старых, разжиревших до неприличия воробьев, он выяснил, что «Ивановну» увезли еще накануне. Соседка заглянула к ней по какому-то пустяковому делу, толкнулась в незапертую дверь и обнаружила подружку в ванной, где та лежала на полу в луже собственной крови. По всему выходило, что Галина Ивановна поскользнулась на гладком кафеле и упала, да так ловко, что при падении раскроила себе череп о край ванны и сломала шею. Старуху, которая ее обнаружила, увезла «скорая», тело забрали, квартиру опечатали – вот, собственно, и все, что смогли поведать Глебу словоохотливые пенсионерки.
Гадая, был ли это на самом деле несчастный случай, и вздыхая о превратностях судьбы, Сиверов отправился к Кришне. Здесь никаким несчастным случаем даже и не пахло. Никем не обнаруженный, Кришна лежал на полу своей берлоги. Он был убит двумя выстрелами – в грудь и в горло; его «детке» тоже достался свинцовый гостинец, и еще одна пуля застряла в стене правее окна. Посреди комнаты валялась немецкая «колотушка» с выдернутой чекой – последнее, отчаянное средство самозащиты, которое подвело своего хозяина в самый ответственный момент, так и не дав напоследок хотя бы разочек попробовать, какова на вкус кровь врага.
Припасенное для Кришны пиво Глеб аккуратно поставил на землю рядом с ближайшим мусорным контейнером: пусть хотя бы бомжи помянут компьютерного гения, который в жизни не обидел даже мухи и был убит только потому, что кому-то понадобилось замести следы. Каким образом маньяк вычислил Кришну, оставалось только гадать; гадать Глебу не хотелось, поскольку ответ на этот вопрос его не особенно интересовал. Он полагал, что наконец-то достиг полной ясности в заочных отношениях со следователем Кузнецовым. Федор Филиппович был прав: нечего разводить антимонии, маньяк – он и есть маньяк. Его следовало шлепнуть сразу же, как только стало ясно, кто он такой, чтобы не путался под ногами. Вместо этого Глеб проникся к нему совершенно неподобающим сочувствием, в награду за которое получил два трупа, которые при жизни никому не причинили зла и уж точно не являлись педофилами. И чему тут удивляться? Человеческую жизнь этот парень ни в грош не ставит, и, как только запахло жареным, мигом наплевал на свои принципы и начал без разбора убивать всех, кто мог навести на его след.
С этим следовало кончать, и чем скорее, тем лучше. План был простой: явиться в прокуратуру, войти в кабинет, выстрелить и уйти. Человек с улицы, взявшись действовать по такому, с позволения сказать, плану, был бы арестован в течение суток после совершения убийства – это максимум, а скорее всего, прямо там, на месте. Но Слепой не был человеком с улицы и точно знал, что все пройдет, как по маслу. Его огромный опыт, давно переплавившийся в инстинкт похлеще звериного, в критической ситуации мог с успехом заменить самый подробный и удачно составленный план.
Он без проблем протащил в прокуратуру «стечкин» с глушителем, поскольку, как и его оппонент, знал верный заговор от ментов – точнее, имел волшебный амулет в красном коленкоровом переплете с тисненым золотом двуглавым орлом и грозной надписью, способной повергнуть в трепет любого оборотня в погонах. В удостоверении было сказано, что он – полковник ФСБ. Федор Филиппович выдал ему это удостоверение взамен старого без речей и какой-либо помпы, так что было непонятно, фальшивка это, в которой указанный чин более или менее соответствует возрасту предъявителя, или Глеба на протяжении всех этих лет действительно повышали в звании. Карьерные вопросы интересовали Слепого в самую последнюю очередь, но полковничье удостоверение производило более сильное впечатление, чем капитанское или майорское, и это было удобно.
Впрочем, и удостоверение, и «стечкин» с глушителем в наплечной кобуре, и боевой пыл Сиверова в этот раз ему не пригодились: следователя Кузнецова на рабочем месте не оказалось. Первый же человек, у которого Глеб спросил дорогу к его кабинету, охотно ему эту дорогу указал, не преминув при этом добавить, что Андрея-де там все равно нет: несколько часов назад он сдал суточное дежурство по району и теперь, надо полагать, отсыпается дома.
Глеб взял себе за труд проверить это утверждение и убедился, что указанный кабинет действительно заперт и, как водится в подобных местах, опечатан пластилиновой печатью. Это меняло дело, но не настолько, чтобы устранить необходимость дальнейшей проверки. И Глеб принялся слоняться по коридорам, хватая людей в синих кителях и цивильных пиджаках за рукава, заглядывая в кабинеты и приставая ко всем встречным и поперечным с расспросами. Сотрудники прокуратуры – не старушки у подъезда, и на расспросы реагировали с вполне закономерной и легко предсказуемой подозрительностью. Однако менее чем за час, изрядно всем надоев, Глеб выяснил следующее: истекшие сутки следователь Кузнецов действительно провел на дежурстве – здесь, в этом здании, откуда трижды выезжал для осмотра места происшествия в составе следственной группы и дважды отлучался в кафе за углом, оба раза отсутствуя не более чем полчаса. Таким образом, на весь вчерашний день и всю минувшую ночь у Кузнецова было железное, несокрушимое алиби.
Учительницу Волкову и программиста Кришну убил не он. И, поостыв, Глеб понял, что об этом можно было догадаться с самого начала. В такой короткий срок проведать о роли, которую сыграл в его судьбе Кришна, Кузнецов мог только чудом, а если бы он хотел обезопасить себя, устранив учительницу, то сделал бы это давным-давно, не дожидаясь, пока она его выдаст.
Глеб подозревал, что знает, кто повинен в этих смертях. Это открытие его немного опечалило: он думал, что внешняя разведка работает тоньше, и испытывал к профессионализму начальника службы безопасности Кривошеина определенное уважение. Теперь это уважение таяло, как ночной туман под лучами восходящего солнца, но Глеб решил быть последовательным и, коль скоро все равно очутился здесь и привлек к себе внимание, раздобыть о своем «конкуренте» побольше информации.
Прокурор района оказался седовласым и добродушным с виду мешком дерьма с хорошо поставленной речью и достойной истинного дипломата манерой болтать без умолку, ничего при этом не говоря. Глеб, которому было не до дипломатии, отказался от предложенных напитков и, не особенно деликатно прервав разглагольствования симпатичного Степана Кузьмича, коротко и ясно объяснил, чего именно хочет. Степан Кузьмич в мгновение ока преобразился, перестав быть таким уж симпатичным, и заявил, что это исключено – безоговорочно, полностью, раз и навсегда. Глеб проявил настойчивость, и господин старший советник юстиции, явно не привыкший к тому, чтобы ему перечили, немедленно перешел на повышенные тона. Глеб терпеливо переждал грохочущий шквал эмоциональных, хотя и
