Я поднялся по лестнице. Радио, которое я слушал по телефону, все еще орало спортивную программу. Я взглянул на номера комнат и пошел по коридору. Номер 204 был по правой стороне, и радио гремело как раз напротив. Я постучал, ответа не было, я постучал громче. Потом еще. Потом, нашаривая в кармане ключ, который мне дал Джордж Ансон Филипс, я выглянул в окно.
Через улицу располагалось итальянское похоронное бюро. Аккуратный, тихий дом, беленые кирпичные стены. «Пьетро Палермо. Похоронные церемонии». Тонкая нитка неоновой вывески по фасаду, атмосфера целомудрия и покоя. Высокий человек в темном костюме вышел на крыльцо и оперся о косяк. Красивая шевелюра серебряных волос зачесана назад. Он достал портсигар — с такого расстояния казалось, что он серебряный или платиновый с черной эмалью, — и лениво вытащил длинными смуглыми пальцами длинную сигарету. Убрал портсигар, закурил. Сложил руки на груди и уставился в пространство полузакрытыми глазами. От кончика неподвижной сигареты прямо к лицу поднималась струйка дыма, тонкая и прямая, как дым погасшего на рассвете костра.
У меня за спиной взревела по радио толпа футбольных болельщиков. Я отвернулся от высокого итальянца, открыл дверь номера 204 и вошел.
Квадратная комната с темным ковром, скудной и непривлекательной обстановкой. У встроенной кровати обычное кривое зеркало, в отражении я был похож на неудачника, возвращающегося тайком домой после очередной проигранной партии. Стул, стол у окна, по обе стороны от кровати невысокие двери.
Левая дверь вела в маленькую кухню с деревянной раковиной, газовой плитой и старым холодильником, который громко щелкнул и стал дрожать в муках как раз, когда я вошел. У плиты тарелка с остатками завтрака: гуща в кофейной чашке, обгорелая корочка хлеба, хлопья по краю тарелки, ломтик растаявшего масла на блюдце, вымазанный нож и грязный глиняный кофейник.
Я обошел кровать и открыл вторую дверь. Она выходила в крохотную гардеробную с открытым платяным шкафом и встроенным туалетным столиком. На столике лежали расческа, гребень с несколькими светлыми волосами на черных зубцах, дезодорант, маленький фонарик с разбитым стеклом, стопка писчей бумаги, перо, чернила в банке, сигареты и спички у стеклянной пепельницы с десятком окурков.
В ящиках стола лежали носки, белье, носовые платки — как раз на дорожный чемоданчик. На плечиках в шкафу висел темно-серый костюм, не новый, но в хорошем состоянии, и под ним — пара пыльных башмаков.
Я толкнул дверь в ванную. Она открылась на полметра и остановилась. В нос ударил острый, резкий, горький запах. Я налег на дверь. Она немного подалась, но потом вернулась в то же положение, словно кто-то держал ее с той стороны. Я заглянул внутрь.
Места в ванной ему не хватало, поэтому его колени торчали вверх и слегка в стороны, а голова была прижата к основанию кафельной стены — не задрана, а только тесно прижата. Его коричневый костюм слегка смялся, из нагрудного кармана косо торчали его темные очки — вот-вот вывалятся. Как будто это имело значение. Правая рука лежала на животе, левая была откинута ладонью вверх, пальцы чуть согнуты. На голове с правой стороны в пшеничных волосах видна запекшаяся рана. Открытый рот был полон блестящей черной крови.
Дверь была прижата его ногой. Я нажал покрепче и пролез внутрь. Я наклонился к нему, чтобы прощупать пальцами артерию на шее. Кожа была ледяная. Ледяной она быть не могла. Просто мне так показалось. Я поднялся и оперся спиной о дверь, крепко сжав кулаки в карманах. Футбол все еще продолжался, но через две двери радио звучало глухо.
Я стоял и смотрел на него. Ерунда это все, Марлоу, ерунда. Тебя это не касается. Абсолютно. Ты его даже не знал. Уходи быстро, уходи.
Я отклеился от двери, раскрыл ее пошире и вернулся в комнату. Из зеркала на меня глянуло напряженное, злое лицо. Я быстро отвернулся от него, достал плоский ключ, полученный от Джорджа Ансона Филипса, протер его влажными ладонями и положил у лампы.
Открывая входную дверь, я касался ручки, потом еще раз брался за внутреннюю ручку, когда закрывал. В футбольном матче кончился тайм, кто-то вел три — один. Пьяный женский голос горланил собственную вариацию «Френки-Джонно». Низкий мужской голос крикнул ей, чтоб заткнулась, но она продолжала петь, потом послышался какой-то шум, звук пощечины, визг, пение прекратилось, и опять стало слышно радио.
Я сунул в рот сигарету, закурил и вышел на лестницу.
Постоял в полутемном коридоре, глядя на надпись «Управляющий в № 106».
Дурак я, и смотреть на нее не надо было. Я смотрел на нее не меньше минуты, кусая потухшую сигарету.
Я повернулся и пошел по коридору. На маленькой эмалевой табличке было написано «Управляющий». Я постучал.
За дверью подвинулся стул, прошаркали ноги, дверь открылась.
— Вы управляющий?
— Ну, — голос был тот же, что я слышал по телефону в приемной Элизии Моргенштерна.
В руке он держал грязный пустой стакан. Это был долговязый мулат с короткими курчавыми волосами. Худое узкое лицо с хитрыми глазами. Большие уши. Его толстый нос, видно, имел обыкновение лезть куда не надо. В общем, тренированное лицо, при желании на нем ничего не прочтешь, лицо, сохраняющее спокойную непроницаемость. Он был в расстегнутом жилете, без пиджака, на манжетах голубые запонки с металлическими застежками.
— Мне нужен мистер Ансон.
— Двести четвертый.
— Там его нет.
— Прикажете утопиться?
— Понял, — сказал я. — Это у вас всегда так или сегодня у вас день рождения?
— Пошел ты, — сказал он. — Катись отсюда. — Он начал закрывать дверь. Потом открыл ее и опять добавил: — Прогуляйся. Давай-давай… — Таким образом разъяснив свою мысль точнее, он стал опять закрывать дверь.
Я придержал ее. Он нажал со своей стороны, от чего наши лица оказались рядом. «Пять долларов», — сказал я.
Это его сломало. Он открыл дверь так резко, что мне пришлось быстро шагнуть вперед, чтобы не боднуть его головой в подбородок.
— Входи.
В комнате была встроенная кровать и все остальное строго по прейскуранту, включая бумажный абажур и стеклянную пепельницу. Комната была выкрашена в цвет яичного желтка. Не хватало еще жирных черных пауков по стенам — для полного сходства с бредом шизофреника.
— Садись, — сказал он, запирая дверь.
Я сел. Мы осмотрели друг друга.
— Пива? — предложил он.
— Спасибо.
Он открыл две банки пива, налил свой грязный стакан и потянулся за вторым таким же. Я сказал, что буду пить из банки.
— Двадцать центов, — сказал он.
Я дал ему двадцать центов.
Он сунул монеты в жилетный карман, не отводя от меня глаз. Потом подтащил стул, сел, раздвинул свои костлявые колени и свалил свободную руку между ними.
— Пятерка мне не помешает, — сказал он.
— Это хорошо, — сказал я. — Я, собственно, не собирался ее вам давать.
— А? Умник, — сказал он. — Ты поспокойнее. У нас тут чистое уважаемое заведение. Никаких штук тут не будет.
— Заведение хорошее, — сказал я. — Наверху только что свиньи не хрюкают.
Улыбка у него получилась широкая. Так, сантиметра на два.
— Мы и не таких видели, — сказал он.
Я достал бумажник, выбрал одну карточку. Это была не моя. На ней было написано: «Джеймс Б. Поллок. Следователь страховой компании». Я попытался вспомнить, кто такой Джеймс Б. Поллок, и не смог. Тогда я отдал карточку рыжему.
Он прочел ее и потер уголком кончик носа.
— Деловой? — спросил он, не отводя глаз от моего лица.
— Камушки, — ответил я.
Он задумался. Пока он соображал, я прикинул, беспокоит ли его это дело или нет. Похоже, что нет.
— Иногда и к нам попадают, — протянул он. — Никуда не денешься. Но, на мой взгляд, непохоже. Слабоват жилец.
— Может, меня зря побеспокоили, — сказал я и описал ему Джорджа Ансона Филипса, живого Джорджа Ансона Филипса в этом его коричневом костюме, темных очках, соломенной шляпе с этой желто-коричневой ленточкой. Интересно, куда делась шляпа. Там ее не было. Наверное, выбросил — решил, что слишком бросается в глаза. Его соломенная шевелюра была не Лучше.
— Похоже на него?
Он подумал, прежде чем ответить. Потом кивнул, — да. Его темные глаза смотрели настороженно, крепкая сухая рука держала карточку у губ.
— Не раскусил я его, — сказал он. — Да, боже, нигде ж не написано, какого цвета уголовники и какой формы. Он тут уже месяц. Если б его по виду можно было определить, он бы здесь не сидел.
Потом он сказал:
— Мистеру Палермо это не понравится.
— Мистеру Палермо?
— Хозяину… Через дорогу живет. Держит похоронное бюро. Этот дом его, и других хватает. Собственно, вся округа его, понял? — Он подмигнул мне. — Держится в тени. Шума не любит.
— Ладно, пока он там сидит в тени, или играет с трупами, или что он там сейчас делает, пойдем-ка пошарим в комнате.
