– Счастливая, раз с тобой, с двоечником, сижу, разговоры разговариваю, а не лежу в снегу с разбитой башкой, – со смешком ответил Хабаров.
Он подвинул печку поближе к правому краю их укрытия и к ногам Данилова и в ее неверном дрожащем свете принялся утрамбовывать стенки оврага под ложе особого таежного костра.
– Сань! – позвал Данилов.
– Что?
– Теперь ты про своих расскажи.
«Про своих»…
Хабаров обернулся, но в темноте лица Данилова не было видно.
Почему-то предполагается, что у мужика на пятом десятке обязательно должны быть эти самые «свои». Это как дважды два…
А если она ушла, и не просто, а еще и денег на аборт потребовала?
– Ладно, Саня, не хочешь, не говори. Помнишь, как у Стругацких: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!»
«Хорошо бы…» – подумал Хабаров и стал готовить на утро нодью.
Он чувствовал звериным чутьем, что им повезет и пурга под утро утихнет.
Этому костру его тоже научил Митрич. Тогда они промокли до нитки, попав в тайге под ледяной октябрьский ливень. Надо было обсушиться и согреться. Митрич тут же нашел два березовых обрубка, положил их один на другой, закрепил по концам с обеих сторон кольями. Между березовых сушин вставил клинья, приподняв, таким образом, обрубки один над другим на два пальца, в образовавшуюся щель напихал растопки: бересты, птичьих перьев. Нодья горела плавно и долго, никакой заботы о себе не требовала, разве что пепел и золу по мере обгорания березы приходилось счищать.
Хабаров знал, что самая сухая древесина – это сердцевина стоящего сухого дерева. Вот, чтобы такую древесину добыть, он, рискуя затеряться в уже начавшей свирепеть снежной буре, несмотря на мат и призывы Данилова к благоразумию, все-таки срубил и притащил к укрытию сухую березу. Нижний конец ее ствола спустили прямо в овраг, в укрытие, и сейчас, под аккомпанемент завывающей метели, Хабаров рубил сушину под нодью.
Каждое движение отдавалось болью во всем теле, голову рвало на части раскаленными клещами. Хабаров то и тело скрежетал зубами, сдерживая стоны, мат и желание все бросить.
«Мишаня без меня замерзнет… Одному ему не выжить, – то и дело думал Хабаров. – Господи, дай силы. Не для себя прошу. Для Мишани. Ждут ведь его. Семья…»
Превозмогая боль, он ободрал с заготовок бересту и принялся вырубать вдоль каждого бревна лоток, стараясь добраться до сухой сердцевины. Когда эта работа была окончена, Хабаров сложил бревна лотками друг к другу, а в зазор напихал вперемешку бересту и мелкие щепки. Нодья была готова. Теперь нужно было дождаться утра.
– Мишань, спички держи. Башка у меня сильно ломит. Если чего, утром, как пурга стихнет, подожжешь, погреешься.
Хабаров лег на лапник, тяжело дыша.
– Саня…
– Ждут тебя… И любят… Ты выживешь… – он остановился, переводя зашедшееся дыхание. – А меня ждать некому. Плохо это… Неправильно… В общем, жаль…
– Алина, подожди! Подожди, говорю! Куда тебя несет?!
Быстрым шагом Алина шла через служебный двор. Лавриков догнал ее, взял за плечи, попытался остановить. Она вырвалась.
– Ну, прости меня, идиота! Мне что, на колени встать?
Она смерила его холодным, равнодушным взглядом.
– Ты-то тут при чем? Вашему начальству только рабочая сила нужна. Чуть что, спишут не задумываясь!
После того, как руководство сочло целесообразным поиск пострадавших в аварии вертолета всецело поручить краевому управлению МЧС, Алина поняла, что ей больше незачем докучать Сомову. Она приняла решение самостоятельно лететь во Владивосток и уже там, с Княгининым, решать вопросы своего участия в поисках.
– Куда тебя несет?! – Лавриков взял ее за руку, остановил. – С Благовещенска погоды нет. Застрянешь в Благовещенске! Будешь на вокзале бомжевать! Там неделями люди вылета ждут! Там мороз за сорок! Сегодня ты не вылетишь. Завтра его найдут. Он будет здесь! Куда тебя несет?!
– Я пойду к руководству аэропорта, договорюсь с летчиками… Не знаю… Я сделаю что-нибудь! Но я улечу туда! И не смей, не смей меня останавливать!
Начальник пограничной заставы майор Василий Борисович Жамлин вот уже который раз изучал карту района поисков и свежераспечатанные, пришедшие факсом, карты погоды.
– Четырнадцатый квадрат… – Жамлин погладил пальцем карту. – Слушайте сюда, братцы-кролики, – он обвел угрюмым взглядом подчиненных. – Буря уходит к морю. Владивосток будет закрыт по погоде еще неизвестно на сколько. Воробьев и Осипов, возьмете вездеходы, шесть человек, кто поумнее, фельдшера, и – полный вперед! Выдвигаетесь сразу, как Мимино… Тьфу! – он смутился. – Прости, Ашот. Тихо! – он постучал ручкой по столу. – Выдвигаетесь сразу, как Мизандари совершит облет квадрата и доложит обстановку.
– Может, там сесть можно. Я сяду!
– Я те сяду! Один сел уже… – Жамлин бросил ручку на стол. – Теперь вот ищем! Слетаешь, уточнишь координаты и все. От нас этот квадрат – рукой подать. Вездеходами доберемся.
Дверь в кабинет со скрипом отворилась, и щупленький сержант положил перед Жамлиным свежую распечатку погоды со спутника.
– Ну, что? Хорошо. С рассветом можно будет лететь. Сейчас всем спать.
Запрокинув голову, Хабаров смотрел на звезды.
Небо было ясным, усеянным празднично начищенными бриллиантами звезд. Звезды казались неправдоподобно большими и яркими. Ни одного облака. Ветер прогнал пургу и стих, уснув в кронах кедров после ночных диких плясок.
Большая круглая луна заливала поляну ярким холодным светом. В лунном свете кедры отбрасывали причудливые тени, от чего поляна казалась расчерченной на косые линейки, как тетрадка первоклассника. То и дело потрескивал мороз, пронзая тишину резким, как выстрел, звуком.
Наступало утро.
– Не сидится-то тебе, таежник хренов! Ночью чуть Богу душу не отдал. Иди к костру! Намерзся! – кричал Хабарову Данилов.
Данилов сидел возле пышущей жаром нодьи и, после бессонной ночи, разомлев от тепла, клевал носом.
Дремать у костра на пару с Даниловым Хабаров не стал. Он знал, что в голову полезут невеселые мысли, убежать от которых можно было только применив терапию занятости. Он выбрал пару стоящих рядом кедровых сушин, сбил нижние ветки, обломал кустарник у подножья и, устроившись половчее, начал рубить.
Первую зарубку он сделал в полуметре от земли с той стороны, куда должно будет упасть дерево, затем углубил зарубку до половины толщины ствола. Топор был хорошо наточенным, топорище – удобным, и работа спорилась. Потом он нанес несколько ударов топором с противоположной стороны ствола, чуть выше первоначальной зарубки, подтолкнул ствол плечом, и подрубленный кедр, жалобно заскрипев, рухнул поперек поляны, подняв кроной облако снежной пыли.
От работы стало жарко. Хабаров расстегнул молнию на куртке и принялся за вторую сушину.
– Не ленивый ты мужик! – крикнул ему Данилов, когда и второе дерево было завалено. – Давай помогу!
– Сидел бы ты, Мишаня, с ребрами своими переломанными, у костра грелся. Думаешь, не вижу – плохо тебе.
– А тебе? Ты себя со стороны не видел. Голова твоя, разбитая, болит?
Данилов откусил кусочек от собранного в комок снега.
– Болит. И мутит. И ребра тоже болят. И сдохнуть хочется, – честно признался Хабаров. – Но в моем случае это не имеет значения.
По своим же следам он пробрался к Данилову, тяжело дыша, сел на край оврага, стащил перчатку, зачерпнул пригоршню снега и отправил в рот.
– Чайку бы, горячего.
– Верно, Саня. И по отбивной из свинины.
– О-о! Стоп. Стоп. Французы говорят: кто спит, тот обедает. Сейчас костер запалим, спать пойдем. Подай-ка мне растопку, что я в ночи наготовил.
Растопкой была березовая лучина, связанная в пучки, обмотанные берестой. Забрав растопку, Хабаров пошел назад, к срубленным кедрам, которые клином, расходясь кронами, лежали поперек поляны. Ему предстояло нарубить сухих веток и, сложив их под срубленными сухими деревьями, сделать запальные костры. Когда он эти костры подожжет, огонь потечет по стволам, и они превратятся в один большой костер. Кедр горит долго, плавно, без искр и стрельбы угольками, и чем дольше, тем жарче. Затем ему предстояло между горящими деревьями, посередине, расчистить от снега площадку, покрыть ее свернутым в несколько раз брезентом, чтобы холод не шел от земли, потом подушкой из лапника, и можно будет ложиться спать.
Когда Хабаров закончил сооружение костра и запалил его, солнце было уже высоко.
Серебро, в которое был укутан лес, вдруг ожило, заиграло теплыми, живыми красками. Кроны деревьев подрумянились. Солнце прошлось по ним своим лисьим хвостом. Только внизу пока все еще царил хмурый полумрак уходящей тяжелой ночи, от которого к полудню, когда солнце поднимется выше, не останется и следа.
– Мишаня, смотри, чего нашел. Поешь.
Хабаров протянул Данилову горсть темно-красных, собранных в плотные грозди ягод.
