— Вы ждете, что я что-нибудь скажу? Мне нечего сказать.
Судья спросил:
— Нечего, мисс Брент?
— Нечего.
Ее губы плотно сжались.
Судья погладил себя по лицу и кротко заметил:
— Вы оставляете за собой право на защиту?
Мисс Брент ледяным тоном ответила:
— Не может быть и речи ни о какой защите. Я всегда действовала в соответствии с указаниями своей совести. Мне не в чем себя упрекнуть.
В комнате витало неудовлетворенное ощущение. Но общественному мнению было нелегко поколебать Эмили Брент. Она была непреклонна.
Судья раза два прочистил горло и сказал:
— В таком случае наше дознание продолжается. Послушайте, Роджерс, кто еще есть на острове, кроме нас, вас и вашей жены?
— Никого, сэр. Никого.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен, сэр.
Уогрейв сказал:
— Мне все еще не ясна цель нашего неизвестного хозяина, собравшего нас здесь. Но, по-моему, этот человек, кто бы он ни был, не совсем нормальный в общепринятом смысле данного слова. Он может быть опасным. И, по-моему, нам было бы неплохо как можно скорее отсюда уехать. Предлагаю отбыть сегодня ночью.
Роджере сказал:
— Прошу прощения, сэр, но на острове нет лодки.
— Совсем нет лодки?
— Да, сэр.
— Как же вы держите связь с материком?
— Фред Нарракотт, он каждое утро приплывает сюда, сэр. Он привозит хлеб, молоко, почту и берет заказы.
Господин судья Уогрейв сказал:
— Тогда, по-моему, было бы неплохо уехать завтра утром, как только прибудет лодка Нарракотта.
Раздался хор согласия, и только один голос высказался против. Против большинства высказался Энтони Марстон.
— Немного неспортивно, а? — сказал он. — Нам следует разнюхать эту тайну перед тем, как мы уедем. Больно все смахивает на детектив. Очень возбуждающе.
Судья ядовито заметил:
— Когда мне было столько лет, сколько вам сейчас, я не особенно желал «возбуждений», как вы изволили выразиться.
Энтони с ухмылкой ответил:
— Жизнь законника ограничена! Я всей душой за преступление! Я пью за него!
Он взял свой бокал и одним глотком его осушил.
Наверное, слишком быстро. Он поперхнулся… сильно поперхнулся. Его лицо исказилось, стало пурпурным. Он разинул рот, ища глоток воздуха, потом соскользнул со стула, и бокал выпал из его руки.
I
Это было столь внезапно и неожиданно, что все затаили дыхание и глупо таращились на бесформенную фигуру, съежившуюся на полу.
Потом доктор Армстронг вскочил на ноги и подошел к нему, встал на колени. Когда он поднял голову, в его глазах читалась озадаченность. Он произнес низким, каким-то благоговейным шепотом:
— Боже мой! Он мертв.
Они не поняли… Не сразу.
Мертв? Мертв? Этот юный скандинавский бог в расцвете здоровья и силы? Сражен в один момент. Здоровые молодые люди так не умирают — не умирают, поперхнувшись виски с содовой…
Нет, они не могли понять.
Доктор Армстронг вгляделся в лицо покойника. Он понюхал синие, скривленные губы. Потом взял бокал, из которого пил Энтони Марстон.
Генерал Макартур сказал:
— Мертв? Уж не имеете ли вы в виду, что этот парень просто поперхнулся и… умер?
Врач ответил:
— Можно сказать, что он поперхнулся, если вам так хочется, точнее, задохнулся. Он умер от удушья, асфиксии.
Он понюхал бокал. Окунул палец в остатки и очень осторожно притронулся им к кончику своего языка.
Выражение его лица изменилось.
Генерал Макартур сказал:
— Никогда не слышал, чтобы человек вот так вот умер… просто поперхнувшись!
Эмили Брент ясным голосом произнесла:
— И в расцвете жизни нас подстерегает смерть.
Доктор Армстронг встал и отрывисто сказал:
— Нет, он умер не просто от приступа удушья. Смерть Марстона не была естественной смертью.
Вера почти шепотом спросила:
— В виски… что-то… было?
Армстронг кивнул.
— Да. Что, точно сказать не могу. Но явно один из цианидов. Отличительного запаха синильной кислоты нет, вероятно, это был цианид калия. Он действует практически немедленно.
Судья резко спросил:
— Он был в бокале?
— Да..
Доктор подошел к столу, на котором стояли вина. Он вынул из бутылки с виски пробку и понюхал и попробовал его. Потом попробовал содовую и покачал головой:
— Здесь ничего нет.
Ломбард сказал:
— Вы имеете в виду… что он сам подложил себе что-то в бокал?
Армстронг кивнул со странно неудовлетворенным выражением и сказал:
— Похоже на то.
Блор заметил:
— Самоубийство, а? Странно, странно.
Вера медленно проговорила:
— Никогда бы и не подумала, что он должен покончить с собой. Он был такой живой. Он… он… наслаждался собой и жизнью! Когда он ехал по холму в своей машине сегодня вечером, он был похож… он был похоже… о… я не могу пояснить!
Но они знали, что она имела в виду. Энтони Марстон находился в расцвете молодости и силы и казался каким-то бессмертным существом. А теперь он бесформенной грудой лежал на полу.
Доктор Армстронг спросил:
— А разве имеются иные возможности, нежели самоубийство?
Все медленно покачали головами. Других версий и быть не могло. Сами напитки оказались безвредными. Они все видели, как Энтони Марстон подошел к столу и налил себе виски. Посему следовало, что цианид в бокал должен был положить сам Энтони Марстон.
И однако… почему Энтони Марстон совершил самоубийство?
Блор задумчиво произнес:
— Вы знаете, доктор, мне кажется, что здесь что-то не так. Я бы не сказал, что Энтони Марстон относится к тому типу джентльменов, которые могут совершить самоубийство.
Армстронг ответил:
— Согласен.
II
На этом они и оставили обсуждение вопроса. А что еще они могли сказать? Армстронг и Ломбард отнесли безжизненное тело Энтони Марстона в его спальню и положили там, накрыв простыней.
Когда они вновь спустились вниз, остальные стояли, сбившись в кучку и время от времени поеживаясь, хотя ночь и не была холодной.
Эмили Брент заявила:
— Нам лучше лечь спать. Уже поздно.
И действительно, уже было больше двенадцати часов ночи. Предложение было вполне разумным, однако все заколебались. Словно для успокоения цеплялись за общество друг друга.
Судья заявил:
— Да, мы должны выспаться.
Роджерс сказал:
— Я еще не убирал… в столовой.
Ломбард сжато бросил:
— Утром уберете.
Армстронг спросил у него:
— Ваша жена в порядке?
— Пойду посмотрю, сэр.
Он вернулся через минуту-другую.
— Она сладко спит.
— Хорошо, — сказал доктор. — Не беспокойте ее.
— Что вы, сэр. Я просто приберусь в столовой, удостоверюсь, что все заперто, и тогда отправлюсь на покой.
И он направился по холлу в столовую.
Другие медленно и как-то неохотно поднялись наверх.
Если бы это был старый дом со скрипящим полом и темными тенями, и стенами, обитыми панелями, могло бы возникнуть какое-то сверхъестественное ощущение. Но этот дом был олицетворением современности. Никаких темных углов, никаких панелей, скрывающих тайники, его наводнял электрический свет — все в нем было новое, яркое и сияющее. Ничего скрытного, — ничего таинственного. Дом вообще не имел атмосферы. И почему-то это было самым страшным…
На верхней площадке они пожелали друг другу спокойной ночи. Каждый вошел в свою комнату и почти бессознательно запер дверь…
III
В своей приятной комнате, выкрашенной в мягкие тона, господин судья Уогрейв разоблачился и приготовился ко сну.
Он думал об Эдварде Ситоне.
Он очень хорошо помнил Эдварда Ситона. Его волосы, его голубые глаза, его привычку смотреть прямо в лицо с простым откровенным видом. Именно это произвело такое хорошее впечатление на присяжных.
Луэллин, действовавший от имени Короны[21], немного испортил дело. Чересчур уж был неистов, пытался доказать слишком много. Мэттьюс же, с другой стороны, защитник, оказался хорош. Его точки зрения были обоснованы. Перекрестный допрос беспощаден. Управление клиентом, когда тот давал показания, — верх мастерства.
И Ситон неплохо преодолел испытание перекрестного допроса. Не был ни возбужден, ни чересчур неистов. На присяжных это произвело хорошее впечатление. Возможно, Мэттьюсу казалось, что все неприятности суда позади и уже можно праздновать победу.
Судья тщательно завел свои часы и поместил их рядом с кроватью.
Он прекрасно помнил, как сидел там — скучал, делал пометки, оценивал все, сводил в систему каждый обрывок информации, свидетельствующей против подсудимого.
