Ознакомительная версия.
– Ну, не так уж страшно, – сказала Таппенс. – Скорее интересно, люди ужасно волновались. Вот летающие бомбы, которые сбрасывали на нас в прошлой войне, были гораздо страшнее. Не покидало ощущение, что они за тобой гонятся. Ты идешь или бежишь по улице, а она тебя догоняет.
– А по ночам, наверное, приходилось сидеть в метро? У меня есть подруга в Лондоне. Так вот она говорит, что они все ночи просиживали в метро. На станции «Уоррен-стрит», так, кажется, она называлась. Все жители были распределены по станциям метро.
– Я не жила в Лондоне во время этой войны, – сказала Таппенс. – Не думаю, чтобы мне понравилось проводить все ночи в метро.
– А вот моя подруга – ее зовут Дженни, – так она просто полюбила метро. Говорит, там было очень весело. Вы знаете, в метро у каждого была своя ступенька. Она как бы автоматически закреплялась за вами. Люди приносили с собой бутерброды и все прочее, что могло им понадобиться. Там можно было отвлечься от волнений и с кем-нибудь поболтать. Разговоры продолжались всю ночь напролет. Так было замечательно! А утром начиналось движение поездов, и все расходились по домам. По словам подруги, когда война кончилась и ночевать в метро уже не было нужды, она почувствовала себя ужасно – так стало скучно и тоскливо.
– Но в девятьсот четырнадцатом, по крайней мере, не было летающих бомб, – сказала Таппенс. – Только одни цеппелины.
Однако было совершенно очевидно, что цеппелины не вызывали у Гвенды никакого интереса.
– Я спросила вас о женщине по имени Мери Джордан, – напомнила Таппенс. – Беатриса сказала, что вы были с ней знакомы.
– Да нет, не так чтобы знакома. Просто пару раз слышала разговоры о ней, но это было бог знает как давно. Бабушка моя говорила, что у нее были чудесные золотистые волосы. Она была немка, фраулин, как их называли. Работала нянькой, ухаживала за детишками. Сначала служила в семье морского офицера, это было где-то в Шотландии, мне кажется. А потом приехала сюда. Поступила в одно семейство – их фамилия была то ли Паркс, то ли Паркинс. У нее был один выходной в неделю, и она проводила его в Лондоне, туда-то она и отвозила что-то – уж не знаю толком, что именно.
– Но все-таки, что это могло быть? – спросила Таппенс.
– Не знаю – об этом много не говорили. То, что она крала, как мне думается.
– И что же, ее поймали на воровстве?
– Нет, по-моему, нет, хотя и стали уже подозревать, но она заболела и умерла, так что ничего не узнали.
– А от чего она умерла? И где это случилось? Ее поместили в больницу?
– Нет, в те времена, по-моему, и больницы-то здесь не было. Говорили, что виновата кухарка, она по ошибке сделала что-то не то. Вроде того что перепутала шпинат с дигиталисом. А может, это был не шпинат, а салат-латук. Нет, кажется, совсем другое. Говорили еще про белладонну, сонную одурь, но этому я уж совсем не верю, потому что эту сонную одурь все прекрасно знают, да кроме того, это ягоды, а не листья. Так вот, я думаю, что это был дигиталис – нарвали листиков в саду по ошибке вместо латука. Между прочим, у дигиталиса есть еще и другое название, что-то связанное с перстами, с пальцами то есть. Так вот, в его листьях содержится какой-то сильный яд – приходил доктор, пытался что-то сделать, да только все напрасно, я так думаю, было, верно, слишком поздно.
– А большая у них была семья, много в доме было народу, когда это случилось?
– Да, по-моему, целая куча – да, конечно, ведь у них постоянно кто-нибудь гостил, как я слышала, и детей было полно, и еще всякие там няньки, горничные да гувернантки. И гости бывали постоянно, а уж на субботу и воскресенье непременно кто-нибудь приезжал. Только имейте в виду, сама-то я всего этого не наблюдала и говорю со слов бабушки. Да иногда еще старик Бодликот что-то болтает. Это садовник, который иногда здесь у нас работает. Он и тогда был садовником, и его пытались даже обвинить в том, что он по ошибке нарвал не той травы, которую следовало бы, но потом выяснилось, что это сделал не он, а кто-то из гостей. Вызвались помочь, набрали в огороде овощей и принесли на кухню кухарке. Ну, вы знаете, шпинат, латук и все такое, так ведь городские люди, они же не разбираются в этом, вот и перепутали. На следствии – или как это у них называется – говорили, что такую ошибку может совершить любой, потому что шпинат и щавель растут бок о бок с этой самой, у которой название похоже на пальцы. Они, значит, нарвали этой самой травы – рвали прямо пучками, не разбирая, где что. Как бы то ни было, все было очень печально, говорит бабушка, потому что девушка была такая миленькая, волосы у нее были – чистое золото.
– И она каждую неделю ездила в Лондон? Понятно, что ей нужен был для этого выходной.
– Ну да. Говорят, у нее в Лондоне были друзья. Она же была иностранка. Бабушка говорит, ходили слухи, что она была немецкой шпионкой.
– Это правда?
– Мне кажется, нет. Мужчинам она нравилась, вот это точно. У нее были друзья среди морских офицеров и тех, что находились в Шелтонском военном лагере. Она дружила только с военными.
– Так была она шпионкой или нет?
– Я бы так не сказала. Понимаете, бабушка только говорила, что об этом ходили слухи. Но это было не в эту войну, а совсем давно, много лет тому назад.
– Вот интересно, – сказала Таппенс, – как легко смещаются события двух мировых войн. У меня был знакомый, у которого приятель участвовал в битве при Ватерлоо.
– Подумать только! Ведь это произошло задолго до девятьсот четырнадцатого. В няньках тогда служили иностранки – всякие там мамзели да фраулины – кто их знает, что это означает. А уж как она деток любила, как хорошо за ними ухаживала, бабушка говорит. Очень ею были довольны, и все ее любили.
– Она жила тогда здесь? Я хочу сказать – в «Лаврах»?
– Тогда дом назывался иначе, мне, по крайней мере, так кажется. Она служила у Паркинсонов – или они были Перкинсы? Что-то в этом роде, не помню точно, – сказала Гвенда. – Была у них прислугой за все. Приехала она из того места, где делают этот «пирог» – ну, такой дорогущий паштет, который подают, только когда важные гости. У нас он продается в лавке «Фортнум и Мейзон». Город, значит, такой, наполовину немецкий, наполовину французский, так, по крайней мере, говорили…
– Может быть, Страсбург? – высказала предположение Таппенс.
– Вот-вот, так он называется[5]. Она еще рисовала картины. Нарисовала портрет моей старой двоюродной бабушки. Тетушка Фанни, бывало, говорила, что на нем она выглядит гораздо старше. Еще она нарисовала одного из паркинсоновских детей. Старая миссис Гриффин до сих пор его хранит. Этот паркинсоновский мальчишка что-то про нее прознал – тот самый, кажется, которого она рисовала. Он ведь был крестником миссис Гриффин, похоже, так оно и было.
– А как его звали? Может быть, Александр?
– Ну да, точно, это был Александр Паркинсон. Тот самый, что похоронен возле церкви.
Глава 2
Познакомьтесь с Матильдой, «Верной любовью» и КК
На следующее утро Таппенс отправилась на поиски хорошо известного в деревне человека, которого все обычно называли Старым Айзеком и только в исключительных, сугубо официальных случаях, если таковые вообще можно было припомнить, – мистером Бодликотом. Айзек Бодликот был, что называется, местной знаменитостью. Он был знаменитостью прежде всего из-за своего возраста – он утверждал, что ему девяносто лет (что обычно подвергалось сомнению), и он умел делать и чинить самые разнообразные вещи. Если ваши попытки вызвать водопроводчика не возымели успеха, вы обращались к старику Айзеку. Неизвестно, была ли у мистера Бодликота изначально какая-нибудь квалификация по тем специальностям, в области которых он брался за починки, однако за многие годы своей долгой жизни он научился отлично разбираться в многочисленных проблемах канализации, умел починить газовую колонку и, помимо этого, был всегда готов оказать услугу, когда требовалась помощь электрика. Плата, которую он назначал, выгодно отличалась от той, которую требовали дипломированные специалисты, а результаты его услуг, как ни странно, оказывались вполне удовлетворительными. Он мог выполнить и столярную работу, чинил замки, вешал картины, иногда, правда, недостаточно ровно, ремонтировал старые кресла, у которых вылезали наружу пружины. Главным недостатком мистера Бодликота была его безудержная говорливость, которая отчасти умерялась лишь вставными зубами, их приходилось то и дело поправлять, иначе его речь становилась совершенно невнятной. Память его по части обитателей округи была поистине безгранична. Правда, неизвестно, до какой степени на нее можно было положиться. Мистер Бодликот был не из тех, кто отказывает себе в удовольствии рассказать какую-нибудь интересную историю, относящуюся к давно прошедшим временам. Взлеты фантазии, когда он якобы вспоминал какое-нибудь событие, тут же выдавались за действительность.
Ознакомительная версия.
