велел тревожную группу поднимать и ко мне ее веди. И давай быстрее.
— Так вы из этих… — разочарование дворника было неподдельным: — Опять полиция будет?
— Опять будет. Тебя же никто от обязанностей не освобождал? Ну вот, вспоминай, как раньше было и беги.
Номерная бляха у хитрого дворника оказалась в кармане, как и латунный свисток на шнуре. Облачившись в знаки своего ремесла, Гаврила изобразил медленный бег в сторону дворца, постоянно оглядываясь на меня. А что на меня оглядываться? Я делом был занят, заполнял протокол.
Эту бумагу я разрабатывал несколько дней. Никогда не понимал двойной системы ведения уголовного производства в СССР, а затем в России. Сначала уголовный розыск или участковый берут заявления с потерпевшего, разыскивает преступника, берет с него объяснение или явку с повинной, а потом все, тоже самое, делает следователь, только его бумаги называются протоколом допроса. И рождаются многочисленные бумаги, толстые уголовные дела, которые расследуются бесконечные месяцы, а в суде начинается все по новой — «Свидетель, расскажите, что вы видели полгода назад?».
А свидетель уже ничего не помнит, и потерпевшему уже ничего не надо, его раны, душевные и физические, уже заросли, и он хочет, чтобы вся эта история поскорее забылась, и ему одинаково неприятны, как рожа хихикающего жулика, так и равнодушное лицо судьи, а противнее всего следователь, который своими уточнениями, непонятными для обычного человека, выел потерпевшему весь мозг чайной ложечкой. А у проклятых американцев есть формализированный протокол, где надо галочки проставлять и слова, заранее отпечатанные в типографии, подчеркивать. И справиться с такой задачей любой грамотный человек, и не будет адвокат трясти протоколом, смеясь на малограмотностью полицейского, да и вообще, весь процесс надо делать проще и дешевле.
Когда быстрым шагом пришли три моих сотрудника и запыхавшийся с похмелья дворник, я дал команду солдату на деревяшке вместо ноги охранять тело, а сам в сопровождении дворника, бывшего городового и солдата, двинулся в прижавшийся к основному дому, старый флигель.
Дверь в маленькую комнату открыл нам мужик, одетый лишь в серые, застиранные кальсоны, с клочковатой бороды которого висел шматок квашеной капусты.
— Что тебе, Гаврила? — прогудел мужик, не поднимая глаз и опираясь на дверь.
— На! — оттолкнув дворника в сторону, я врезал хозяину комнаты в сплетение и когда он согнулся, пытаясь вздохнуть, вытащил его за шею в коридор.
— Вяжите его!
Когда мужик смог что-то возмущенно замычать, руки его были жестко связаны сзади.
— Вы за что тятю вяжете? — раздался за моей спиной детский голос.
Я обернулся. Из комнаты на меня равнодушным, сухим взглядом смотрела девочка лет двенадцати, с короткой стрижкой светлых волос и большими серыми глазами. Ее худые, тонкие руки, безостановочно теребили штопанное в нескольких местах байковое платье серого цвета. Из-за спины девочки выглядывали лохматые рожицы пацанов — погодков лет восьми-девяти.
— Батя ваш мамку топором во дворе порубил, поэтому, он сейчас в тюрьму пойдет. Дай его штаны, обувь, портянки, рубаху и пальто с шапкой.
Пока девочка, под хныканье братьев, собирала требуемое, я вдел босые ноги убийцы в растоптанные сапоги, накинул на плечи пальто и картуз, остальное запихал мужику по карманам и за пазуху.
Когда мы поравнялись с телом убитой, убийца с звериным рыком рванул к ней, упав на колени.
— Сука! Такую бабу красивую загубил! — одноногий инвалид, что стоял над телом, изо всей силы, вложив всю свою тоску по красивым бабам, ударил убийцу костылем по спине: — Убил бы тебя, тварь.
Когда мы уходили со двора, таща еле перебирающего ногами вдовца, девочка сидела на коленях над телом матери, гладя ее по, уже не живим, растрепанным и спекшимся от крови, волосам, а над ней гудел что-то утешающее дворник Гаврила. На отца — убийцу дочь даже не посмотрела.
Во дворце меня ждал уже накормленный, выспавшийся народ.
— Этого в подвал. — я ткнул пальцем в убийцу.
В глубоком подвале дворца были оборудованы три небольшие камеры, с крепкими дверями, простейшей вентиляцией и деревянными нарами, скрепленными деревянными шипами. Похмельный и потрясенный случившимся Яшка Костыльков оказался их первым постояльцем.
Пока задержанного, под руки, волокли в подвал, остальной личный состав стал быстро и привычно строится, после чего бывший вахмистр отдал рапорт.
— Здравствуйте, товарищи.
— Здрав-га-гав… — что-то непроизносимое, но вполне бодрое, прокричали сотрудники.
— Сегодня у вас первый выход на патрулирование. Сбор и смотр в шесть часов вечера. А пока разойдись. Товарища командиры, попрошу за мной.
Начальник канцелярии, вместе я десятком слов, какой он у меня молодец, получил задание обойти подведомственную территорию, имея при себе телефонный справочник столицы, и под роспись ознакомить владельцев телефонных аппаратов с моим приказом, который, если отбросить канцелярщину, гласил:
— Всем владельцем телефонных аппаратов, расположенных в общественных местах, как-то магазины, лавки, фирмы и иные конторы повесить на входе видимую издали табличку — «Вызов милиции бесплатно».
— Сотрудник народной милиции, при предъявлении повязки установленного мной образца, вправе воспользоваться телефоном для служебных надобностей безвозмездно.
— В случае, если ими получено сообщение из отдела народной милиции для охраняющего прилегающую территорию патруля, они обязаны выставить на входе красный флажок в специальном держателе, и, при появлении патруля, передать им полученное сообщение или предоставить возможность связаться с отделом милиции.
С учетом, что на начало одна тысяча девятьсот семнадцатого года в городе Санкт-Петербурге было более пятидесяти тысяч телефонных аппарата, а переносной рации не было не одной, этим нехитрыми мерами я хотел в какой-то степени решить проблему связи и маломобильности моих сотрудников.
— Ты, Платон Иннокентьевич, главное, заставь этих господ в амбарной книге расписаться, что с приказом ознакомлены, а если кто отказываться будет, скажи, что я приеду, и у меня теперь две гранаты с собой…Ну, короче, разберешься. Ну а мы с вахмистром поедем в Таврический, выбивать из министров капиталистов положенное.
Свое обещание возчику Тимофею я выполнил, представил ему ухоженную пролетку, обнаруженную в каретном сарае дворца и теперь его кобыла гордо катала по городу не старую телегу, а легкий экипаж.
— Владимир Николаевич, Тимофей, если через два часа я не выйду, то уезжайте домой и садитесь в оборону, надеюсь, что никто вас серьезно штурмовать не будет, но попугать попробуют. — я похлопал оставшихся с пролеткой соратников по широким плечам и соскочил со ступеньки экипажа.
— Вы думаете, Петр Степанович… — впал в задумчивость вахмистр.
— Ничего я не считаю, просто, стараюсь предусмотреть самое худшее развитие ситуации. Верю, что все будет хорошо.
Таврический дворец, сердце Февральской революции, по-прежнему окружала толпа народу. Человек пятьсот солдат, какие-то штатские, многие с различными винтовками. Время от времени на крыльцо выбегал
