Я придвинулась ближе к столу. Рядом с креслом, где сидел убитый, находился кофейный столик. На нем стояли электрический кофейник, чашка и блюдце на подносе. Я с любопытством притронулась к кофейнику — он был еще теплым. На дне чашки оставалась кофейная гуща.
Моя теория ползла вверх, как веревка индийского факира. Я горячо надеялась, что она окажется более устойчивой. Если это правда…
Я отвернулась с торжеством в глазах — боюсь, достаточно заметным. Окружной прокурор Хьюм смотрел на меня почти сердито. Я не сомневалась, что он намерен расспросить или отчитать меня, но тут произошло нечто изменившее весь ход расследования.
ШЕСТОЕ ПИСЬМО
Его обнаружение задержалось на некоторое время.
Снаружи из коридора послышались голоса и шарканье ног, и в следующий момент один из людей Кеньона, стоящий в дверях, пробормотал извинение и шагнул в сторону, склонившись, словно в присутствии королевской особы. Все разговоры прекратились, а я заинтересовалась, кем могла быть эта могущественная личность, заставившая человека, облеченного властью, уступить дорогу.
Но мужчина, появившийся в дверном проеме, едва ли обладал внушительной внешностью. Это был маленький и абсолютно лысый старичок с розовыми щеками, обычно ассоциирующимися со снисходительным дедушкой, и солидным брюшком, нависавшим над бедрами. Пальто его выглядело весьма поношенным.
Но при виде глаз посетителя мое впечатление о нем сразу же изменилось. В них ощущалась сила, которую признали бы в любой компании. Голубые щелочки под бровями походили на две ледышки — твердые и безжалостные глаза мудреца, познавшего все зло этого мира. Они выглядели не просто коварными, а поистине сатанинскими. Особенно ужасными делал их контраст с веселой улыбкой и стариковским покачиванием розового лысого черепа.
Я с удивлением смотрела, как Джон Хьюм — реформатор, защитник народа, Давид, бросающий очищенные огнем камни в чудовищного Голиафа, — быстро пересек комнату и схватил пухлые ручки старика с явными признаками уважения и удовольствия.
Притворялся ли он? Едва ли от него мог ускользнуть безжалостный холод в глазах пришедшего. Возможно, его собственные энергия и праведность были такими же фальшивыми, как улыбка старичка…
Я бросила взгляд на отца, но не заметила критического выражения на его честной безобразной физиономии.
— Только что услышал новости, — пискнул старичок детским дискантом. — Ужасно, Джон. Я сразу поспешил сюда. Есть какой-нибудь прогресс?
— Очень скромный, — признался Хьюм и повел старика через комнату. — Мисс Тамм, позвольте представить вам человека, в чьих руках мое политическое будущее, — Руфуса Коттона. А это, Руф, инспектор Тамм из Нью-Йорка.
Руфус Коттон с улыбкой стиснул мою руку:
— Это неожиданное удовольствие, дорогая.
Потом его пухлые щеки ввалились, и Коттон добавил, повернувшись к отцу и все еще держа меня за руку, которую я деликатно высвободила, на что он, казалось, не обратил внимания.
— Так это великий инспектор Тамм! Слышал о вас, инспектор. Мой старый нью-йоркский друг комиссар Бербидж — вы ведь работали при нем, не так ли? — часто о вас говорил.
Отец смущенно кашлянул.
— Значит, вы поддерживаете Хьюма? Я тоже слышал о вас, Коттон.
— Да, — пискнул Руфус Коттон. — Джон должен стать следующим сенатором от округа Тилден. Я делаю то немногое, что в моих силах, чтобы помочь ему. А теперь этот кошмар — господи! — Он кудахтал, как старая наседка, но его сверкающие злобой глаза оставались неподвижными. — А теперь прошу извинить меня, инспектор, и вас, дорогая моя, — продолжал он, повернувшись ко мне с сияющей улыбкой. — Мы с Джоном должны обсудить это ужасное событие, которое может повлиять на политическую ситуацию… — Продолжая болтать, он отвел в сторону окружного прокурора, и несколько минут они беседовали вполголоса.
Я заметила, что говорит в основном Хьюм, а старый политикан время от времени кивает, не сводя глаз с лица протеже… Мое мнение о молодом рыцаре на политическом поприще претерпело изменение. Мне казалось, что смерть сенатора Фосетта была на руку Хьюму, Коттону и партии, которую они представляли. Вместе с разоблачением подлинного морального облика убитого она должна была обеспечить избрание кандидата-реформиста. Никакой другой кандидат от партии Фосетта не мог сгладить в глазах электората этот сокрушительный удар по ее престижу.
Увидев, что отец подает мне знак, я быстро подошла к нему.
* * *
«Пейшнс Тамм, ты безмозглая дура!» — с горечью сказала я себе, увидев, чем занят отец.
Он стоял на коленях у камина позади стола, что-то сосредоточенно изучая. С ним тихо переговаривался один из детективов, а человек с фотокамерой снимал внутреннее пространство очага. Сверкнула голубая вспышка, послышался негромкий хлопок, и комната наполнилась дымом. Фотограф отодвинул отца в сторону и снял что-то на краю коврика перед каминной решеткой. Я увидела, что это отпечаток левого мужского ботинка. Пепел из очага просыпался в комнату, и человек случайно наступил на него… Фотограф начал упаковывать аппаратуру. Я поняла, что он закончил работу, так как кто-то упомянул, что снимки тела, а также различных участков комнаты сделали до нашего прибытия.
Однако интерес отца был вызван не отпечатком на коврике, а чем-то за каминной решеткой. Выглядело это достаточно невинно — стертый, но различимый след ноги в слое светлого пепла, который лежал сверху более старой и темной золы, очевидно оставшись после огня, разведенного вечером.
— Что ты об этом думаешь, Пэтти? — спросил отец, когда я заглянула ему через плечо. — На что это, по-твоему, похоже?
— На отпечаток правого мужского ботинка.
— Верно, — кивнул отец и поднялся. — Но это не все. Видишь разницу в оттенке между верхним слоем пепла, в котором остался отпечаток, и нижним? Здесь было не так давно что-то сожжено и прижато ногой. Кто же это сделал и что он сжег?
У меня были идеи, но я промолчала.
— А теперь посмотри на другой отпечаток, — продолжал отец, глядя на коврик. — Этот тип остановился перед камином, наступил левой ногой в пепел на коврике, потом сжег что-то в очаге и придавил это правой ногой… О'кей? — обратился он к фотографу, и тот кивнул. Отец снова опустился на колени и начал осторожно раскапывать светлый пепел. — Ха! — воскликнул он и торжествующе выпрямился, держа в руке клочок бумаги.
Это была плотная кремовая бумага — несомненно, часть того, что недавно было сожжено. Отец оторвал крошечный кусочек и поднес к нему спичку. Кучка пепла получилась того же цвета, что и светлый пепел в камине.
— Ну вот, — сказал он, почесывая затылок. — Интересно, откуда это взялось?
— Из блокнота на столе, — спокойно ответила я. — Мне это сразу стало ясно, папа. Сенатор пользовался необычной бумагой, хотя и приобретал ее в блокнотах.
— Господи, Пэтти, ты права!
Отец поспешил к столу. Сравнение уцелевшего клочка с бумагой в блокноте подтвердило мое предположение.
— Да, но от этого мало толку, — проворчал отец. — Откуда мы знаем, когда сожгли бумагу? Может быть, за несколько часов до прихода преступника. Может быть, сам Фосетт… Погоди!
Он подбежал к камину, снова порылся в пепле и на сей раз выудил полоску клейкой ткани.
— Часть корешка блокнота прилипла к бумаге и уцелела в огне. Но я все еще…
Повернувшись, отец показал находки Джону Хьюму и старому Руфусу Коттону. Я воспользовалась шансом для самостоятельных действий. Заглянув под стол, я увидела корзину для мусора. Она была пуста. Тогда я пошарила в ящиках стола, но и там не нашла того, что искала, — еще одного блокнота, использованного или нового. Поэтому я выскользнула из кабинета и отправилась на поиски Кармайкла. Я обнаружила его в гостиной мирно читающим газету, под присмотром детектива, умудрявшегося выглядеть так же невинно, как недавно снесенное яйцо У.Ш. Гилберта.[25]
— Мистер Кармайкл, — осведомилась я, — блокнот на столе сенатора — единственный в доме?
Он вскочил, скомкав газету:
— Прошу прощения?.. Блокнот? Да, единственный. Были и другие, но их уже использовали.
— Когда использовали последний из них, мистер Кармайкл?
— Два дня назад. Я сам выбросил корешок.
Я вернулась в кабинет и задумалась. Возможностей было не так много, но и фактов явно не хватало. Смогу ли я когда-нибудь доказать то, что подозреваю?..
Мои размышления внезапно прервались.
* * *
В том же дверном проеме, через который ранее проходили убийца, полиция, мы, Руфус Коттон, неожиданно возникло удивительное видение. Было оно осязаемым или нет, но детектив, сопровождавший его, предпочел не рисковать и крепко держал видение за руку, свирепо хмуря брови.
