— Мы ещё вернемся к этому, а сперва…
— Нет, мы должны решить немедленно. — Очевидно, она уже представила свой портрет на обложке журнала «Лайф». — Таким образом вы заработаете десять процентов.
— Десять процентов? От чего?
— От всего, что я получу. Законный гонорар моего литературного агента и импресарио.
Она протянула мне руку и посмотрела в глаза.
— Давайте пожмем друг другу руки.
Чтобы избежать подобного заключения контракта, не обидев её, я взял её миниатюрную ручку, повернул ладонью вверх и нежно погладил кончиками пальцев.
— Потрясающая идея! — воскликнул я. — Но с ней придётся пока повременить. В настоящий момент я на пороге полного банкротства. С моей стороны было бы противозаконно заключать новые контракты
— Я могу сказать репортерам, чтобы о тех вещах, которых я не знаю, они спросили у вас. Это называется «отослать к импресарио».
— Да, понимаю. Но это позднее…
— Позднее вы не будете мне нужны. Вы мне нужны сейчас.
— Вот я и сижу подле вас, но пока это чисто дружеская помощь.
Я выпустил её руку, которую держал, чтобы меня не обвинили в недостаточном внимании к её прелестям, и заговорил многозначительно:
— Если вы заявите репортерам, что я ваш импресарио, я сам устрою вам вторую шишку. Причём такую, по сравнению с которой эта покажется плоской, как блин. Ясно? Далее, если вас спросят, почему он вас ударил, не говорите, что не знаете. Скажите одно слово: «Тайна!» Люди обожают тайны. Теперь…
— Вот это да! — пришла она в восторг. — Как раз то, что требуется.
— Теперь мы должны подумать о полиции. Стеббинс — полицейский, и они не захотят повесить ему на шею такое обвинение. Мне известно, как они действуют в подобных случаях. Даже слишком хорошо известно. Полиция попытается представить дело таким образом, что Воллена прикончил кто-то из здешних, а потом сообразил, что вам что-то известно об этом, и поэтому намеревался убрать вас с дороги. Они даже могут сделать вид, что располагают кое-какими доказательствами. Например, кто-то слышал, как вы о чем-то говорили… Так что мы с вами должны быть готовы ко всему. Вы меня слушаете?
— Разумеется… А что я должна сказать, если репортеры спросят, собираюсь ли я продолжать работать в этой парикмахерской? Можно мне ответить, что я не желаю покинуть мистера Фиклера в трудное для него время?
Мне было нелегко усидеть на стуле. Я бы много дал за то, чтобы иметь право вскочить и уйти из кабинки, громко хлопнув дверью. Пройти к Кремеру и Пэрли, которые деловито подслушивают за стенкой, заявить, что я отдаю в их полное распоряжение эту красивую идиотку, и уехать домой. Но дома, в передней комнате под замком находились наши незваные гости, и во что бы то ни стало нужно от них отделаться.
Я посмотрел на прелестное, но глупое личико этой очаровательницы, с густыми длинными ресницами, прямым носиком, милым подбородком, и терпеливо повторил про себя, что только через неё можно решить эту задачу. Иного пути нет.
— Недурно, — похвалил я её. — Скажите, что вы преданы мистеру Фиклеру. Правильно, сейчас основное для вас — решить, как справиться с репортерами. Вы когда-нибудь уже давали интервью?
— Нет, это будет первое, и я не хочу его запороть.
— Умница. Больше всего они любят возможность посмеяться над полицией. Если вы сообщите что-то такое, чего не знает полиция, вы заработаете их вечную признательность. Например, то, что Стеббинс ударил вас по голове, не означает, что он один причастен к данной истории.
У него в парикмахерской должен быть сообщник, иначе зачем сюда приходил Воллен? Назовем этого сообщника Иксом. Теперь слушайте внимательно. Сегодня, приблизительно в то время, когда было совершено убийство, вы либо слышали, либо видели что-то опасное для Икса, и тому стало об этом известно. Он понимает, что если вы кому-нибудь проговоритесь, — мне, например, то ему и Стеббинсу — крышка. Естественно, они оба стремятся вас ликвидировать. По моему мнению, попытался бы это сделать Икс, но поскольку вы видели в зеркале отражение Стеббинса, не станем сейчас заострять на этом внимание…
Суть дела такова: если вам удастся вспомнить, что могло так напугать Икса, и если вы сообщите об этом репортерам прежде, чем полиции, то все газетчики — ваши рабы отныне и навеки.
Бога ради, не потеряйте, не упустите эту возможность!
Сосредоточьтесь! Восстановите в памяти все, что вы сегодня здесь видели и слышали, а также все, что делали и говорили. Думайте, даже если на это уйдёт весь вечер и вся ночь. Мы должны разобраться.
Она нахмурилась.
— Я не припоминаю ничего такого, что могло бы кого-то напугать.
— Не стоит понимать мои слова буквально. Это мог быть сущий пустяк, в котором вы сначала не нашли ничего особенного… Начнем с самого…
Я замолчал, увидев выражение её лица. Жанет больше не хмурилась, глаза её уставились куда-то вдаль, не замечая меня, и я уже знал, к чему это ведёт.
Я рявкнул:
— Может быть, вы хотите, чтобы репортеры вас возненавидели? Вычеркнули вас навсегда из списка знакомых?
Она вздрогнула.
— Боже упаси? Это было бы ужасно!
— Тогда следите за собой. Все, что вы им сообщите, должно быть чистейшей правдой. Вы обладаете острым умом и живым выражением, вам ничего не стоит домыслить любой факт. Но никакой отсебятины! Эти дотошные газетчики перепроверят все, что вы им скажете, и если они обнаружат хоть слово фальши — вы погибли. Этого они никогда не простят! Так что вам больше не понадобится импресарио.
— Но я не могу припомнить ничего такого!
— Конечно, прямо с ходу и никто не смог бы! Иной раз для этого требуется несколько дней, не говоря уж о часах.
Её рука была совсем рядом, и я отечески похлопал по ней.
— Наверное, нам лучше подумать вместе, начав с самого начала. Именно так поступил бы Ниро Вулф. В котором часу вы пришли сегодня на работу?
— Без четверти девять, как обычно. Я пунктуальна.
— Остальные были уже на месте?
— Ну, кто-то — да, кто-то — нет.
— Точнее! Кто уже пришёл, а кто нет?
— Боже мой, я не знаю… Не заметила.
Она вновь нахмурилась.
— Если вы считаете, что я способна держать в голове подобные глупости, то мы можем сразу же прекратить разговор. И я все больше убеждаюсь, что путного импресарио из вас не получится. Когда я пришла на работу, я думала о чем-то совершенно другом… Я обдумывала фасоны своих будущих туалетов… Да мало ли важных проблем у красивой молодой девушки?! Ну как в таком состоянии я могла заметить, что творится кругом?
Я должен был проявить терпение.
— Хорошо, начнем с другого конца. Вы, наверное, помните, как пришёл Воллен, как он поговорил с Фиклером, прошел в кабинку Тины, поговорил там с ней, а когда Тина оттуда вышла, Фиклер послал к нему Филиппа. Так все было? Это вы помните?
Жанет кивнула.
— Вроде бы да.
— Если только «вроде бы», мы далеко не уйдем. Припомните-ка обстановку, которая сложилась, после того, как Филипп вернулся, поговорив с Волленом. Где вы находились в тот момент?
— Не заметила…
— Я не говорю, что вы что-то заметили. Просто вернитесь мысленно назад… Вот Филипп выходит из-за перегородки после беседы с Волленом. Не слышали ли вы, что он тогда сказал? Может быть, вы сами ему что-то сказали?
— Сомневаюсь я, чтобы Филипп был тем самым Иксом, — заявила она — Он женат, у него дети. Скорее всего, думаю, это Джимми Кирк… Когда я сюда впервые пришла, он стал меня обхаживать. И потом — он пьет. Спросите Эда! Да к тому же задирает нос, считает, что он выше нас всех… Парикмахер — а с таким самомнением!
Она была явно довольна собой!
— Точно! Джимми и есть Икс, потому что, как думается, он на самом деле не хотел меня убивать. Я попытаюсь припомнить, что он мне говорил… Имеет значение, когда именно состоялся наш с ним разговор?
Я был сыт по горло её болтовней. Лежачего, как известно, не бьют, особенно женщину. Только поэтому наше свидание обошлось без насилия.
— Никакого, — ответил я. — Но мне пришла в голову одна мысль. Пойду-ка я проверю: вдруг что-нибудь вытяну из Джимми? А тем временем пришлю к вам репортеров, скорее всего из «Газетт», пусть они положат начало знакомству.
Я встал.
— Еще раз напоминаю: придерживайтесь во всем фактов. Увидимся позднее.
— Но, мистер Гудвин, хотелось бы…
Я поспешил выйти. Мне потребовалось всего три шага, чтобы выскочить из кабинки. По проходу я разве что не бежал, боясь, как бы она меня не вернула, и быстро выскочил за перегородку. Только там я остановился. Почти сразу же ко мне присоединились Кремер и Пэрли. Выражение их физиономий было таково, что не приходилось интересоваться, слышали ли они наш разговор.
— Если вы её расстреляете, — сказал я, — отправьте её мозг в кунсткамеру. Впрочем, я не уверен, что такой у неё имеется!
