…Степана удивило, что Михаил Игоревич Романов, худощавый, гладкий, смутно похожий на известного киноартиста мужчина, не проявлял никаких признаков страха. В момент задержания директор типографии выглядел скорее раздраженным, чем напуганным. Но спорить с милиционерами он не стал, попросил только разрешения позвонить домой и сообщить, что сегодня задержится, а может быть, и вовсе не придет ночевать…
Юрьев хотел было ему отказать, но потом он решил, что дело и так ясное, пусть дома готовятся к долгой разлуке, — словом, позволил. На часах уже было начало одиннадцатого. Михаил Игоревич сообщил жене, что его «по недоразумению» задержали сотрудники милиции и что надо срочно созвониться с Александром Федоровичем и обо всем ему рассказать.
Юрьев поинтересовался, кто такой Александр Федорович. Романов только криво улыбнулся и пробормотал что-то в том плане, что, мол, скоро узнаете.
Доставив директора типографии в ближайшее отделение милиции и попросив дежурного оформить задержание, Юрьев с сознанием выполненного долга позвонил Наташе — они уже неделю как встречались — и пригласил прогуляться по Васильевскому перед сном, полюбоваться огоньками на Неве.
А на следующий день, едва придя на работу, лейтенант Юрьев узнал, что киоскер Филиппов сегодня ночью арестован у себя дома и ему предъявлен целый букет обвинений — от перепродажи краденого до хищения продукции со склада типографии Ленгортранса… Об этом ему в коридоре шепотом сообщил старший сержант Макеев, старый приятель, который работал с ним в одном отделе уже пятый год. Можно сказать, они службу в Ленугро начали вместе, только Юрьев постоянно учился, учился и еще раз учился, месяцами пропадал в разъездах по стрелковым соревнованиям и получил офицерские звездочки на погоны, а Макеев так и остался при трех сержантских лычках. На их дружбу, впрочем, разница в звании влияния не оказывала… Ведь именно благодаря Ваське Макееву Степан познакомился с красавицей секретаршей начальника утро Натальей, с которой у него недавно такая любовь закрутилась, что… В общем, можно сказать, Васька для Степана был доверенным лицом и, пользуясь своими приятельскими отношениями с Наташей, узнавал о всех новостях в управлении прежде личного состава. Макеев предупредил также, что шеф сегодня пришел «с ранья», сам не свой, на всех орет, и причиной его недовольства является жуткий разнос, который сегодня с утра пораньше ему вроде как устроили по поводу вчерашнего обыска в типографии и незаконного задержания директора Романова…
Степан нахмурился, не понимая, что так рассердило полковника, собирался подробно рассказать начальству все, как было, но, войдя в кабинет и бросив взгляд на мрачнейшего полковника Лиховцева, невольно прикусил язык.
Тот сидел в кресле, погрузившись в суровое молчание. На Юрьева он даже не взглянул. Потом взял со стола исписанный листочек и положил его перед собой. Юрьев сразу почувствовал: тут что-то не так. Только не мог понять, в чем дело.
Полковник Лиховцев тяжело засопел.
— Вот что, Степан Юрьевич. Смотри сюда и слушай, что я тебе скажу. Тебя же предупреждали, что у нас тут надо головой работать, а не задницей. Ты же не салага, в утро уже вон сколько работаешь… И Петр Иваныч тебя рекомендовал… Ты мне скажи: ты что же, совсем ничего не соображаешь?
— Не понял… — Степан поймал себя на мысли, что Лиховцев слово в слово процитировал напутствие полковника Семахи, сказанное ему полгода назад. Чудеса, да и только!
— Как фамилия директора типографии? Это я тебя спрашиваю просто так, между прочим. Ответь мне, как его фамилия. Я жду.
— Ну… Романов.
— Так. А теперь, лейтенант, посмотри вон туда! — Мясистый палец Лиховцева взмыл вверх и уперся в стену обшитого деревянными панелями кабинета, в то место, где висел застекленный портрет первого секретаря Ленинградского обкома партии товарища Романова — упитанного дядечки с капризно изогнутыми чувственными губками и ничего не выражающими глазками.
— Начинаешь соображать? — перешел на свистящий шепот Лиховцев. — Так вот, твой директор типографии и… — мясистый палец вновь взмыл вверх, — то ли двоюродные, то ли троюродные братья, то ли сватья, то ли кумовья… Словом, родственники. Понимаешь?
— И что с того?..
Полковник не слушал. Он раздраженно взмахнул исписанным листочком.
— Пока ты проявлял служебное рвение, твою мать, мне домой обзвонились. Я тебе всю ночь названивал — тебя не было! Небось по девкам шлялся? Одобряю, молодец! Лучше б ты только к ним и проявлял интерес! А я вчера все понять не мог, на хрена ты ребят из ОБХСС дернул… Какая-то типография, какие-то атласы, джинсы… Теперь понимаю: лейтенант Юрьев решил выслужиться! — Он откинулся на спинку кресла и рявкнул: — Тебе же было поручено конкретное задание — включиться в расследование инцидента на фабрике «Балтийский рабочий». Ты включился? Ни хрена ты не включился, а пошел по киоскам шмонать. Кто тебя просил? На матерых преступников решил поохотиться? Решил к ногтю прижать тех, кто мешает нам строить светлое будущее? — Он вдруг помрачнел еще больше и тихо, с грустцой, добавил: — Для этой охоты нужен тонкий нюх, парень, а не то сам попадешь в капкан… Да и не всегда понятно, на кого охотиться надо… — Он почесал затылок. — Ладно, скажи спасибо, что рассосалось быстро и бесследно. Слава богу, до прокуратуры не дошло. Мне удалось замять. Скажи спасибо, этот Михал Игорич оказался не вредный. Сделаем так. Вам, лейтенант Юрьев, объявляю благодарность за успешно проведенное расследование о нелегальной торговле через городскую сеть «Союзпечати». Но сегодня ж… слышишь? Сегодня же ты лично поедешь в типографию к Михал Игоричу Романову и принесешь ему извинения!
Степан подумал, что ослышался. Как это он, офицер уголовного розыска, поедет к преступнику, пускай тот хоть и с громкой фамилией, и станет перед ним униженно извиняться за то, что он задержал его по подозрению в спекуляции, статья… В висках и ушах гулко застучали молоточки. «Да за кого он меня принимает, этот полковник Лиховцев?!»
До era слуха донесся стальной голос начальника:
— …немедленно займись избитым бухгалтером. Для начала проведи с ним новый допрос. Он сейчас в хирургическом отделении Первой городской больницы. Все. Свободен!
Юрьев так никогда и не узнал, кто такой был тот таинственный Александр Федорович, которому должна была позвонить — и, ясное дело, позвонила — жена пройдохи директора типографии и чье вмешательство в мгновение ока заставило Ленинградский уголовный розыск прекратить такое перспективное, на взгляд лейтенанта, дело…
И в типографию Ленгортранса ехать все-таки пришлось — это самое противное. Войдя в кабинет Романова, Степан не нашел сил взглянуть прямо в наглые ухмыляющиеся глаза Михаила Игоревича. Он сквозь зубы процедил официальное извинение за неправомерные ошибочные действия и не прощаясь вышел, ненавидя в этот момент даже не столько директора типографии, сколько себя. Он шел по улице, уткнув взгляд себе под ноги и злобно повторяя слова Лиховцева: «Для этой охоты нужен тонкий нюх… не всегда понятно, на кого охотиться надо…»
Да это же просто какая-то охота вслепую! И непонятно, кто ты сам — охотник или дичь…
Стремясь поскорее забыть об унизительном для себя финале происшествия в типографии Ленгортранса, лейтенант Юрьев яростно взялся за дело о нападении на главного бухгалтера обувной фабрики «Балтийский рабочий» Андрея Петровича Серегина. Дело показалось ему странным и непростым — тут полковник Лиховцев был прав на все сто. Итак, Серегина неделю назад нашли сильно избитого, без сознания, возле забора фабрики часов в десять вечера. Никаких существенных подробностей о происшествии в протоколах допросов не было. Вернее, вообще никаких подробностей. Вышел за проходную, пошел по улице, вдруг сзади напали, сшибли с ног, избили, а потом, как говорится, потерял сознание, очнулся — гипс… Потерпевший был доставлен в городскую больницу, где ему сделали серию операций на сильно поврежденном лице. Опрос сотрудников бухгалтерии и начальника службы охраны фабрики ясности не прибавил: никто ничего не видел, не слышал. Серегин к деньгам непосредственного отношения не имел, вернее, имел, но только к финансовым документам, а не к наличности. И получку на фабрике выдавали неделю назад, так что нападение было совершено явно не с целью ограбления…
Лечащий врач, провожая следователя Юрьева в палату, сообщил, что больной поступил с тяжелой черепно-мозговой травмой, множественными ушибами мягких тканей лица, перелрмом семи ребер и разрывом брюшины. Сейчас состояние нормализуется…
В палате стояло еще пять коек. Возле койки Серегина сидели на стульях два мужика и самозабвенно уплетали копченого леща. При виде гостей мужики чинно собрали кости, свернули газетку и заторопились к двери. Оставшись наедине с Серегиным, Юрьев сел на стул возле койки и представился. Врач, упомянув про ушибы мягких тканей лица, профессионально приуменьшил степень тяжести повреждений. Лицо главного бухгалтера представляло собой синюшно-багровую бугристую маску. Да, подумал Степан, били со знанием дела, так, чтобы не убить, не покалечить, но сильно напугать и причинить максимум боли. Похоже, наказывали за что-то… За что?
