Когда жена забеременела, он не находил себе места от счастья. Рожала она в клинике, где он навещал ее по два раза в день и где засиживался до тех пор, пока его не выставляли за дверь.
– Жорж, тебе пора уходить. Сестры смеются над тобой...
– Но раз это не запрещено...
Клиника была частной, и часы посещения в ней не были строго регламентированы. Он приходил с полными руками цветов и пирожных, часть которых доставалась сестрам.
Мог ли кто-нибудь быть счастливее его?
Всякий раз, когда он встречался с Брассье, тот расспрашивал его об Аннет и о ребенке.
– Ты его скоро увидишь... Впрочем, мог бы сходить повидать его в клинике.
Ребенка крестили в церкви Сен-Дени-дю-Сен-Сакреман. Брассье был крестным отцом, а крестной матерью – жена Жюля Давана.
Натали настояла, чтобы обед был устроен дома, и все так восхитительно приготовила, словно всю жизнь была кухаркой. Эвелин Брассье поражала необыкновенной элегантностью, одетая словно для большого приема.
Говорила она мало. Казалось, она живет во сне. Их дом вблизи Рамбуйе был почти готов.
Дела шли превосходно. Клиентура все время росла.
– Я принимаю заказы только на оригинальные вещи. Благодаря этому мы приобретаем известность.
Их слава росла не по дням, а по часам, мадам Кутанс принимала множество посетителей, в том числе и эту самую Папен, как ее звали за глаза, которая стала их лучшей заказчицей.
Мадам вдова Папена, урожденная Моленкур... Производство шарикоподшипников обходилось без ее участия, она же довольствовалась получением прибыли.
Жила она на авеню Гош и большую часть послеполуденного времени проводила за игрой в бридж.
Из всего этого и состоял милый сердцу и внушающий уверенность в себе жизненный уклад. Аннет снова была беременна и на этот раз, казалось, не так уж этому радовалась. Родилась девочка, Марлен, и был дан точно такой же обед у них дома, как и по случаю рождения Жан-Жака, были тот же самый крестный отец и та же самая крестная мать.
Время от времени к ним приходила поужинать чета Брассье, и Натали готовила блюда русской кухни.
Кроме «Альфа-ромео» Брассье купил вместительный джип на восемь мест. На этой-то машине он и отвез как-то раз в воскресенье Селерена и его жену в свой загородный дом.
Он был построен в деревенском стиле, но без перебора" внутри уютно, мебель подобрана с отменным вкусом, так же как ковры и картины. Преобладал белый цвет, вернее – цвет яичной скорлупы.
Они обошли весь дом. Малышей они с собой не привезли, оставив их на попечение Натали. Она так к ним привязалась, что даже ревновала, когда Аннет брала их на руки.
Селерен тоже купил машину сил без всяких излишеств, которую использовал исключительно для поездок на аукционы в окрестностях Парижа. Он не покупал много вещей зараз. Никаких редкостей. Только добротную старинную провинциальную мебель, которую потом сам полировал, когда ее доставляли.
Иной раз Аннет ездила с ним, но это случалось редко. Похоже, рождение двоих детей ее переменило. Черты лица смягчились, глаза часто смеялись. Казалось, она стала наконец радоваться жизни не только на своей работе в трущобах, которую так и не оставила.
Она неизменно носила одежду цвета морской волны, который выбрала для себя раз и навсегда, но не чуралась украшать свои платья всякими безделушками.
Как-то раз она спросила его в упор:
– Что ты думаешь об Эвелин?
– Даже не знаю. Такую женщину трудно понять...
– Ты женился бы на ней, если бы она была свободна?
– Нет.
– А ведь она красивая.
– Но не такая красивая, как ты.
– Не говори глупости. Я не красивая. Хоть лицом я и ничего, никто не обращает на меня внимания. А Эвелин, она могла бы быть манекенщицей или сниматься в кино... Во-первых, она высокая и тонкая, а я, скорее, маленькая...
– Почему ты меня об этом спросила?
– Потому что подумала о ней... Она редко бывает в Париже, два раза в неделю приезжает к парикмахеру. Она так заботится о своей красоте, что почти никого не замечает. Дни напролет она слушает музыку и читает иллюстрированные журналы.
– Откуда ты знаешь?
– Жан-Поль мне говорил.
– Он с ней не счастлив?
– Быть может, как раз такая женщина ему и нужна... Красивая роскошная безделушка.
С тех пор прошли годы. Этот разговор в ту минуту его не поразил. Теперь же он ему припомнился со стереоскопической четкостью.
Аннет подарила ему двадцать лет счастья. Сама она, безусловно, и не догадывалась об этом, поскольку почти всегда была всецело поглощена своей работой.
Ее чувства мало-помалу пробуждались, но оставалась еще некоторая стесненность, что-то вроде комплекса вины. Сжимая ее в объятиях, он видел, бывало, слезы у нее на глазах.
– Что с тобой?
– Ничего. Это от счастья...
Временами Селерен испытывал страх за то, что считал своим. Но, может быть, это касалось того маленького мирка, который его окружал: Натали, мадам Кутано, коллеги?
Никакой напряженности, никаких задних мыслей не было в их отношениях. Времена года сменяли друг друга, и Селерен радовался каждому – что зиме, что лету.
Крыши, видневшиеся за огромным окном мастерской, стали родными, как я розовые или серые, грозящие дождем облака.
Настал день, когда Жан-Жака посадили за стол вместе со взрослыми, положив на стул подушечку.
Потом пришел черед и его сестры.
– Куда же подевались мои голубчики? – забавно вопрошала Натали, когда их не было видно.
У них были свои маленькие приятели, жившие на других этажах. Натали водила их гулять в сад Тюильри.
Селерен взял отпуск впервые с тех пор, как объединился с Брассье. Он снял виллу на Рива-Белла недалеко от Кана, и вся семья поселилась там, естественно вместе с Натали.
Дети играли в песке, а Селерен с женой вытягивались в шезлонгах и затуманенными взорами глядели на море.
– О чем ты думаешь?
– О своих старичках и старушках, которые, должно быть, теряются в догадках, куда я делась.
Брассье проводили время в Канне, где они наняли катер.
Селерен тоже думал о Париже, о своих товарищах по работе. Плавал он плохо. Натали совеем не плавала и наблюдала за ними с берега.
По вечерам их одежда была полна песку, и нужно было принимать душ, перед тем как лечь в постель.
– Настанет день, когда мы купим себе виллу...
– Чтобы проводить на ней три недели летом? А кто будет присматривать за ней зимой? Нужно, чтобы каждый день кто-то проветривал комнаты.
– А место тебе нравится?
– Для детей просто замечательное, здесь такой песок. Вода, правда, холодноватая, но им, похоже, это нипочем, ведь они не жалуются.
Это было если не полным, то, во всяком случае, почти полным просчетом. Стало ясно, все это ее не занимает. Говорила она мало. Сейчас, когда у нее появилась возможность поиграть с детьми, она перепоручила их Натали. Кухней она тоже не занималась.
Ей, должно быть, не хватало ее работы. Она была привязана к ней так же крепко, как он к своей мастерской.
Селерену в иные дни тоже казалось, что время ползет слишком медленно.
– Сегодня хороший фильм в казино...
– Ты же отлично знаешь, что я не люблю никуда ходить по вечерам.
А может быть, она вовсе и не скучала? Она всегда бывала спокойной, старалась как можно меньше общаться с внешним миром, если не считать ее походов в трущобы.
Наверное, у нее была очень напряженная внутренняя жизнь, о которой ее муж мог только догадываться.
– Перед следующим отпуском съездим в Бретань, может, там какое-нибудь местечко понравится нам больше, чем Рива-Белла...
– Как хочешь...
Это не было ни апатией, ни, конечно же, – безразличием. Помимо своей профессиональной деятельности во всем прочем она предоставляла другим заботу о принятии решений. Это относилось даже к выбору кушаний.
– Что вы хотите на обед, мадам?
– Мне все равно... Спросите мужа... В нашей семье он гурман...
Возвратившись в Париж, они вздохнули с облегчением, вновь обретя свою мебель, привычные вещи домашнего обихода. Натали тотчас же принялась пылесосить, чтобы избавиться от набравшейся в комнаты пыли.
Они ужинали в ресторане, в одном из тех маленьких ресторанчиков, которые посещали еще до женитьбы.
Он с трепетом вспоминал тот день, когда она сказала: «Да». Тогда он изумленно смотрел на нее и недоумевал: неужели такая женщина, как она, хочет разделить свою жизнь с таким мужчиной, как он?
Она улыбнулась – он это помнил, – отчего ему стало еще больше не по себе.
Была ли она более зрелой, чем он? Возможно. Рядом с ней он казался себе мальчишкой. Впрочем, наедине с самим собой – тоже. Он вообще казался себе ребенком и даже удивлялся, когда к нему обращались как к взрослому.
Разве само его ремесло не было игрой? Он рисовал эскиз какого-нибудь украшения, как ребенок рисует домик, потом терпеливо воплощал его при помощи таких крошечных инструментов, что они казались игрушечными.
