– И еще одно, последнее условие, мистер Лэндор.
Чувствовалось, капитану не по себе. Мне даже стало его жалко, пока я не услышал, какое это условие. От жалости моей тут же не осталось и следа.
– Мы просили бы вас воздержаться от возлияний…
– В неподобающих местах, – сказал Тайер, стараясь несколько подсластить пилюлю.
– На все время вашего расследования, – докончил Хичкок.
Вот оно что, джентльмены! А вы, оказывается, времени даром не теряли. Если они пронюхали об этой моей особенности, значит, они наводили справки обо мне! Теребили моих соседей, возможно – даже кое-кого из бывших сослуживцев и уж наверняка ребят, собирающихся в заведении Бенни Хейвенса. Таких сведений за одно утро не соберешь, на это нужны дни. Выходит, Сильвейнус Тайер уже давно положил на меня глаз. Не зная, понадоблюсь ли я ему или нет, он направил своих ищеек, приказав им разузнать обо мне и моем образе жизни. Что ж, полковнику в предусмотрительности не откажешь. Как бы там ни было, но сейчас я сидел за его столом, ел его пищу и переваривал его условия. Иными словами, находился в его власти (в какой мере – это уже другой вопрос).
Будь я в бойцовском настроении, я бы стал все отрицать. Я бы сказал им, что вот уже три дня подряд у меня во рту не было ни капли спиртного (не погрешив против истины). Но потом я вспомнил, как эти же слова часто слышал от ирландских забулдыг, валявшихся возле Гарнет-салуна.
– Вот уже три дня, – едва ворочая языком, клялся мне какой-нибудь выпивоха, – три дня подряд у меня в горле – ни капли виски.
И при этом от него за милю разило перегаром. Я не стал повторять затертых слов.
– Джентльмены, пока длится расследование, я буду трезв, как методистский проповедник.
Вот что я сказал Тайеру и Хичкоку. Они тут же оставили эту тему. Думаю, их волновала не столько моя трезвость, сколько возможный дурной пример, который я мог подать кадетам. Ох, если бы кадетам запрещалась только выпивка! В списке запретных удовольствий числились карты, табак и даже шахматы. Ни музыки, ни книг (за исключением учебников и уставов). Более того, у кадетов не было даже плохоньких кроватей, но об этом позже. Грустная картина, читатель. Честно говоря, я сомневаюсь, что все эти строгости способствовали превращению кадетов в солдат и джентльменов.
– Мы еще не затрагивали вопроса о вашем вознаграждении, – сказал капитан Хичкок.
– Это излишне, – возразил я.
– В качестве… некоторой компенсации…
– Мы же не можем нанять вас на службу и платить вам жалованье, – добавил Тайер.
Если вы служите констеблем, вам платят либо городские власти, либо частные лица, которые вас наняли к себе. Все остальное считается подкупом. Но люди есть люди. Я тоже не без греха. Раза два и я принял взятку, о чем потом вспоминал со стыдом.
Однако попадать в денежную зависимость от академии все же совсем не хотелось. Я снял повязанную салфетку и сказал:
– Джентльмены, поймите меня правильно. Я действительно не нуждаюсь в деньгах. Я ценю вашу щедрость, но судьба свела нас лишь на время. Когда расследование закончится, я очень надеюсь, что вы оставите меня в покое. Разве что будете время от времени присылать весточки.
Я искренне и благожелательно улыбнулся им. В ответ Тайер и Хичкок тоже улыбнулись, по-видимому обрадованные, что сэкономили казенные деньги. Они назвали меня «замечательным американцем», добавив еще какие-то эпитеты. Всех я не помню, но там точно присутствовали прилагательное «принципиальный» и существительное «образец». После этого обмена любезностями мы встали из-за стола. Тайер пошел по своим делам, а мы с Хичкоком отправились к злополучной робинии, где я временно и оставил утомленного капитана, чтобы рассказать тебе, читатель, обо всем этом.
Итак, Хичкок усталыми глазами взирал на кусок веревки. В десяти футах от нас стоял кадет. Его звали Эпафрастом Хантоном. Кадет третьего года обучения, в прошлом – ученик портного в штате Джорджия. Рослый, с широкими плечами и бычьей шеей, он, как мне показалось, стеснялся своего вида, пытаясь восполнить телесную неуклюжесть мечтательным взглядом и мягким, льстивым голосом. Хантон был первым, кто обнаружил Фрая мертвым.
– Кадет Хантон, я понимаю ваше состояние и сочувствую вам, – сказал я парню. – Должно быть, вы испытали изрядное потрясение.
Кадет задергал головой, будто я отзывал его для разговора наедине. Потом растерянно улыбнулся, попробовал что-то сказать, но не смог.
– Конечно, о подобных вещах бывает тяжело рассказывать, – подбодрил я парня. – Наверное, вам легче просто отвечать на мои вопросы. Скажите, позавчерашней ночью вы были в карауле?
Я решил начать с самых простых вопросов, только бы не спугнуть этого «телка» и добиться от него более или менее внятного рассказа.
– Да, сэр, – ответил Хантон. – Я заступил на пост в половине десятого. В полночь меня сменил кадет Юри.
– Что было потом?
– Я пошел в караульное помещение.
– Где оно находится?
– В Северной казарме.
– Скажите, а где находится ваш пост?
– Возле форта Клинтон. Пост номер четыре, сэр.
– Так, – улыбнулся я, оглядываясь по сторонам. – Должен признаться, я не слишком знаком с расположением академии, однако мне кажется, что место, где мы сейчас стоим, находится вовсе не на пути от форта Клинтон к Северной казарме.
– Вы правы, сэр.
– Тогда что заставило вас сделать крюк?
Верзила бросил вопрошающий взгляд на капитана Хичкока. Тот скользнул по нему глазами и бесцветным тоном произнес:
– Вам нечего бояться, кадет Хантон. Вас ведь ни в чем не обвиняют.
Кадет облегченно вздохнул, расправил плечи и одарил меня полуулыбкой.
– Видите ли, сэр… иногда… когда я сменяюсь с вечернего караула… я люблю почувствовать реку.
– Это как?
– Опустить туда ладонь или всего один палец. Не могу вам объяснить, но это помогает мне уснуть.
– Я вас вполне понимаю, кадет Хантон. Плеск речной воды действует умиротворяюще. Скажите, а каким путем вы спускались к реке?
– По лестнице Южного спуска, сэр. Пять минут вниз, десять минут вверх.
– И что произошло, когда вы оказались на речном берегу?
– Я туда не дошел, сэр.
– Почему?
– Я услышал… какой-то звук.
Здесь капитан Хичкок встрепенулся и усталым голосом спросил:
– Что вы услышали, кадет?
«Звук». Это единственное слово, которое повторял Хантон. Возможно, хруст ветки. Или дуновение ветра. Каждый раз, когда кадет пытался охарактеризовать услышанное, он вдруг замолкал. Проклятый звук снова представлялся ему чем-то другим, а не тем, о чем он хотел сказать.
– Молодой человек, – сказал я, кладя ему руку на плечо. – Прошу вас, не надо таких неимоверных усилий. Меня ничуть не удивляет, что вы не в состоянии дать мне точное описание этого звука. Давайте попробуем подойти с другого конца. Скажите, что вас заставило пойти на звук?
Похоже, мои слова успокоили Хантона. Он задумался.
– Мне показалось, сэр, что там какое-то животное.
– Какое?
– Не знаю. Я подумал… вдруг оно запуталось в ветвях… или попало в ловушку. Я очень люблю животных, сэр. В особенности собак.
– И потому вы поступили, как и следовало поступить любому христианину, – решили помочь божьей твари.
– Наверное, вы правы, сэр. Я хотел немного подняться вверх по склону. Склон довольно крутой, и я уже собирался повернуть назад.
Кадет Хантон снова умолк.
– И тогда вы увидели… – попробовал подсказать я.
– Нет, сэр, – передернул плечами Хантон. – Я ничего не увидел.
– Значит, просто продолжали идти на звук?
– Мне почудилось, что рядом кто-то есть. Или что-то. Я крикнул: «Кто идет?» Так положено по уставу. Мне никто не ответил. Тогда я взял мушкет на изготовку и сказал: «Приказываю приблизиться и назвать пароль».
– И опять вам никто не ответил.
– Так точно, сэр.
– И что тогда вы сделали?
– Я прошел еще несколько шагов, однако так его и не увидел.
– Кого?
– Кадета Фрая, сэр.
– В таком случае как же вы его обнаружили? Несколько секунд Хантон боролся с волнением в голосе.
– Я задел за его тело, сэр.
– Понятно. – Я негромко откашлялся. – Представляю, как вас это поразило, кадет Хантон.
– Вначале нет, сэр. Я не знал, кто это. Но когда пригляделся… да, меня это поразило, сэр.
Потом я часто думал: пройди в ту ночь Эпафраст Хантон на ярд южнее или севернее, он бы не нашел Лероя Фрая. Небо было затянуто облаками. Луна если и появлялась, то на короткие мгновения. Единственным источником света был тусклый фонарь в руках Хантона. Да, всего ярд влево или вправо, и тело Фрая, возможно, осталось бы висеть до самого утра.
– Что было дальше? – спросил я взволнованного Хантона.
– Я отскочил.
– Вполне вас понимаю.
– У меня упал фонарь.
– Упал? Или вы его уронили?
– М-м-м… возможно, и уронил. Не знаю, сэр.
– А потом?
Кадет Хантон не отвечал. Правильнее сказать, молчали его голосовые связки. Зато говорило все остальное тело, торопясь поведать мне о той страшной ночи. У кадета стучали зубы, шевелились пальцы. Одна рука теребила мундир, другая крутила пуговицы на форменных брюках.
