— Можно представить, что сейчас чувствуют эти стервятницы! Особенно та, которая прикончила Бенедикта… Что-то не так, сынок?
Эллери выглядел рассеянным.
— Ты словно внезапно перенесся на сотню миль.
— Кое-что не дает мне покоя с тех пор, как мы покинули спальню Джонни.
— Что?
— Не знаю. Чувство, что мы что-то упустили.
— Что именно?
Эллери остановил «кугуар» и выключил мотор.
— Если бы я мог ответить, папа, меня бы это не беспокоило. Выходи. Пора спать.
* * *
Начало второй половины понедельника ознаменовал приезд Лесли.
К удивлению всех, кроме Марша, из такси вышла женщина.
— Мне и в голову не пришло, что вы считаете Лесли мужчиной, — сказал Марш Квинам. — Я познакомился с ней через Джонни, когда она еще носила пластины на зубах. Как поживаешь, Лес?
Женщина радостно улыбнулась Маршу. Лесли была гораздо моложе Джонни-Би, и Квины вскоре поняли, что она отличается от своего покойного кузена не только полом. Если Бенедикт с детства привык к роскоши, то Лесли всегда приходилось во многом себе отказывать.
— Мою мать, тетю Джонни — сестру его отца, дедушка лишил наследства в добром старом стиле викторианского романа. Она была слишком своевольной и не испытывала должного почтения к капиталу, а потом влюбилась в мужчину, не имеющего ни денег, ни положения в обществе. — Лесли озорно улыбнулась. — Бедный дедушка абсолютно не понимал маму, а папу обвинял, что он охотится за состоянием. Это папа, который думал о деньгах еще меньше мамы!
— Вы весьма колоритно живописуете своих родителей, — с улыбкой заметил Эллери.
— Благодарю вас, сэр. Папа был типичным «рассеянным профессором». Он преподавал в сельской школе за нищенское жалованье и страдал от тирании школьного совета, который считал каждого прочитавшего более двух книг коммунистом, выплачивающим членские взносы. У мамы было больное сердце — хотя это и похоже на мыльную оперу, я не виновата, все так и было, — и мне пришлось бросить колледж и устроиться на работу. Только после смерти матери я смогла продолжить учебу и получить диплом по социологии. С тех пор я тружусь на ниве всеобщего благосостояния и просвещения.
Джонни, очевидно, испытывал чувство вины, так как его отец унаследовал все дедушкино состояние, которое передал ему. Бедный старина Джонни постоянно навещал нас и предлагал деньги. Мама и папа не брали у него ни цента, но я не была такой гордой и после смерти мамы с благодарностью принимала финансовую помощь Джонни, иначе никогда бы не смогла вернуться в колледж — у меня было слишком много долгов. Мне кажется, — задумчиво добавила Лесли, — то, что Джонни помог мне завершить образование, поощряло его делать со своими деньгами что-то полезное, а не тратить их на его девиц. Если я пытаюсь оправдать себя, пусть будет так. — И Лесли выпятила маленький подбородок.
— Мисс Карпентер, — заговорил инспектор Квин, скрывая улыбку, — ваш кузен Джон когда-нибудь упоминал, что собирается сделать вас своей главной наследницей при определенных обстоятельствах?
— Никогда! Я не думала, что он оставит мне даже дедушкины часы. Мы все время спорили на социальные и политические темы — Эл может вам подтвердить.
— Это верно, — кивнул Марш, — но Джонни многому у тебя научился, Лес, — возможно, больше, чем у кого-либо еще. Он очень тебя уважал — может быть, даже был в тебя влюблен.
— Брось, Эл. Вряд ли я даже нравилась ему. Я была для него как кость в горле — постоянно твердила, что являюсь голосом его второго, лучшего «я». На мой взгляд, Джон Леверинг Бенедикт Третий был абсолютно бесполезным паразитом, живущим только ради собственных удовольствий, и лишь мне хватало смелости говорить ему это. Ведь он мог сделать столько хорошего со своими деньгами!
— По-моему, ты кое-что упустила, Лес, — сухо заметил Марш. — Он сделал это теперь.
Лесли Карпентер выглядела смущенной.
— Совсем забыла! Это правда, Эл. Теперь я сама смогу сделать столько чудесного…
Краткая автобиография девушки понравилась Эллери, и он разглядывал ее с не вполне профессиональным интересом. Внешне она выглядела как хрупкая фарфоровая статуэтка, которую можно видеть насквозь, поднеся к свету, но опыт в изучении характеров подсказывал Эллери, что Лесли сделана из куда более крепкого материала. Гордо вскинутая головка и блеск в глазах предполагали Sturm und Drang[32] для каждого, кого она не одобряла.
Но Эллери казалось, что он видит в Лесли нечто большее, чем силу, обусловленную бедностью и необходимостью давать отпор миру, который сокрушал пацифистов. Его привлекали в ней скрытая женственность, отсутствие хитрости и лицемерия, а также теплые голубые глаза — редкое в природе сочетание.
Лесли повернулась к Маршу и резко осведомилась:
— Сколько я унаследую, Эл?
— Ответ на это восходит к отцу Джонни. По завещанию Бенедикта Старшего после смерти его наследник или наследники получают весь доход от состояния Бенедиктов. Я имею в виду доход, Лесли, а не основной капитал. Мистер Бенедикт не одобрял разделения капитала даже после его смерти — он остается нетронутым в виде траста.
— Это разочаровывает, — заметила Лесли. — И каков же будет доход?
— Ну, Лес, с его помощью ты сможешь творить добрые дела и даже оставлять несколько долларов для себя. Дай мне подумать… Очевидно, ты будешь получать около трех миллионов долларов в год.
— Боже мой! — прошептала Лесли и, плача, бросилась в объятия Марша.
Пресса, радио и телевидение начали атаку к вечеру воскресенья, когда новость об убийстве Джонни-Би вышла за пределы Райтсвилла. Вторжение принесло с собой обычную оргию сенсационности и грязи. Ньюби и его маленький департамент, очумевшие после усмирения накачавшихся наркотиками учащихся Файфилдской артиллерийской школы, не знали, что делать. В конце концов шефу пришлось призвать на помощь полицию штата, после чего особо докучливых репортеров и кликуш выдворили из поместья. Порядок был восстановлен, когда приняли решение о создании «комитета трех», включающего по одному представителю прессы, радио и телевидения. Единственное интервью с бывшими женами и Лесли Карпентер состоялось в гостиной большого дома. Квины и Ньюби наблюдали за происходящим из уголка вне досягаемости камер, надеясь на случайную оговорку, которая поможет им. Но если их «дичью» являлась одна из лишенных наследства жен, то она была слишком осторожна, чтобы выдать себя. Женщины всего лишь согласились предстать перед камерами и выразили печаль по поводу кончины их лорда Баунтифула.[33] (Очевидно, они договорились не чернить Бенедикта публично по тактическим причинам, по крайней мере до консультаций с юристами относительно трюка с завещанием.) Лесли Карпентер ограничилась выражением удивления по поводу неожиданного наследства, заявив, что у нее имеются «планы насчет денег», которые она откроет «в свое время».
— Которое никогда не наступит, беби! — прошипела в этот момент Марша Кемп.
К счастью, ее слышали только Квины и шеф Ньюби. Когда пресса удалилась, они расспросили рыжеволосую женщину о ее замечании. Марша быстро объяснила, что имела в виду грядущую тяжбу по поводу рукописного завещания, которую она, Элис и Одри, несомненно, выиграют, и не намеревалась угрожать мисс Карпентер. Тем не менее Ньюби поручил одному из своих подчиненных присматривать за Лесли.
Это было единственной диссонирующей нотой.
* * *
Затем последовал удивительный эпизод с маленьким холмом и тем, что на нем стояло.
Во время идиллической «предубийственной» части их пребывания в поместье Квины наткнулись на то, что походило на античное сооружение в миниатюре — нечто вроде древнего храма для кукол, с маленьким фронтоном, фигурками в буколическом стиле, маленькими дорийскими колоннами и двумя окошками из витражного стекла. Сооружение находилось на верхушке холмика, окруженного лугом, и выглядело приятно, хотя и не слишком гармонировало с сельской местностью Новой Англии.
Квины, pere et fils,[34] бродили вокруг загадочной конструкции, гадая об ее предназначении. Она выглядела не старой, но и не слишком новой. Эллери попытался открыть бронзовую дверь, но та оказалась неподвижной, как вход в штаб-квартиру САК.[35]
— Игрушечный дом для маленькой дочки какого-то богача? — предположил наконец инспектор.
Если так, то игрушка была дорогой, будучи сделанной из настоящего мрамора.
Квинам и в голову не пришло, что ее мог соорудить Джон Леверинг Бенедикт Третий для своих бренных останков.
Но это действительно оказался мавзолей.
— Джонни оставил соответствующее письмо на этот счет, — сказал им Эл Марш в понедельник вечером. — Он хотел, чтобы его там похоронили. Джонни испытывал ужас перед перспективой оказаться погребенным в одном из витиеватых семейных склепов — в Сиэтле или в Райнбеке, штат Нью-Йорк. Не знаю почему — сомневаюсь, что сам Джонни это знал. В глубине души он был мятежником, как его тетя Оливия — мать Лесли, — но в нем было слишком много от отца, над которым, в свою очередь, всю жизнь доминировал дед. «Я унаследовал отцовскую болезнь, — говорил Джонни. — У меня кишка тонка». Похоже, он ненавидел все, причастное к созданию богатства Бенедиктов.
