— Я желаю сказать следующее. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдварда Ситона. Я отлично помню Ситона. Он предстал передо мной на суде в июне 1930 года. Ему было предъявлено обвинение в убийстве пожилой женщины. Защита у него была отличная, и он произвел хорошее впечатление на присяжных. Тем не менее доказательства свидетельствовали: вне всяких сомнений, что он был виновен. 51 провел суммирование в соответствии с данным фактом, и присяжные вынесли вердикт — виновен. Вынеся смертный приговор, я действовал в соответствии с вердиктом. Апелляция основывалась на том, что процесс якобы велся неправильно. Апелляция была отвергнута, и преступник должным образом наказан. Я желаю заявить перед всеми вами, что моя совесть абсолютно чиста. Я лишь выполнил свой долг, не более. Я вынес приговор справедливо осужденному убийце.
Теперь доктор Армстронг вспомнил. Дело Ситона! Вердикт был встречен с огромным удивлением. Он виделся с Мэттьюсом, королевским адвокатом, в один из дней процесса во время обеда в ресторане. Мэттьюс был полностью в себе уверен. «В вердикте нет сомнений. Оправдание практически в кармане». И потом он не раз слышал замечания: «Судья был намертво против него. Развернул присяжных на 180 градусов, и они вынесли вердикт — виновен. Правда, вполне легально. Старый Уогрейв закон знает. Иногда даже кажется, что он отомстил парню за что-то».
Все эти воспоминания пронеслись в голове доктора. Не успев обдумать разумность вопроса, он импульсивно выпалил:
— Вы вообще знали Ситона? Я имею в виду до дела?
Полуприкрытые веками змеиные глаза встретили его взгляд. Ясным ледяным голосом судья ответил:
— Я не знал Ситона до процесса.
Армстронг подумал: «Он лжет… я знаю, что он лжет».
II
Дрожащим голосом заговорила Вера Клэйторн.
— Я бы хотела вам рассказать. О том ребенке… Сирилле Хамилтоне. Я была его гувернанткой. Ему было запрещено заплывать далеко. В один день, когда я отвлеклась, он уплыл. Я бросилась вслед за ним… я не успела вовремя… Это было ужасно.. — Но я ни в чем не виновата. На дознании коронер полностью меня реабилитировал. И его мать… она была так добра. Если даже она не винила меня… почему… почему тогда кто-то говорит такую ужасную ложь? Это нечестно… нечестно…
Она оборвалась и горько заплакала.
Генерал Макартур похлопал ее по плечу и сказал:
— Ну, ну, моя милая. Конечно, это неправда. Этот человек — сумасшедший. Сумасшедший! У него какая-то пчела в шляпе засела! Все напутал.
Он выпрямился, расправил плечи и выдавил:
— Право, лучше вообще не отвечать на такую мерзость. Однако я считаю своим долгом сказать, что нет ни капли правды… ни капли правды в том, что он говорил о… э… молодом Артуре Ричмонде. Ричмонд был одним из моих офицеров, Я послал его на разведку. Он был убит. Во время войны это совершенно естественно. Желаю вам сообщить, что серьезно оскорблен… клеветой на мою жену. Она была лучшей женщиной в мире, настоящая жена Цезаря[18]!
Генерал Макартур сел. Дрожащей рукой он дернул себя за ус. Усилие, с которым он говорил, стоило ему многого.
В разговор вступил Ломбард. У него были веселые насмешливые глаза. Он начал:
— Что касается этих туземцев…
Марстон спросил:
— Что туземцы?
Филип Ломбард ухмыльнулся.
— Все совершенно верно! Я их бросил! Вопрос самосохранения. Мы заблудились в буше. Я и пара других парней захватили всю еду и смылись.
Генерал Макартур сурово сказал:
— Вы оставили своих людей… оставили их умирать с голоду?
Ломбард ответил:
— Боюсь, не совсем в духе пукка сагиба[19]. Но самосохранение — первейший долг человека. И знаете, туземцы вообще не возражают умирать, они относятся к смерти совсем иначе, чем мы, европейцы.
Вера подняла лицо с рук и произнесла, уставившись на него:
— И вы оставили их… умирать?
Ломбард ответил:
— Я оставил их умирать.
Его насмешливые глаза встретились с ее, полными ужаса.
Энтони Марстон произнес медленным озадаченным голосом:
— Я вот думал… Джон и Люси Комбз. Должно быть это пара детишек, которых я переехал неподалеку от Кембриджа. Жутко не повезло.
Господин судья Уогрейв ядовито спросил:
— Им или вам?
Энтони сказал:
— Ну, я думал… мне… но, конечно, вы правы, сэр, им чертовски не повезло. Разумеется, это был самый обычный несчастный случай. Они выскочили из какого-то коттеджа. Между прочим, мою лицензию приостановили на год. Чертовски досадно.
Доктор Армстронг разгоряченно заявил:
— Нельзя так быстро ездить… нельзя! Такие молодые люди, как вы, опасны для общества.
Энтони пожал плечами и сказал:
— Скорость предшествует остановке. Конечно, английские дороги безнадежны. На них невозможно разогнаться как следует.
Он рассеянно огляделся в поисках своего бокала, взял его со стола, подошел к небольшому столику возле стены и налил себе еще виски с содовой, после чего бросил через плечо:
— Ну, во всяком случае, я ни в чем не виноват. Просто несчастный случай!
Слуга Роджерс облизывал губы и ломал руки. Теперь он сказал низким почтительным голосом:
— Могу ли я сказать несколько слов, сэр?
Ломбард заявил:
— Валяйте, Роджерс.
Роджерс прочистил горло и опять облизал пересохшие губы.
— Там упоминались я и миссис Роджерс, сэр. И мисс Брэди… Это все неправда, сэр. Моя жена и я служили у мисс Брэди, пока она не умерла. Она всегда была слаба здоровьем, сэр, всегда, еще до того, как мы поступили к ней на службу. В ту ночь, сэр, разразилась буря… в ту ночь, когда ей стало плохо. Телефон не работал. Мы не смогли вызвать ей врача. Я пошел за ним, сэр, пешком. Но он прибыл слишком поздно. Мы сделали для нее все возможное, сэр. Мы так были ей преданы. Все вам скажут то же самое. Никогда против нас и слова никто не говорил. Ни слова.
Ломбард задумчиво посмотрел на его перекошенное лицо, сухие губы, ужас, застывший в глазах. Он вспомнил грохот упавшего подноса. Он подумал, но не сказал вслух: «О, да вы что?»
Затворил Блор своим добродушным, задиристым официальным голосом.
— Однако после ее смерти кое-чего получили? А?
Роджерс выпрямился и чопорно ответствовал:
— Мисс Брэди оставила нам небольшое наследство в признательность за верную службу. А почему бы нет, хотел бы я знать?
Ломбард спросил:
— А что насчет вас самого, мистер Блор?
— Что насчет меня?
— Ваше имя было включено в список.
Блор стал пурпурным.
— Вы имеете в виду Лэндора? То было ограбление банка — Лондонского и Коммерческого.
Господин судья Уогрейв зашевелился и сказал:
— Помню. Я этим делом не занимался, но его помню. Лэндора осудили на основании ваших показаний. Вы расследовали то преступление?
Блор ответил:
— Да, я.
— Лэндора приговорили к пожизненной каторге, и он умер в Дартмуре[20] год спустя. Он был человек слабый.
Блор заявил:
— Он был мошенником. Именно он пристукнул ночного сторожа. Доказательства против него были вполне определенными.
Уогрейв медленно произнес:
— Кажется, вам выразили благодарность за умелое ведение дела.
Блор мрачно заявил:
— Я получил повышение.
И добавил хриплым голосом:
— Я только выполнял свой долг.
Ломбард засмеялся неожиданным звенящим смехом и сказал:
— Какие здесь собрались любящие долг и законопослушные люди! Я исключаю себя. Что вы скажете, доктор, о себе и о своей маленькой профессиональной ошибке? Нелегальная операция, а?
Эмили Брент с резким отвращением взглянула на него и немного отодвинулась.
Доктор Армстронг, прекрасно владея собой, добродушно покачал головой.
— Я совсем ничего не понимаю, — сказал он. — Эта названная фамилия ничего для меня не значит. Как там она: Клис? Клоуз? Право, не помню пациентку с такой фамилией и вообще, что был связан с чьей-то смертью. Признаюсь, я в полном недоумении. Это какая-то тайна. Конечно, много времени прошло. Может быть, то была одна из моих оперируемых в больнице. Очень часто больные поступают слишком поздно. И потом, когда пациент умирает, говорят, что во всем виноват хирург.
Он вздохнул, покачал головой и подумал:
«Я был пьян — вот что было, пьян… И оперировал! Нервы ни к черту, руки трясутся. Я ее убил, что там говорить. Бедняжка пожилая женщина, и операция была проще некуда, если бы я был трезв. Мне повезло, что в нашей профессии существует лояльность. Сестра, конечно, знала, подержала язык за зубами. Боже, какой это был шок! Именно он заставил меня взять себя в руки. Но кто мог об этом узнать… после стольких лет?»
IV
В комнате воцарилась тишина. Все смотрели украдкой или в открытую на Эмили Брент. Прошло минуты две перед тем, как она поняла, чего от нее ждут. Ее брови поднялись на узком лбу, и она произнесла:
