— Тебе лучше бы не перебирать.
— Чего не перебирать?
— Сколько перно ты принял до обеда?
— Пошел ты!.. — огрызнулся Одна.
— Полегче, ребята! — вмешался Луи. — Пики козыри.
К полуночи веселье окончательно выдохлось. Мегрэ по-прежнему сидел в пальто и с трубкой в зубах. Казалось, он стал частью меблировки. Больше того, врос в стену. Живым оставался только его взгляд, переходивший с одного игрока на другого.
Первым забастовал Одна, но глухой тоже проявлял признаки нетерпения и в конце концов встал.
— Пора спать. Завтра мне на похороны.
— Катись и поскорей подохни! — вполголоса буркнул Эжен, уверенный, что коротышка не услышит его.
Он бравировал и сам сознавал это.
— Снова бел от… И козырь… И еще козырь… Карты на стол.
Невзирая на осуждающие взгляды приятелей, Одна выпил три коньяка с водой, черты его заострились, он побледнел, на лбу выступил пот.
— Куда ты?
— Я тоже удираю, — объявил он, поднимаясь.
Его мутило — это было видно. Третью порцию он принял, чтобы взвинтиться, а она его и добила. Луи переглянулся с Эженом.
— Ты сейчас как выжатый лимон, — уронил наконец последний.
Было начало второго. Мегрэ заранее положил деньги на столик. Эжен отвел Одиа в угол и что-то втолковывал ему тихо, но яростно. Одиа возражал, но тем не менее дал себя убедить.
— До завтра! — простился он, поворачивая дверную ручку.
— Официант, сколько с меня?
Одно об другое звенели блюдца. Мегрэ застегнул пальто, снова набил трубку и раскурил ее от газовой зажигалки, подведенной почти к самой стойке.
— Доброй ночи, господа.
Мегрэ вышел и сориентировался по звуку шагов Одиа.
А Эжен обогнул стойку, словно для того, чтобы сказать два слова хозяину. Луи, поняв его маневр, осторожно открыл один из ящиков. Эжен запустил туда руку, затем сунул ее в карман и в сопровождении марсельца направился к дверям.
На улице Фонтен сверкали огни ночных кабаков, расхаживали швейцары, в машинах дожидались шоферы. Ситуация прояснилась лишь за площадью Бланш, когда оба взяли вправо на бульвар Рошешуар.
Жозеф Одиа шел неровной лихорадочной походкой, ни разу не оглянувшись.
Мегрэ, огромный, с руками, засунутыми в карманы, невозмутимо двигался размашистым шагом метрах в Двадцати сзади.
В ночном безмолвии шаги обоих как бы перекликались: более частые — Одиа, более тяжелые и уверенные — Мегрэ.
За их спиной шумела машина Эжена. Они с марсельцем сели в автомобиль и медленно, со скоростью пешехода, вели его впритык к тротуару, в свой черед стараясь соблюдать дистанцию. Иногда для сохранения ее им приходилось переключать скорость, иногда делать неожиданный рывок в несколько метров, а потом выжидать, давая обоим мужчинам снова обогнать их.
Мегрэ не было нужды оборачиваться. Он давно уже все понял. Он знал, что за спиной у него большой голубой автомобиль. Представлял себе лица за ветровым стеклом.
Случай был классический. Комиссар последовал за Одна, поскольку у него сложилось впечатление, что того легче запугать, чем остальных. А те двое, зная это, в свой черед преследовали его самого.
Сперва Мегрэ чуть заметно улыбался.
Потом он уже не улыбался. Напротив, даже нахмурился. Официант из кафе не направился ни на улицу Лепик, где жил, ни, вообще, к центру. Он все время следовал по бульвару, не остановился на перекрестке Барбес, а повернул к Ла-Шапель[7].
Было маловероятно, чтобы у Одна нашлось какое-нибудь дело в этом квартале в такое время суток. Объяснение напрашивалось само собой. По сговору с двумя молодыми людьми в машине он завлекал комиссара во все более пустынный район.
Уже все дальше, все реже выступали из тени фигуры девиц или расплывчатый контур араба, шныряющего от одной к другой, прежде чем сделать выбор.
Заволновался, однако, Мегрэ не сразу. Он пока сохранял уверенность. Спокойно затягивался трубкой, прислушивался к собственным шагам, равномерным, как щелчки метронома.
Они проследовали над железнодорожными путями Северного вокзала, безлюдные перроны и светящиеся часы которого были заметны издалека. Пробило половину третьего. Позади все так же шелестела машина, как вдруг в гул ее мотора вплелся короткий гудок, давать который не было никаких оснований. И тут Одна прибавил шагу, да так энергично, что казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не побежать.
Опять-таки без видимой причины официант из кафе пересек улицу. Мегрэ — тоже. На секунду он повернулся к машине в профиль и тотчас интуитивно почуял, что за ловушка ему готовится.
Из-за надземной линии метро бульвар был самым плохо освещенным местом Парижа. Мимо проехал полицейский велопатруль, один из агентов оглянулся на автомобиль, не заметил ничего подозрительного и скрылся вместе с коллегами.
Темп событий ускорился. Метров через сто Жозеф Одна снова пересек улицу, но на этот раз утратил хладнокровие и несколько шагов пробежал.
Мегрэ остановился, увидел, что машина вот-вот рванется вперед, и все понял. На висках у него проступил пот: он лишь чудом не стал жертвой дорожного происшествия.
Это же очевидно! Одна поручено завлечь его на безлюдные улицы. А уж там стоит Мегрэ очутиться на проезжей части, автомобиль ринется вперед и размажет его по мостовой.
Все разом стало похоже на кошмар — и эта роскошная, обтекаемая машина, которая, негромко рыча, гонится за ним, и мысль о двух ее седоках, особенно об Эжене, человеке с ослепительными зубами и улыбкой избалованного ребенка, вцепившемся в баранку и выжидающем только…
Можно ли будет в данном случае говорить о преступлении? С секунды на секунду Мегрэ рисковал умереть самой нелепой и отталкивающей смертью — рухнуть в пыль израненным телом и — почем знать? — может быть, еще долгие часы хрипеть в предсмертной агонии, но так и не дождаться помощи.
Бить отбой было поздно. Да Мегрэ этого и не хотел.
Он не рассчитывал больше на Одна, не надеялся нагнать его и заставить говорить, но тем не менее упрямо продолжал преследование. Это был вопрос престижа, вопрос самоуважения.
Единственная мера предосторожности, которую принял комиссар, свелась к тому, что он вытащил из кармана револьвер и зарядил его.
Потом прибавил шагу. Раньше он следовал за официантом из кафе на интервале метров в двадцать, но теперь приблизился к нему настолько, что Одна решил — сейчас его арестуют, и, в свою очередь, зашагал быстрее. Оба седока в машине наверняка заметили это, потому что также сократили дистанцию. Несколько секунд сцена выглядела слегка комичной.
Навстречу им двигались деревья бульвара и опоры надземной линии метро. Одна боялся — боялся не только самого Мегрэ, но, вероятно, и своих сообщников.
Когда новый гудок предписал ему пересечь улицу, он, задохнувшись, замер на краю тротуара.
Мегрэ, решивший держаться как можно ближе к нему, увидел фары машины, мягкую шляпу, слетевшую с официанта из кафе, его обезумевшие глаза.
Он уже собирался сойти с тротуара и двинуться вслед за Одиа, как вдруг инстинктивно отпрянул. Возможно, то же сделал и официант из кафе, но того осенило слишком поздно: он уже спустился на мостовую. Прошел метр, другой…
Мегрэ разинул рот, пытаясь крикнуть. Он понимал, что пассажиры автомобиля, устав от бесплодных попыток, решили рвануться вперед и пожертвовать не только комиссаром полиции, но и своим товарищем.
Не раздалось даже крика — только движение воздуха, взвихренного работающим на полную мощность мотором. И еще глухой удар да, пожалуй, слабый стон.
Стоп-сигналы машины уже потухли, исчезая в поперечной улице. На мостовой корчился человечек в черном, пытаясь приподняться на руках и не сводя с Мегрэ ошалелых глаз.
Одиа походил не то на сумасшедшего, не то на ребенка. Лицо у него было перепачкано пылью и кровью. Нос утратил прежнюю форму, отчего вся внешность совершенно изменилась.
Наконец он все-таки сел, еле-еле, словно сонный, приподнял руку, поднес ее ко лбу и изобразил улыбку, смахивавшую на гримасу.
Мегрэ пересадил пострадавшего на край тротуара, машинально сходил за его шляпой, оставшейся на середине мостовой, а потом и сам несколько секунд приводил себя в равновесие, хотя машина не задела его.
Прохожих было не видно. Где-то очень далеко, в стороне бульвара Барбеа, проехало такси.
— Повезло тебе, однако! — громыхнул комиссар, склоняясь над раненым.
Большими пальцами он медленно ощупал Одиа голову, выясняя, не проломлен ли череп. Поочередно согнул ему ноги, потому что правая штанина на уровне колена была изодрана, а вернее, вырвана с мясом, являя глазам серьезную рану.
Одиа лишился, видимо, не только речи, но и способности соображать. Он впустую двигал челюстями, словно пытаясь рассеять дурной вкус во рту.
Мегрэ поднял голову. Он слышал звук мотора и был уверен, что по параллельной улице идет машина Эжена.
