— Люсьен, принеси этому господину еще одну порцию.
И извиняющимся тоном он добавил:
— Бесплатно.
Мегрэ неопределенно ухмыльнулся.
В пять зажгли лампы, но на улице было еще достаточно светло, чтобы разглядеть клиента в тот момент, когда он пересекал тротуар и брался за дверную ручку.
Когда появился Жозеф Одна, Мегрэ и Луи, словно сговорившись, переглянулись, и между ними возник контакт, похожий на тот, что складывается после долгих взаимных признаний. Ни о «Флории», ни о Пепито, ни о Кажо говорить не было нужды.
Мегрэ все знал, и Луи знал, что комиссар все знает.
— Привет, Луи!
Одна был маленький человечек весь в черном, с носом чуточку на сторону и бегающими глазками. Подойдя к стойке, он протянул кассирше руку и поздоровался:
— Добрый вечер, прелестное дитя.
И добавил, обращаясь к Люсьену:
— Рюмку перно, молодой человек.
Говорил он много, постоянно напоминая собой актера на сцене, но Мегрэ не потребовалось долго его изучать, чтобы угадать за этой видимостью внутреннюю тревогу.
К тому же, у Одна был тик. Как только с губ его стиралась улыбка, он делал над собой усилие и восстанавливал ее.
— Еще никого?
Кафе было пусто, лишь у бара торчали два клиента.
— Заезжал Эжен.
Хозяин повторил уже разыгранную сцену, указав Одиа на комиссара. Коротышка, менее дипломатичный, чем Эжен, живо обернулся, посмотрел Мегрэ в глаза, сплюнул на пол.
— А кроме этого?.. — поинтересовался он.
— Больше никого… Выиграл?
— Черта с два! Мне подсунули ложные сведения. А в третьем заезде, где у меня были шансы, лошадь дала сбой еще на старте… Пачку «Голуаз», прелестное дитя.
Он ни секунды не оставался в покое, переминался с ноги на ногу, размахивал руками, мотал головой.
— Можно позвонить?
— Нельзя. Вон тот господин испортил аппарат.
Луи опять глянул на Мегрэ.
Схватка шла в открытую. Одиа чувствовал себя неуверенно. Боялся дать маху: он же не знал, что тут происходило до его появления.
— Увидимся вечером?
— Как всегда.
Бывший официант выпил свой перно и ушел. Луи устроился рядом с Мегрэ за столиком, куда ему подали горячую еду, приготовленную Люсьеном на газу в кухне.
— Официант! — позвал комиссар.
— Вот. Девять франков шестьдесят пять.
— Принесите два сандвича с ветчиной и кружку пива.
Луи уплетал две аппетитные сосиски с гарниром из подогретой кислой капусты.
— У нас осталась ветчина, месье Луи?
— Должен быть кусок старого окорока на леднике.
Ел Мегрэ шумно, намеренно вульгарно. Ему подали два сухих, покоробившихся сандвича, но он сделал вид, что не заметил этого.
— Официант, горчицы!
— Горчицы нет.
Два следующих часа промелькнули быстрее, потому что бар заполнили прохожие, заказывавшие аперитив.
Хозяин снизошел до того, что стал обслуживать сам.
Дверь непрерывно хлопала, всякий раз обдавая Мегрэ холодным сквозняком.
Подмораживало. Некоторое время проходившие мимо автобусы были переполнены. Люди висели на подножках.
Затем улица постепенно опустела. После шума, всегда оглушительного около семи часов, наступила неожиданная тишина, предвестница совершенно иного — вечернего — оживления.
Самым трудным часом оказался девятый. В баре не осталось ни души. Официант, в свой черед, сел подкрепиться. Блондинку-кассиршу сменила женщина лет сорока, принявшаяся сортировать и выкладывать столбиками содержимое ящичков кассы. Луи поднялся к себе в спальню и вернулся уже при галстуке и в пиджаке.
Первым в самом начале десятого появился Жозеф Одна, отыскал глазами Мегрэ и направился к Луи.
— Порядок?
— Порядок. Нет никаких причин считать иначе, верно?
Однако Луи утратил дневную развязность. Он устал и уже не взирал на Мегрэ с прежней самоуверенностью. Да и самого Мегрэ слегка сморило. Пить ему пришлось что попало — пиво, кофе, кальвадос, виттель[5]. На столике уже громоздились не то семь, не то восемь блюдечек[6], а ведь пить предстояло еще и еще.
— Гляди-ка! Вот и Эжен с приятелем.
У тротуара вновь остановилась голубая машина, и в бар вошли двое мужчин. Первым был Эжен, в том же костюме, что днем; вторым — парень помоложе, чуточку рябой и всем улыбавшийся.
— А где Оскар?
— Придет.
Эжен мигнул, указывая на Мегрэ, сдвинул два столика и сам достал сперва красное сукно, потом жетоны из ящичка.
— Начнем?
В общем, комедию ломали все, но главные роли исполняли хозяин и Эжен. Особенно второй — он и явился-то в полной боевой готовности. Зубы у него были ослепительные, веселость непритворная, и женщины, без сомнения, сходили по нему с ума.
— По крайней мере, сегодня вечером будет светло! — выпалил он.
— Почему? — поинтересовался Одна, до которого с этой минуты все стало доходить гораздо медленнее, чем до остальных.
— Потому что у нас здоровенная сальная свеча!
Под сальной свечой подразумевался Мегрэ, дымивший трубкой менее чем в метре от игроков.
Луи ритуальным жестом взял грифельную доску и мелок: ему доводилось записывать очки. Он разграфил столбцы, надписал инициалы игроков.
— Что будете пить? — осведомился официант.
Эжен прищурился, посмотрел на стопку кальвадоса, стоявшую перед Мегрэ, и ответил:
— То же, что этот господин.
— Виттель с земляничным сиропом, — поправил его Одна, чувствовавший себя не в своей тарелке.
Четвертый, судя по выговору, был марселец, совсем недавно перебравшийся в Париж. Он старался во всем копировать Эжена, к которому, видимо, питал безграничное почтение.
— Скажи, Луи, охота еще не закрыта?
На этот раз не понял Луи.
— А мне откуда знать? Почему ты об этом спрашиваешь?
— Потому что думаю об ищейках.
Словечко снова было адресовано Мегрэ. Тем временем карты сдали, и каждый держал свои веером в левой руке; поэтому Эжен не стал входить в объяснения:
— Сейчас пойду навещу месье.
Перевести это следовало так: «Пойду предупрежу Кажо».
Одна вскинул голову.
— Что он говорит?
Луи нахмурился: он явно счел, что они зашли слишком далеко.
— Эжен шутит. Видит, что вокруг все свои, вот и потешается.
— Бубны козыри… Три картинки… Годится?
— Четвертая.
Чувствовалось, что Эжен слишком возбужден и думает не об игре, а готовит какую-то новую выходку.
— Парижане, — внезапно возвысил он голос, — проводят отпуск за городом, например, на Луаре. Забавно, что люди с Луары проводят свой в Париже.
Наконец-то! Эжен не устоял-таки перед желанием дать Мегрэ понять, что он полностью в курсе. А комиссар покуривал трубку и, перед тем как в очередной раз отхлебнуть кальвадоса, долго грел стопку в руке.
— Следи лучше за игрой, — обрезал его Луи, с тревогой поглядывавший на Мегрэ.
— Козырь… Двадцать. И все: белот.
Вошел субъект, похожий на мелкого лавочника с Монмартра, молча сел между Эженом и его приятелем-марсельцем, правда, чуть поодаль от них и, по-прежнему не говоря ни слова, пожал всем руки.
— Порядок? — осведомился Луи.
Новоприбывший раскрыл рот, откуда вырвался тоненький звук. Незнакомец оказался безголосым.
— Порядок.
— Усек? — прокричал Эжен ему в ухо. Это доказывало, что человек к тому же и глух.
Пришлось чуть ли не отдавить ему под столом ногу.
Наконец взгляд его упал на Мегрэ и на минуту задержался на нем. Бедняга изобразил подобие улыбки.
— Понятно.
— Козыри трефы. Я пас.
— Я тоже.
Улица Фонтен вновь ожила. Загорелись цветные вывески, швейцары заняли свои места на тротуарах. Швейцар из «Флории» зашел купить сигарет, но на него не обратили внимания.
— Черви козыри…
Мегрэ вспотел, тело у него ныло, но он не подавал виду, и выражение его лица оставалось таким же, как в половине второго, когда он занял свой пост.
— Скажи-ка, — неожиданно бросил Эжен своему глуховатому соседу, в котором Мегрэ в конце концов узнал владельца публичного дома на Прованской улице, — как ты назовешь слесаря, который больше не изготовляет замков.
Комизм ситуации заключался в том, что Эжену приходилось орать, тогда как собеседник отвечал ему детским голоском.
— Какой слесарь? Ничего не понимаю.
— Я, например, считаю такого пустым местом.
Эжен сделал ход, прибрал взятку, снова сыграл.
— А легавого, который перестал быть легавым?
Сосед понял. Лицо его расцвело от радости, голосок, ставший еще более писклявым, пропел:
— Пустым местом.
Тут уж все покатились с хохоту, даже Одна, но этот мгновенно осекся: что-то мешало ему разделить общее веселье. Чувствовалось, что, несмотря на присутствие приятелей, он чего-то побаивается. И не только Мегрэ.
— Леон! — подозвал Одна ночного официанта. — Принеси мне коньяку с водой.
— Никак ты на коньяк переключился?
Эжен, заметив, что Одна скисает, сурово уставился на него.
