Агата Кристи
ТАЙНА “СЕМИ ЦИФЕРБЛАТОВ”
Джимми Тесиджер, молодой человек весьма приятной наружности, вприпрыжку сбежал по парадной лестнице замка Чимниз. Он так торопился, что налетел на дворецкого Тредуелла, который величаво шествовал через холл с очередной порцией горячего кофе. Все обошлось только благодаря невероятному хладнокровию и ловкости дворецкого.
— Простите. Неужели я последний, Тредуелл?
— Нет, сэр, мистер Уэйд еще не спускался.
— Отлично, — обрадовался Джимми и вошел в столовую. В комнате, кроме хозяйки, никого не было. Под ее укоризненным взглядом Джимми почувствовал беспокойство. Такое же ощущение он испытывал в рыбном магазине, при виде неподвижных глаз мертвой трески, разложенной на прилавке. Но, черт побери, почему эта дама так на него смотрит? Здесь, за городом, на отдыхе просто нелепо требовать от человека, чтобы он являлся к завтраку ровно в девять тридцать. Ну да, уже четверть двенадцатого, это, пожалуй, чересчур.., и все же…
— Боюсь, я немного опоздал, леди Кут?
— Ничего страшного, — меланхолично отозвалась хозяйка. Вообще-то ее порядком раздражали эти регулярные опоздания. В первые десять лет их супружеской жизни сэр Освальд Кут (тогда еще просто мистер Кут) устраивал самый настоящий скандал каждый раз, когда завтрак подавали хоть на полминуты позже восьми. Леди Кут была так вымуштрована, что считала неточность самым тяжким из всех смертных грехов. Привычка — вторая натура. К тому же она была женщиной серьезной и даже не представляла, как из этих молодых людей, постоянно опаздывающих к завтраку, может, получиться что-нибудь стоящее. Ибо, как часто повторял репортерам сэр Освальд, “Своими успехами я всецело обязан привычке рано вставать, бережливости и размеренной жизни”.
Леди Кут была высокая, красивая женщина, трагического склада, с большими темными печальными глазами и низким грудным голосом. Она могла бы позировать для картины “Рахиль, оплакивающая своих детей”; или сыграть в мелодраме — так и виделось, как она бредет сквозь пургу, измученная издевательствами негодяя мужа.
Казалось, ее гнетет какая-то роковая тайна. На самом же деле в жизни леди Кут не было ничего загадочного, если не считать таковым головокружительную карьеру ее мужа. Прелестной, жизнерадостной девушкой она влюбилась в Освальда Кута, честолюбивого юношу из магазина велосипедов, что был рядом со скобяной лавкой ее отца. Они зажили очень счастливо сначала в двух комнатах, потом в крошечном домике, затем в доме побольше. Постепенно дома становились просторнее, но при этом непременно располагались неподалеку от заводов Кута. И только теперь наконец сэр Освальд достиг такого положения, что мог удалиться подальше от своих заводов и даже снять самый большой и самый великолепный замок в Англии. Чимниз — место историческое. Арендовав замок на два года у маркиза Кейтерэма, сэр Освальд почувствовал, что теперь-то его честолюбие полностью удовлетворено.
Леди Кут не разделяла восторгов своего мужа, ей всегда было очень одиноко. В первые годы замужества единственным ее развлечением были разговоры с горничной, да и потом, когда вместо одной служанки стало три, она общалась исключительно с прислугой. Теперь у нее была куча горничных, и дворецкий, благообразный, как архиепископ, и несколько вышколенных лакеев, и с десяток увиливающих от работы судомоек и кухарок, и заморский шеф-повар с “характером”, и, наконец, экономка внушительных размеров, кряхтевшая при ходьбе. Однако леди Кут чувствовала себя так, как будто ее забросили на необитаемый остров.
Она тяжело вздохнула и выплыла из комнаты через открытую застекленную дверь, к большому облегчению Джимми Тесиджера, который наконец-то мог навалиться на почки и бекон.
А леди Кут с трагическим видом постояла еще несколько минут на террасе, собираясь с духом, чтобы заговорить с главным садовником, Макдональдом. Тот тем временем, как истинный диктатор, обозревал свои владения. Макдональд был главным из главных, настоящим королем среди садовников. Он знал — его обязанность управлять подданными, и он умел держать их в руках.
Леди Кут робко приблизилась к правителю:
— Доброе утро, Макдональд.
— Доброе утро, миледи.
Он говорил именно так, как подобает разговаривать главным садовникам — мрачно, но с достоинством, точно император на похоронах.
— Скажите, можем ли мы сегодня собрать немного винограда к десерту?
— Он еще не созрел, — вежливо, но твердо ответил Макдональд.
Набравшись храбрости, леди Кут возразила:
— Но я вчера была в теплице и попробовала несколько ягодок — очень вкусные.
Макдональд так посмотрел на нее, что она покраснела, как будто позволила себе непростительную вольность. Очевидно, маркиза Кейтерэм никогда бы настолько не нарушила приличий, чтобы собственноручно рвать виноград в одной из своих теплиц.
— Если вы прикажете, миледи, одна гроздь будет срезана для вас, — строго промолвил Макдональд.
— Спасибо, не стоит, — поспешила отказаться леди Кут. — Как-нибудь в другой раз.
— Виноград еще не созрел.
— Наверно, — пробормотала леди Кут. — Наверно, лучше пока его не трогать.
Макдональд великолепно держал паузу, а леди Кут опять пришлось собраться с духом:
— Я хотела поговорить с вами о лужайке за розарием. Нельзя ли ее использовать для игры в гольф? Сэр Освальд очень любит эту игру.
“Почему бы и нет?” — думала при этом леди Кут. Она хорошо знала историю Англии. Разве сэр Френсис Дрейк[1] и его рыцари не играли в гольф в то время, когда дозорные обнаружили приближавшуюся Армаду[2]? Безусловно, это вполне приличествующее джентльмену занятие, против которого Макдональду нечего возразить. Но она не учла, что имеет дело с главным садовником, а особе, облаченной подобным званием, просто не пристало проявлять сговорчивость с кем бы то ни было.
— Совсем не уверен, что эту лужайку можно использовать подобным образом, — уклончиво ответил Макдональд.
Казалось, он лишь выразил некоторое сомнение, но на самом деле садовый диктатор добивался, чтобы леди Кут сама отказалась от этой затеи.
— А если ее как следует почистить, подрезать траву и.., в общем, сделать все, что полагается? — с надеждой в голосе продолжала леди Кут.
— Это можно, — медленно заговорил Макдональд, — но тогда придется снять Уильяма с нижнего бордюра.
— А-а, — неуверенно протянула леди Кут, решительно не понимая, что он имеет в виду.
Загадочный “нижний бордюр”[3] наводил ее разве что на мысль о воинственных шотландских песнях. Понятно было одно: для Макдональда этот таинственный бордюр служил неопровержимым доводом в их споре.
— А это было бы очень некстати, — продолжил Макдональд.
— Конечно, конечно, — тут же согласилась леди Кут, удивляясь собственной покладистости. Макдональд еще строже посмотрел на нее.
— Но коли миледи прикажет… — Садовник умолк, но явственная угроза в его голосе заставила леди Кут тут же капитулировать:
— Нет-нет, пусть уж Уильям продолжает работать над нижним бордюром.
— Вот и я так думаю, миледи.
— Да-да, конечно.
— Я знал, что вы со мной согласитесь, миледи, — добавил, преисполненный чувством превосходства, Макдональд.
— Конечно, — покорно повторила леди Кут. Макдональд дотронулся рукой до края шляпы и удалился. Посмотрев ему вслед, леди Кут печально вздохнула. Тут к ней подошел Джимми Тесиджер, расправившийся с почками и беконом. Он тоже вздохнул, но скорее весело.
— Великолепное утро, не правда ли? — заметил он.
— Что? — рассеянно переспросила леди Кут. — Да, наверно. Я не заметила.
— А где остальные? Катаются на лодках?
— Скорее всего. Я как-то не обратила внимания. Леди Кут повернулась и быстро вошла в дом. В столовой Тредуелл как раз проверял, есть ли в кофейнике кофе.
— Боже, а где же мистер.., мистер…
— Уэйд, миледи?
— Да, мистер Уэйд. Он что, до сих пор не спускался к завтраку?
— Нет, миледи.
— Но ведь уже очень поздно.
— Да, миледи.
— Но он же должен когда-нибудь спуститься, правда, Тредуелл?
— Безусловно, миледи. Вчера, например, он сел завтракать в половине двенадцатого.
Леди Кут посмотрела на часы, они показывали без двадцати двенадцать.
— Как вам, Тредуелл, должно быть, тяжело, — посочувствовала она. — Надо успеть все убрать, и почти сразу снова накрывать — в час обед.
— Я привык к причудам молодых джентльменов, миледи.
Сказано это было с очень тонким намеком: дескать, откуда леди Кут может знать привычки настоящих джентльменов. И с укором. Должно быть, так кардинал осуждает мусульманина или язычника, который по неведению нарушил одну из христианских заповедей. И уже второй раз за это утро леди Кут покраснела.