Дракула сидел за столом в центре зала. Он был одет в шикарный костюм оливкового цвета, тщательно причесан и выбрит. Сиволапов не уставал поражаться, насколько нынешний авторитет отличается от того Саши Графова, с которым его свела судьба семь лет назад: дерганого, злого, в пропахшем потом спортивном костюме и куртке из толстенной бычьей кожи, с ободранной «тэтэхой» за пазухой. Радовался полковник и своему выбору:
«коллеги» Графова, с которыми он мог связаться в те годы, давно уже сидели или пребывали в лучшем из миров, а этот набирал обороты, закреплялся и в бизнесе, и просто по жизни.
Заметив Сиволапова, Графов закрыл папку, в которую были подшиты какие-то счета и чертежи, поднялся навстречу полковнику, с достоинством протянул руку:
– Как дела?
– Дела у прокурора, – неожиданно для себя нервно отозвался Сиволапов и передернул плечами.
Дракула молча указал на стул, и Сиволапов сел, сбросив опостылевшую куртку:
– Надеюсь, твои гости придут не сейчас?
– Боишься, что они твоих погон испугаются?! Не переживай, у некоторых из них звезды покруче.
Сиволапов выпил стакан минеральной воды. Дракула ждал и выглядел таким невозмутимым, что Сиволапов начал злиться.
Когда бандит поинтересовался, какие возникли проблемы, полковник ответил резким тоном:
– Пока еще не возникли. Но могут, и очень серьезные. Вообще-то, я думал, что ты в курсе ситуации.
– Может быть, и в курсе. Но я понятия не имею, какая именно собака тебя укусила. Ты можешь сказать спокойно?
Помимо воли Сиволапов отметил, что Дракула давно уже говорит нормальным человеческим языком и без всякого выгибания пальцев. Репетитора он, что ли, нанимал?
– Освободили Акулова. Не оправдали, но сути дела это не меняет.
– Да, я слышал.
– Вот как? А по-моему, ты обещал не только слушать, но и кое-что сделать, – Иван Тимофеевич попытался добавить в голос яда, но Дракула, наверное, обладал иммунитетом.
Нимало не смущенный тоном милиционера, он раскурил сигару и откинулся на спинку стула, заложив руки в проймы жилета, выставив большие пальцы вертикально вверх.
Некурящий Иван Тимофеевич поспешил разогнать ароматный дым.
– Ты прекрасно знаешь, почему свидетели по делу Акулова не явились на заседание, – сказал Дракула. – Разве в этом есть моя вина? По-моему, я еще тогда говорил, что торопиться не стоит…
Окончание фразы многозначительно повисло. Убедившись, что собеседнику возразить нечего,Графов продолжил:
– У меня нет возможности купить весь городской суд оптом. Может быть, когда-нибудь такой шанс появится, но пока его нет. К этому конкретному судье готовых подходов не нашлось, а прокладывать их ради одного твоего Акулова было слишком накладно. Тем более я очень сомневаюсь, что сейчас он сможет нам помешать, слишком много времени прошло. Человек, отсидевший в тюрьме такой срок, не слишком думает о мести, поверь моему опыту. Чего ты боишься?
– Я ничего не боюсь, – поспешил заверить Сиволапов, отводя взгляд. – Но он вернулся на работу, будет работать в «убойной» группе. Пока нет обвинительного приговора, уволить его мы. не можем. Более того, ему обязаны выплатить зарплату за все время отсидки.
– Тебе придется платить из своего кармана? – Дракула улыбнулся. – Думаю, что даже в этом случае ущерб будет не слишком велик. Можно сказать не заметен – если сравнивать с тем, что мы тогда заработали. Нет? ""
– При чем здесь это? Просто… Он станет ходить, задавать вопросы, всюду совать свой нос.
– Я не понимаю, Иван! Акулов что – единстввенный мент, который про тебя что-то знает? Даже не знает, так догадывается. Если не ошибаюсь, не так давно тебя в очередной раз дергали в главк настоятельно предлагали уйти на пенсию по-хорошему. Было такое?
– С главковскими я сам разберусь.
– Разберись, пожалуйста. Я не могу ставить наш маленький совместный бизнес в такую зависимость от… Сам понимаешь, от чего. Не пора ли сбавить обороты? К тебе ведь цепляются не из-за Акулова, других концов хватает. Я организовываю спонсорскую помощь вашему РУВД – и куда она девается? Из десяти компьютеров ты шесть умудрился продать, а два поставил у себя дома. Еще примеры назвать?
– Это наши внутренние дела!
– Согласен. Согласен, внутренние. Но меня-то они тоже касаются! Во-первых, мне просто неприятно. Во-вторых, если ты когда и погоришь, то именно из-за таких вот «внутренних» дел, не из-за чего-то другого. Мне бы не хотелось, чтобы это произошло преждевременно.
Поймав себя на мысли, что вынужден слушать проповеди от бандита, не имея возможности отвести его аргументы, Сиволапов пожалел, что напросился на встречу.
Впрочем, завершилось все благополучно. Графов посмотрел на часы, дважды пыхнул сигарой и закруглился:
– С Акуловым определимся. Есть возможность узнать, чем он дышит и что у него в голове. Станет нас беспокоить – найдем, как поступить. Не переживай. Иди, работай спокойно. А у меня, извини, встреча.
Глядя в спину удаляющегося Сиволапова, Графов подумал: «Из-за такой херни прискакал. Видать, совсем нервы сдали. Пора с ним расставаться…»
– «Лыжник» – это зек, который по каким-то причинам вынужден сменить камеру. Либо сам так решил, потому что не сошелся характером с остальными, либо упорол серьезный косяк и ему, так сказать, общество предложило убираться подобру-поздорову. «Встать на лыжи» достаточно просто. Утром, когда все выходят из камеры на галерею, раздетые по пояс для осмотра, «лыжник» со всеми своими вещами стоит, одетый, чуть в стороне. Никто ему сначала вопросов не задает: молча отправляют в «транзитку», где накапливаются все, кто в этот день решил «встать на лыжи». Там с ними, поочередно, беседует опер, выясняет причины и решает, в какую камеру его перевести.
Как-то по весне приводят к нам очередного постояльца. Подполковник, бывший начальник отдела, лет тридцать отработал, а ума не нажил. Заходит в камеру, трясется весь, узелок со шмотками к груди прижимает. Переживает, как его встретят. А в ментовских хатах есть такой прикол: поначалу все изображают из себя обычных зеков. Ну якобы цирики что-то напутали, не в бээсную [4], а в общую привели.
У нас в ту пору пара человек сидели, на бандюганов похожих. Свешиваются они со шконок, смотрят на «полкана» дикими глазами и спрашивают: «Ты, дядя, типа, не мент?». Новенькому становится дурно чуть в обморок не падает, но кое-как отвечает: «Нет,! ребята, какой же я ментяра? Директор фирмы я, чисто барыга по жизни и „цветных“ сам на дух не переношу». Берут у него бумаги, читают, а там статьи – взятка и превышение власти. «Как же так, дядя? Откуда у барыги – такой милицейский набор?» Мужику совсем плохо, но продолжает оправдываться: «У меня подельник – следак из горпрокуратуры, он там что-то наблудил и пошел по делу паровозом, а меня к нему вагоном пристегнули, хотя я вообще не при делах». И продолжает, что, мол, давайте ребята жить дружно, у меня денег много, я их с собой сумел пронести так, что никто не заметал, готов преставиться за новоселье. Наши «братки» переглядываются и отвечают, что бабки – это хорошо, но водку пить никто не станет, так как он – мент и, по понятиям, следует его немедленно «опустить». «Ну какой же я мент? – кричит подполковник, чуть не плача. – Почему вы так решили?» У нас – почти истерика, но ничего, кое-как держимся, а «старший из бандюков» серьезно так отвечает: «Как это почему? Ты что, не понял? Да потому, что у тебя полоса от фуражки на лбу отпечаталась!» Подполковник приседает и хватается рукой за лысину. Занавес, овации зала.
– И что, так принято всех встречать? – спросил Волгин.
– Ну да, – пожал плечами Акулов. – Может быть, немного и жестоко, но сразу видно; что за человек. Я, например, на эту херню не купился.
– А бывает так, что ментов сажают к уголовникам?
– Специально – нет, никто из тюремщиков на такой геморрой не подпишется, но иногда случается-в силу обычного российского раздолбайства. Один забыл на личном деле «БС» написать, другой, который по камерам распределял, спросил плохо, ну и так далее. Редко, но случается, и только в том случае, если сам будешь вести себя истуканом.
– А что с тем подполковником стало?
– Откачали мы его, когда он в обморок хлопнулся. Объяснили всё. Он от счастья, что «к своим» попал, готов был ноги целовать, потом про деньги вспомнил и давай опять хлестаться, что готов всех угостить. Знаешь, был бы он нормальным мужиком – не стал бы никто над ним прикалываться.
А он такой, как наш Сиволапов, даже мордой похож. Ну, мы ему и говорим, что поскольку в тюрьме с кормежкой плохо, то наличные бабки у арестантов начальством только приветствуются. Каждый день по утрам цирик собирает желающих и ведет их к ларькам на Финляндском вокзале, за продуктами. Для этого просто надо на утренний осмотр выйти одетым и с вещами в руках…
Он так и сделал. Конечно, его приняли за «лыжника» и отправили в «транзитку», откуда он вернулся только после обеда, весь мокрый. Долго отнекивался, но рассказал, что случилось. Собралось их там человек десять, опер по одному вызывает, спрашивает, что случилось. Наш подполковник последним в очереди оказался. Ждет, нервничает, что пирожки в ларьке кончатся. Наконец и до него добрались. Опер спрашивает: «Издеваются, обижают? Меньше суток отсидел – наверное, совсем туго пришлось?» – «Нет, – говорит подполковник, – камера просто прекрасная, ребята веселые, компанейские, и так мне с ними чудесно, что даже хочется чем-нибудь вкусненьким их угостить, а то баланда ваша казенная всем обрыдла. Ведите меня скорее на Финляндский вокзал, я там деликатесов куплю и про вас, товарищ капитан, никак не забуду».
