— Нет, я не еду в Порт!
Вот так! Пускай Одиль сама пораскинет мозгами, чтобы понять, если сможет.
Но все это ни к чему, потому что она даже и пытаться не станет. Свернувшись калачиком в смятой постели, уткнувшись одним глазом в подушку, с безмятежно расслабленным телом, она не была, однако, полностью довольна, и, следя взглядом за одевающимся Шателаром, заметила:
— Я не знаю, что с тобой, но кое-что идет не так, как…
Он ушел. С четверть часа или около получаса она неподвижно лежала в постели с открытыми глазами и размышляла; наразмышлявшись всласть, она всегда останавливала взор на сером зеркальном шкафе, отражавшем кусочек окна.
Наконец она вздыхала и вылезала из постели; стоя и потягиваясь, Одиль первым движением брала руками свои груди и растирала их через рубашку, ткань которой приятно щекотала.
Раньше у нее была служанка, с которой Одиль могла болтать часами, до тех пор, пока не нужно было выходить по каким-нибудь делам, но Шателар указал той на дверь, потому что она пила.
Одиль не одевалась. Она откладывала эту неприятную обязанность насколько возможно. Она хранила свое животное тепло, запах постели и всех ночных удовольствий. Все еще в халате, она раздвигала занавески и недолго смотрела в окно, но там всегда показывали один и тот же спектакль: стоящие у края набережной грузовики, несколько рыболовных судов, серая мостовая и спешащие люди.
Еще небольшое усилие, и Одиль выбиралась на лестницу, стены которой были окрашены масляной краской: снизу красноватой, а сверху — весьма мерзкой зеленой. Она поднималась на самый верх, где жила когда-то, пока Шателар не занялся ею. Она входила без стука, и каждый раз ее поражал запах. Вообще-то она должна была к нему привыкнуть, должна была знать и то, что запах у каждого свой. Но нет! Каждый день она совершала одно и то же удивленное движение. Действительно, Марсель, по сути, еще мальчишка, пахнул как мужчина, сильнее даже, чем Шателар; может быть, потому, что он рыжеволосый?
— Как дела? — спрашивала она, машинально поправляя одеяло. — Тебе не очень больно? Ты опять видел плохие сны?
По правде говоря, в этой комнате она всегда чувствовала себя лучше, чем в других. Шателар, каким бы добрым он ни был, никогда не упускал случая посмеяться над ней или грубо ее оборвать.
Здесь же она поступала как хотела.
— Что тебе дать поесть в полдень? Говори!.. Ты же знаешь: со мной можешь не стесняться…
Мальчишка в конце концов спрашивал:
— Что он сказал?
Он не спрашивал:
— Что она сказала?
Его не так беспокоила Мари, как Шателар. Однако тот ни разу не поднялся его проведать. Привезя Марселя к себе и позвав врача, он перестал им интересоваться.
— Что он сказал?
— Да ничего! Что ты хочешь, чтобы он сказал?
Марсель понимал ее. Он не смог бы этого объяснить, но понимал.
— А что он делает?
— Ничего не делает…
— Он уехал в Порт?
— Нет… Он должен быть внизу, в кинотеатре…
— Это большой кинотеатр?
— Да… Как и любой другой…
— А что показывают?
— Я еще не видела программу на эту неделю… Наверняка какой-нибудь американский фильм…
Она усаживалась на кровать. Ощущая запах, она не испытывала к нему отвращения, а даже находила его приятным. Да и потом, ведь Марсель-человек, с которым она может быть такой, как хочется, говорить не думая, болтать глупости. Одиль могла трогать его, теребить. Она утирала ему лицо, ухаживала за его рукой, лежащей в шине. Именно она помогала ему менять рубашку, и для нее ничего не значила его нагота: бледная кожа и позвоночник, в котором можно было пересчитать кости.
— А чем он занимается в кафе?
— Да разве я знаю? Разговаривает. Всем занимается…
Она не понимала, почему мальчишка говорит с ней только о Шателаре, всегда о нем, задавая вопросы, о которых она никогда не размышляла, допустим такие:
— Вы оба спите в одной постели?
— Конечно…
Она больше не стеснялась его. В это утро она стригла себе ногти на ногах.
Изогнувшись, она сидела на его кровати, и ее бедра заголились так, что позволяли видеть влажную и шелковистую темноту.
— Надо бы мне в какой-нибудь день съездить в Порт, повидать сестру, говорила она, лишь бы что-нибудь сказать. — Я не знаю, какая муха укусила Шателара. Последнюю неделю он там бывал каждый день. Только что не ночевал там… А теперь, когда судно готово, он не хочет и слышать о нем.
Говорить-то она говорила, но это ее не беспокоило. В этом была ее сила.
Лишь только она оказывалась в этих четырех стенах, со слуховым окном и кроватью, как только она как бы окутывалась собственным теплом, она достигала душевного покоя и все, что происходило за пределами ее уголка, не имело для нее никакого значения.
— Куда это ты уставился? — вдруг спросила она, заметив на лице Марселя странное выражение.
Она проследила за его взглядом, догадалась, куда он смотрел, переменила положение ног и промолвила:
— О! Вот оно что…
Потом она снова принялась неторопливо болтать, словно приходящая работница.
— Это снова я, — жалобно признался Учитель по телефону. — Что я должен делать?
— Ждать!
— Но дело в том, что я…
— Я тебе говорю: ждать… Когда я туда приеду, я посмотрю и…
Но он туда не ехал! Он не хотел туда ехать! Он находил любой предлог и даже затеял полную инвентаризацию погреба, что вогнало в пот всех его служащих и что ему же первому и надоело.
Он, казалось, был способен жить, не произнося ни слова о том, что у него лежало на сердце, и, может быть, даже не думая об этом, по крайней мере стараясь не думать специально и отдавая себе в этом отчет.
Он знал, что в Порте всех интересовало, что все это означает. «Жанна» была готова, Смысла не выпускать ее в море не было, а экипаж в крайнем случае можно набрать и в Шербуре. Он всех загонял, ускоряя работы. Теперь же, когда все закончено…
В течение всего этого времени никто не осмеливался ему перечить. С самого первого утра только и говорили:
— Берегись хозяина!
Это было заметно. Он отыскивал в потаенных углах плохо вымытый стакан или валяющиеся в беспорядке тряпки. Кассирша, которую он ни с того ни с сего невзлюбил, не имела времени для передышки и с утра до вечера пребывала в страхе.
— Вот что, красавица, — говорил он одной из постоянно торчащих здесь девиц. — Я хотел бы, чтоб ты искала себе клиентов в другом месте, не в моем кафе. Ты здесь слишком, сама понимаешь, заметна… Мое заведение не бордель.
Он вел себя так с каждым, включая гарсона с внешностью президента Республики. Шателар обнаружил у него перхоть и посоветовал мыть голову керосином.
Все это, очевидно, не могло долго продолжаться, но развязка, как всегда бывает, наступила неожиданно. Как-то вечером он ел мулей, сидя напротив Одиль. Они их ели руками, что и отметила со своего места кассирша (правда, замечания она им сделать не могла!). Раковины с шумом падали в эмалированное блюдо.
— Кстати…
Одаль подняла голову. Он продолжал есть, чтобы придать как можно меньше значения тому, что он собирался сказать.
— …ты бы позвонила сестре, чтобы она приехала тебя повидать…
— Мари?
Шум от ракушек, гул голосов в кафе и весьма долгое молчание. Думала ли Одиль о чем-либо? Хотела ли она что-то возразить?
— Да… Я хочу ее видеть… — продолжал Шателар.
И, повернувшись к гарсону:
— Эмиль! Вызови-ка мне телефон номер три в Портан-Бессене…
— Что я должна ей сказать? — забеспокоилась Одиль.
— Скажи: ты хочешь, чтобы она приехала… Да не знаю я!.. Если она будет колебаться, объясни ей, что ты больна…
— Но это не так…
— Ну и что такого?
И опять мули. Шателар пил сок из раковинки.
— Мне с ней поговорить о Марселе?
— Нет…
Подошел гарсон:
— Третий номер у аппарата.
Одиль встала первой. Шателар задумался на мгновение и пошел вслед за ней, протиснулся в кабинку, но отводную трубку пока не взял.
— Это ты. Мари?.. Да, это Одиль… Что ты говоришь?.. Нет, все хорошо…
Вот… Я звоню, чтобы тебе сказать…
И она замолчала, глядя на Шателара, делавшего ей повелительные знаки.
— …я хочу, чтобы ты приехала меня повидать… Да!.. Я не могу объяснить тебе по телефону… Алло!..
Шателар с некоторой нерешительностью все-таки взял отводную трубку. Он услышал голос Мари, спокойно произносивший:
— Когда?
— Я не знаю…
Он подсказал:
— Завтра…
И Одиль послушно повторила:
— Завтра… Поездов сюда ходит достаточно… Значит, ты приедешь…
Шателар будет очень рад…
Он со злобой посмотрел на нее. Она растерялась, что-то забормотала и повесила трубку. Они вернулись за свой столик, как будто все еще продолжая ссориться.
— Почему это ты разозлился, что я сказала…
— Да потому, что я не просил тебя об этом. Все!
Эмиль!.. Неси сыр…
Он был недоволен и ею и собой и особенно недоволен тем впечатлением, которое на него произвел голос Мари по телефону.
— Что с тобой?