Я замолчал, мечтая о глотке свежего воздуха. Спиртовые пары не проясняли, а наоборот, затуманивали мне голову.
– Кадет Фрай покидает казарму и идет туда, где, как ему кажется, его найдут не скоро. Он выбирает крепкое дерево, привязывает к ветке веревку… Но Фрай пребывает в столь отрешенном состоянии, что даже не удосуживается проверить длину веревки.
Хичкок молча слушал мои объяснения.
– Казалось бы, нужно перевязать веревку, сделав ее покороче. Но мы должны учитывать состояние Лероя Фрая. Он настолько хочет умереть, что начинает… отчаянно дрыгать ногами.
Я показал, как это могло выглядеть.
– Но Фрай дергался на месте гораздо дольше. Сколько это продолжалось? Трудно сказать. Во всяком случае, шея у него не сломана. Значит, достаточно долю.
– Вы же сказали, Фрай был не в своем уме, – нарушил молчание Хичкок.
– Я говорил не столь категорично, капитан. Я сказал: «В отрешенном состоянии». А почему вы спрашиваете?
– Если человек находится даже в отрешенном состоянии, способен ли он действовать рационально?
– Отрешенность не мешает рациональным действиям, капитан. Скажу вам по своему прошлому опыту: люди, решившие покончить с собой, нередко отличаются крайней рациональностью. Однажды женщина на моих глазах покончила с собой. Так вот, она имела в голове очень четкую картину действий. Мысленно она уже не раз проигрывала их, и, когда дело дошло до осуществления, ей требовалось лишь вспомнить последовательность.
– Женщина, о которой вы упомянули, это была… она? – спросил капитан Хичкок.
Нет, читатель, здесь я грешу против истины. Капитан Хичкок не задавал мне этого вопроса. Он молча обошел вокруг «спиртового гроба», поддевая носками сапог воск, накапавший со свечей.
– Мистер Лэндор, а если кадет Фрай лишь… примерялся к самоубийству? Эдакая мальчишеская блажь, которая вдруг окончилась трагедией.
– Если доверять рассказу нашего свидетеля, ни о какой «блажи» не могло быть и речи. Ноги Фрая находились на земле. Он вполне мог дотянуться до ветки, на которой закрепил веревку. Ничто не мешало ему выбраться из петли. Здесь было что-то еще, капитан.
Капитан не спешил расставаться со спасительной соломинкой.
– Веревка могла провиснуть уже потом, когда Фрай повесился. Или кадет Хантон толкнул тело сильнее, чем ему показалось. Должны же быть какие-то следы…
Хичкок привык сражаться до последнего, это было в его природе. При других обстоятельствах я бы, пожалуй, даже восхитился таким упорством. Но только не сейчас.
– Смотрите, капитан, – сказал я ему.
Сбросив свой байковый сюртук, я закатал рукава рубашки и погрузил руку в спирт. Вначале рука закоченела от холода, но ее тут же обожгло ложным теплом. Следом появилось странное ощущение: кожа на руке одновременно твердела и растворялась. Но это было всего лишь ощущением. Мои пальцы подцепили голову Лероя Фрая и подняли ее на поверхность. Вместе с головой всплыло и все тело. Левой рукой я поддерживал спину мертвого кадета.
– Взгляните на его шею, капитан, – сказал я Хичкоку. – Шея меня сразу поразила. Видите? На ней нет четкого следа от веревки. Такое ощущение, что веревку ему… набросили. Он отчаянно дергал шеей, ища точку опоры.
– Как будто он… – Хичкок не договорил.
– Да, капитан, как будто он от кого-то отбивался. А теперь взгляните на его пальцы.
Я качнул подбородком (руки были заняты). Помешкав, капитан Хичкок тоже снял мундир, закатал рукава и склонился над телом Фрая.
– Посмотрите на его правую руку, капитан. На самые кончики пальцев. Видите?
– Вижу. Там волдыри.
– Совершенно верно. Причем свежие. Сдается мне, Фрай хватался за веревку, пытаясь скинуть ее с шеи.
Мы оба смотрели на закрытый рот кадета Фрая, вглядываясь в его губы так, словно наши глаза могли оживить их и заставить заговорить. И голос раздался! Нет, не из уст мертвеца. Голос раздался откуда-то сзади. От неожиданности мы убрали руки, и тело Лероя Фрая с бульканьем и шипением вновь погрузилось в спирт.
– Позвольте узнать, что здесь происходит?
Представляю, какую картину застал вошедший доктор Маркис! Мы оба, с закатанными рукавами, обшариваем мертвеца! Могильные воры, да и только.
– Доктор! – воскликнул я. – Как хорошо, что вы сюда зашли. Мы отчаянно нуждаемся во мнении профессионального врача.
– Я не совсем понимаю, чем вы тут занимаетесь, джентльмены, – пролепетал Маркис. – Но я застал нечто из ряда вон выходящее.
– Так оно и есть, доктор. А теперь не будете ли вы любезны прощупать затылок покойного?
Он стал отнекиваться, но лишь для видимости. Затем и он закатал рукава и сжал в руках голову покойного. Вскоре недовольная гримаса на лице Маркиса сменилась сосредоточенным вниманием. Медицинское любопытство одержало верх.
– Вы что-нибудь нащупали, доктор? – спросил я Маркиса.
– Пока еще нет… впрочем… Нащупал! След от удара.
– То есть вы нащупали шишку?
– Да.
– Пожалуйста, опишите ее нам.
– Теменная область… примерно три дюйма в диаметре.
– И насколько ощутимая?
– Достаточно, чтобы не ошибиться. Полагаю, ее толщина не менее четверти дюйма.
– А каким образом могла появиться эта шишка?
– Как и любая шишка – в результате соприкосновения затылка с чем-то твердым. Чтобы сказать вам больше, требуется внимательный осмотр.
– А может, шишка появилась уже после смерти?
– Маловероятно. Вы ведь знаете такое слово – кровоподтек. Оно очень точно характеризует, что происходит с участком тела при ударе. Иными словами, чтобы возникла шишка, нужна кровь. Если кровообращение прекратилось… если сердце бездействует… хотя на тот момент оно еще находилось на своем месте…
Маркис сделал над собой усилие, чтобы не хихикнуть.
– Тогда, джентльмены, не будет и шишки.
Все мы медленно, словно стыдясь друг друга, застегнули рукава рубашек. Мы с доктором надели свои сюртуки, а капитан Хичкок – мундир.
– Итак, что же мы узнали в результате этого вторжения? – задал я риторический вопрос, на который мне же пришлось и отвечать. – Некий молодой человек решает покончить с собой, но никому об этом не сообщает. Не оставляет предсмертной записки. Он избирает повешение, но умирает, стоя на земле. На его затылке мы находим, как изволил выразиться доктор Маркис, след от удара. На кончиках пальцев этого юноши обнаруживаются волдыри, кожа на шее не просто натерта – она содрана веревкой. Можно ли после всего перечисленного говорить, что этот молодой человек добровольно свел счеты с жизнью?
Хичкок теребил нашивки на своем голубом мундире, словно напоминая себе, в каком он чине.
– Так как, по-вашему, что же все-таки случилось? – задал я второй риторический вопрос. – Разумеется, джентльмены, я могу рассуждать лишь теоретически, пытаясь представить себя на месте этого кадета… Лерой Фрай самовольно покидает казарму в вечернее время, где-то между десятью часами и половиной двенадцатого. Конечно же, он знает, что грубо нарушает внутренний распорядок. Скажите, капитан, на сколько тянет его прегрешение?
– Самовольное оставление казармы после отбоя? Десять взысканий.
– Десять, говорите? В таком случае кадет Фрай серьезно рискует, не правда ли? Но чего ради? Может, ему не терпится поглядеть на Гудзон, как нашему симпатяге Хантону? Я уж начинаю подумывать, а вдруг в стенах академии существует тайное общество любителей природы? Но кадет Фрай вряд ли принадлежал к их числу. Я склоняюсь к мысли, что причина самовольного ухода из казармы была совсем иной. Фрая кто-то ждал.
– И этот кто-то… – сказал доктор Маркис, оставив свой вопрос незаконченным.
За неимением фактов ограничимся пока предположением, что некто, ожидавший Фрая, ударил его по затылку, а потом накинул ему на шею петлю и стал затягивать.
Я отошел к стене, улыбнулся, словно цирковой фокусник, и добавил:
– Не забывайте, джентльмены, пока это всего-навсего теория.
– Простите, мистер Лэндор, но ваша уклончивость выглядит несколько наигранной, – с заметным раздражением произнес капитан Хичкок. – Вряд ли бы вы стали излагать нам совершенно беспочвенную теорию.
– Сегодня она представляется мне последовательной и логичной. А завтра… завтра ее может смыть волной фактов. Как песчаный собор.
Воцарилось молчание, нарушаемое лишь стуком капель и шуршанием подошв Хичкока. Наконец капитан заговорил, и с каждым словом росло напряжение в его голосе.
– Не прошло и суток, как вашими стараниями, мистер Лэндор, у нас теперь целых две загадки там, где раньше была всего одна. Получается, мы теперь должны искать и того, кто надругался над телом кадета Фрая, и того, кто кадета убил.
– Если только осквернитель и убийца не был одним и тем же человеком, – смущенно поглядывая на нас, сказал доктор Маркис.
Казалось бы, вполне естественно, что такое предположение высказывает врач. Но стоило Маркису произнести эти слова, как наше молчание обрело новое качество. Каждый из нас троих двигался по своей мысленной дороге, однако все мы ощутили произошедшую перемену.
