию Минаева по разным службам, инстанциям, встречается с нужными людьми, организует так называемое паблисити для своего шефа, который за эти услуги положил Евгению достаточно пристойную зарплату. Да ведь организация и проталкивание материалов в газетах и на телевидении чего-то ж должны стоить!
Евгений загодя приехал в Домодедово, встретил шефа — тот не собирался долго задерживаться в столице, поэтому и апартаментов каких-то шикарных в пятизвездочных отелях себе не требовал, а готов был по-простому провести пару ночей у Евгения в квартире. Дуру свою, Евгений имел в виду Люську, с которой с переменным успехом жил уже третий год, но в ЗАГС идти вовсе не собирался из-за ее же склочного характера, он отправил к ее мамаше. Такое бывало и раньше, если шеф появлялся на день — на два. Она знала и не обижалась. Еще бы, деньги за проживание Алексей всегда оставлял на кухонном столе, и Люська считала их своим чистым доходом. Она же и простыни стирала, и завтраки готовила, и стелила на большом диване. Словом, никому это не мешало и никаких проблем не создавало.
Позавтракали они прямо в порту, в ресторане, а потом приехали к Евгению, где Минаев плотно уселся за телефон…
Далее Женька стал подробно рассказывать, где они обедали да что ели, и Гордееву показалось, что он нарочно тянет время, не зная, как перейти к главной теме.
А Елисеев опять вернулся к истории. Ибо, по его убеждению, история Белоярского «Сибцветмета» стоила того, чтобы о ней было подробно известно адвокату, взявшему на себя защиту директора этого комбината.
Гордеев в принципе не возражал бы, кабы речь шла о производственных проблемах и вокруг них и разгорался весь сыр-бор. Но отлавливать сибирского директора в Москве и сажать за распространение наркоты — это просто не лезло ни в какие ворота, если исходить из нормальной человеческой логики. Елисеев же на каждое возражение Юрия Петровича немедленно взвивался и кричал, что эти мерзавцы пойдут «на что хошь», лишь бы убрать конкурента. Под «этими мерзавцами» журналист понимал городское руководство Белоярска и краевых представителей в Москве.
И опять нелогично. Если комбинат, как его назвал Евгений, являлся градообразующим, то есть давал работу и кормил большую часть населения, то какой же смысл у того же губернатора, у местных властей — в нынешние-то далеко не легкие времена! — губить, по сути, курицу, несущую им золотые яйца?
Юрий никогда не был знаком с губернатором Андреем Гусаковским, но из прессы, да хоть и того же телевидения, знал этого человека, бывшего военного, даже генерала. Знал, или, во всяком случае, слышал о его неподкупности, о его жестком характере и неумении ловчить, находясь среди высших государственных чиновников. Знал, что Гусаковского часто называли «неудобным губернатором» за его прямоту и нелестные суждения в адрес известных представителей президентской администрации. Все это было давно и хорошо известно самому широкому кругу лиц, так или иначе связанных с политикой. Гордеев же был вынужден с этой гнусной для него лично политикой сталкиваться всякий раз, когда к нему приходили клиенты с просьбами защитить их самих либо их родственников и близких, попавших под каток государственной машины. С бандитами — там было куда проще! Хотя и у них также хватало этой самой сволочной политики.
Видя неприязнь адвоката к тому, что он собрался изложить в самом полном объеме, Елисеев, словно бы сменив гнев на милость, сказал, что решил не занимать его слишком уж позднего времени и пообещал за это завтра же принести вырезки собственных газетных публикаций о комбинате и ситуации, сложившейся там до прихода Минаева, в корне эту ситуацию изменившего в лучшую сторону. Гордеев кивком обещал внимательно все проглядеть, чтобы составить общее впечатление.
Но расстановку основных сил в городе и на комбинате Женька все же взялся объяснить — хотя бы в виде схемы. Кто справа, кто слева, а кто посередке и к кому тянется.
Ознакомительная версия.
