Учитель играл на органе. Он был моложе Селерена. Похоронная церемония не растрогала Селерена, вернее сказать, он думал о другом – о том, как меняются поколения.
Кюре произнес краткую проповедь, и после отпущения грехов оставалось только обогнуть церковь, чтобы оказаться на кладбище.
Там была похоронена мать, и новый гроб опустили в "ту же могилу.
Все собравшиеся подходили к нему и пожимали руку. Наконец, после того как он в последний раз зашел к Жюстин, Селерен собрался сесть в машину.
– Скажите... Извините, что вам докучаю... Может, будет лучше, если вы подпишете мне документ?
Он понял и вернулся в дом.
– У вас есть бумага?
Она уже купила пакет дешевой линованной бумаги – такую можно купить только в сельской местности. Были у нее и ручка, и бутылочка зеленых чернил.
– Только такого цвета и были.
Он составил нечто вроде арендного договора, не допускавшего иного истолкования.
– Вы ведь в самом деле сказали, что я могу здесь оставаться, пока буду жива?
– Здесь так и написано.
Она разыскала старые очки в металлической оправе и прочитала несколько строчек, шевеля губами.
– Должно быть, здесь все правильно... Вы в этом разбираетесь лучше, чем я... Спасибо вам еще раз, буду молить Бога за вас и вашу семью...
В детстве он жил здесь, в этой лачуге. У него были брат и сестра, оба они умерли в один год от какой-то заразной болезни, названия которой он так и не узнал.
Это был его мир, и другого он не знал, пока честолюбие не побудило его отправиться в Париж.
Когда он вернулся домой на бульвар Бомарше, радио гремело на всю квартиру. Марлен была готова с утра до вечера слушать музыку.
– Прости, отец...
В первые дни после смерти Аннет он просил детей не ставить пластинки, не включать телевизор. Но мог ли он требовать, чтобы они отказывали себе в этом бесконечно?
– Ничего, слушай...
– Как там было?
– Как обычно бывает в деревне.
– Пришло много народу?
– Все, кто способен передвигаться на своих ногах.
– Твой отец был известной личностью в деревне?
– В своем роде. Больше него никто не мог выпить.
– От этого он и умер?
– Вероятно.
– Тебе было очень грустно?
– Грустно снова увидеть места, где прошло мое детство.
– Там, должно быть, красиво?
– Совсем нет...
– Ты какой-то подавленный...
– Я повидал кое-кого из соучеников, которые остались там. Повидал кузнеца, который, когда я уезжал, был крепким мужчиной в расцвете лет, а превратился в седовласого старика, который ходит, опираясь на палку...
– Бедный отец!
– Надеюсь, когда-нибудь, через много лет, если вы приедете сюда, в эту квартиру, у вас не будет такого впечатления. Мне хочется, чтобы у вас обоих от вашего детства и вашей юности остались приятные воспоминания.
– Так и будет, это точно.
Она взяла его за руку и поцеловала.
– Жан-Жак безвылазно сидит у себя в комнате и трудится. Он не знает, что ты приехал.
Из кухни высунулась Натали.
– Мне послышалось, что кто-то разговаривает. Как съездили? Хорошо?
– Скорее, тягостно.
– Да... Бывают места, куда лучше не возвращаться...
У Жан-Жака были всклокоченные волосы и усталые глаза. Он поцеловал отца в обе щеки.
– Я в страшной запарке. Экзамен будет на той неделе, а остались еще кое-какие мелочи, которым раньше я не придавал значения. Как насчет поесть?
– Все готово, – объявила Натали.
– На твоем месте я не изводил бы себя так... Ты же уверен, что сдашь экзамен...
– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
Селерен готов был согласиться с дочерью. Единственное, в чем можно было упрекнуть Жан-Жака, так это в том, что он все принимал слишком всерьез, начиная с учебы.
– У меня есть товарищи в лицее, которые считают, что в нашем возрасте на все можно наплевать. Они не отдают себе отчета, что как раз сейчас, в эти годы, решается вся наша жизнь... Что ты об этом думаешь, отец?
– Я думаю так же, как и ты... В наше время нужно иметь диплом, даже если ты забыл все, чему тебя учили.
– Вот видишь! – закричала Марлен и расхохоталась.
Натали сидела с краю стола, она собрала глубокие тарелки. На второе были равиоли, которые она готовила раз в неделю. Жан-Жака еда не волновала. А Марлен стала возражать:
– Опять! Какой сегодня день? А, суббота... Могла бы и догадаться. По субботам у нас равиоли.
– А почему вы не составляете меню вместе со мной? Тогда бы вы ели то, что вам нравится.
Натали было примерно столько же лет, что и Жюстин, а выглядела она лет на двадцать моложе служанки его отца. Самым удивительным было ее всегда хорошее настроение. Она прошла через множество испытаний, даже таких, о которых предпочитала молчать.
Но она не озлобилась, а решила принимать жизнь с ее лучшей стороны. Все ее радовало: кухня, уборка, а раньше, когда дети были маленькими, прогулки с ними.
Она никогда не говорила об усталости, даже когда делала генеральную уборку, повязав голову платком, отчего становилась похожей на русскую крестьянку.
Словом, только Селерен думал о том, что за столом кого-то не хватает. Ведь все немного передвинулись, чтобы не оставлять пустого места.
За едой Аннет говорила мало. Можно было подумать, что ее занимают какие-то мысли, и если на ее лице появлялось подобие улыбки, то только для того, чтобы скрыть эти мысли.
Селерен часто задавался трудным вопросом: удалось ли ему сделать ее счастливой?
На протяжении двадцати лет он был в этом уверен, потому что считал, что все его близкие счастливы. Его удивляло только то, что она не бросает работу, но он убеждал себя, что она нуждается в деятельности.
Что бы она делала одна, пока дети были в школе? Она не только не умела готовить, но он никогда не видел, чтобы она шила. Это Натали по вечерам чинила одежду под лампой в кухне.
Если она слушала музыку вместе со всеми, то редко высказывала свои суждения.
– Что ты скажешь об этом певце, мать?
Это Марлен всегда прерывала передачу своими соображениями.
– Он неплох...
– А по-моему, он потрясный... У всех моих подруг есть его пластинки. Хотелось бы, чтобы и мне их купили на день рождения...
На это уходили все ее карманные деньги.
Аннет курила сигарету. Курила нервно, то и дело вынимая ее изо рта, а потом раздавила окурок в пепельнице.
– А ты куришь у людей, которых посещаешь? – как-то раз простодушно спросил он.
– Я им приношу сигареты, – довольно сухо ответила она. – Или трубочный табак...
Он никогда не бывал в учреждении, от которого она работала, находившемся в одной из пристроек к ратуше. Она его туда не звала, а он не смел ее об этом попросить.
Там прошла значительная часть ее жизни, о которой он ничего не знал. Теперь же он испытывал потребность узнать о ней все, чтобы сохранить в своей памяти.
На следующий день он не без труда разыскал это учреждение, в приемной которого сидели и терпеливо ждали престарелые люди.
Прошла молодая женщина, увидела, что он в растерянности стоит посреди комнаты.
– Кого вы ищете?
– Я муж мадам Селерен... Мне хотелось бы поговорить с ее начальником.
– Это мадам Мамен... Она вас, конечно, примет, как только от нее выйдет посетитель. Я предупрежу ее, что вы здесь...
Из кабинета вышел инвалид на костылях.
– Прошу вас, мсье Селерен, мадам Мамен вас ждет...
Стены были выкрашены в светло-зеленый цвет, светлая конторская мебель... Директриса была примерно такая же полная, как Натали, но менее рыхлая. Она не улыбалась, хотя принимала его весьма любезно.
– Вы муж нашей бедной Селерен? Садитесь, прошу вас...
Он понял, что работники социальной защиты не называют друг друга по имени.
– Я собиралась пойти на похороны, но мне сказали, что они будут в тесном кругу. Мсье Селерен, я выражаю вам свои самые искренние соболезнования... У вас была замечательная жена... Передо мной прошло множество девушек и молодых женщин, но таких, как она, я больше не встречала. Можно сказать, она выбирала для себя самые трудные, самые неприятные случаи.
Лицо у нее было мучнисто-бледное, а глаза не голубые, как у Натали, а серые.
Селерен был растроган и не знал что сказать. Зачем он пришел в это учреждение, являвшее собой некое сочетание государственной конторы и монастыря?
Мадам Мамен прекрасно могла бы выступать в роли игуменьи. Однако она не совсем утратила склонность к кокетству, так как на ней было шелковое платье в мелкий цветочек.
– Мне сказали, что она стала жертвой дорожного происшествия...
– Да, это верно.
– Я не читаю газет и узнала о случившемся только через два дня. Где же произошла эта трагедия?
– На улице Вашингтона...
– Видимо, у нее были какие-то свои дела в этом районе. У нас там нет подопечных, и в любом случае это не ее участок...
– Не понимаю... В какие часы она работала?
Он сам не знал, почему задал этот вопрос. Наверное, чтобы немного больше узнать о жизни жены.
