— Фершо и его брат Эмиль отправились туда без гроша в кармане. Теперь они миллионеры. Основали повсюду фактории. У них пятисоттонные суда, которые перевозят товары по Конго, агенты во всех центрах Габона, огромные склады в Браззавиле. Если бы Дьедонне Фершо не убил трех негров…
Она слушала, глядя в потолок, где с лета застряла дохлая муха.
— Это были носильщики. Дьедонне привел их, чтобы соединиться с караваном брата, который оказался в трудном положении в пяти— или шестистах километрах от того места. Носильщики сбегали каждую ночь. Фершо обнаружил троих зачинщиков. Теперь понятно? Они бы все сбежали при первой возможности, унеся продукты и товары…
— Они были у себя дома!
— Ну, если хочешь… Ты нарочно не желаешь понять.
Тебя послушать, так вообще не надо было завоевывать Африку. Он застал их, когда они ползли к ящикам с оружием. Он был единственный белый среди этих паини Мишель чувствовал, что она шокирована тем, что он так запросто говорит о вещах, которые ему стали известны только накануне.
— Он зажег динамитную шашку и бросил в них.
Любой поступил бы так на его месте. Но если бы ты только знала, из-за кого у него начались неприятности спустя тридцать лет! Догадайся!
— Как я могу догадаться?
— Помнишь Аронделя?
— Гастона?
Теперь из-за просто так брошенного имени поморщился Мишель. Гас гон Арондель, красивый парень, всегда одетый с иголочки и учившийся медицине, был их товарищем по Валансьенну.
— И что Гастон?
— Речь идет о его отце, чиновнике в Габоне. Таком же спесивом, недалеком кретине, как его сын, который не выходи г на улицу без белых перчаток. Понимаешь, этот тип, получающий пять тысяч в месяц, ничего не стоит рядом с Фершо. Арондель сознавал свою ущербность и начал придираться. Вооружился разными правилами, которые издают в Париже ничего не смыслящие люди.
Упрямый и настойчивый чиновник стал цепляться к Фершо, к его делам. Он и раскопал эту старую историю с тремя неграми, о которой все успели позабыть Нашел свидетелей и привез их за казенный счет в Браззавиль.
Возбудил против Фершо административную тяжбу и стал рыться в его счетах, отчетах, налоговых декларациях…
— Фершо ловчил?
— Ты не хочешь понять. Лучше было ничего тебе не рассказывать. Словом, человек, который провел сорок лет в экваториальном лесу и своими руками создал крупнейшую колониальную компанию, может быть в любой момент брошен в тюрьму, разорен, а его дело ликвидировано по вине придурка, чье рвение теперь стараются унять его собственные начальники Вот почему он приехал сюда — В «Воробьиную стаю»?
— Туда или вообще — какая разница! Он мог бы остановиться в самом роскошном замке. — Мишель, кстати, так и не мог понять, отчего тот не делал этого. — Мог бы купить особняк, как его брат, на Елисейских полях, жить в одном из замков которыми владеет Эмиль во Франции, или на его виллах в Кане и Довиле.
Но к чему ему это? Знала бы ты, кто чаще всего колет дрова в сарае! Он сам. А где он питался до моего приезда? На кухне, вместе с шофером и старухой, которая служит у него. По вечерам мы все трое играем в карты.
— Кто еще?
— Фершо, шофер и я. Он клянется, что им его не сломить. На вид это человек неприметный. Ему совершенно наплевать, как он одет, а еще больше на то, что о нем думают всякие дураки. Как-то тут, ну да, в тот раз, когда ты гуляла по дюнам, я слышал его телефонный разговор, в результате которого может слететь правительство. Если бы он только захотел — могло бы пасть министерство. Понимаешь ли ты, наконец, какая это удача — пожить некоторое время в старом доме в дюнах?
Она вздохнула. Она не была в этом убеждена, но не посмела сказать.
— Если ты так думаешь…
И сразу после этого:
— Ты принес деньги?
Он покраснел:
— Не сегодня. Не могу же я просить у него денег, как только поступил на службу! Потерпи два-три дня. При первой же возможности…
— Если бы со мной был багаж, ну хоть чемодан…
— Я принесу свой.
— Это не одно и то же. Когда люди видят молодую женщину лишь с маленьким свертком под мышкой…
В это время года у них никто не живет. Они сначала не решались пустить меня… «Понимаете, — сказала хозяйка, — в это время года мы отдыхаем. Один человек — это, конечно, только один. Но его надо кормить.. Это лишняя забота. Лучше поищите еще где-нибудь…»
— Но все-таки она тебя приняла!
— У меня был очень несчастный вид. Если они узнают, что ты в «Воробьиной стае»…
— Они не узнают.
— Они увидят, как ты уходишь. Мария, которая открыла тебе дверь, несмотря на свою простоватость, самая опасная тут особа. Весь дом на ней держится, и она очень недружелюбна со мной. Ты бы видел, с каким видом она обслуживает меня за столом…
— Послушай, дорогая, потерпи. Разве ты не видишь, что это стоит того. Мне выпал невероятный шанс в жизни, я познакомился с таким человеком, который…
Хватит! Больше он не станет ей говорить о Фершо.
Всякий раз при этом она отчего-то подозрительно поглядывает на него.
— Мне повезло. Я проник в мир, о котором понятия не имел, который мало кто знает и где двигают тысячами таких марионеток, как твой Арондель.
— Почему мой?
— Извини. А ты, вместо того чтобы порадоваться за меня…
— Встань на мое место!
— Знаю, наверное, тебе нелегко… Но это ненадолго.
Рано или поздно Фершо вернется в Кан. Похоже, что там он и живет постоянно. Тогда мы будем видеться каждый день.
— Тайком…
При этом слове он посмотрел на часы и понял, что пора уходить. Было около семи. Он стал лихорадочно одеваться.
— Вот видишь!
— Что «видишь»?
— В какое волнение ты приходишь при одной мысли, что опоздаешь! Если ты решил быть рабом этого господина целый день за восемьсот франков…
— Ты дура!
— Спасибо!
Он был в ярости из-за своего поражения, но в еще большей степени оттого, что не нашелся с ответом. Уже собравшись уйти, не поцеловав ее, он все-таки вернулся к постели и, смягчившись, склонился к ней:
— Не сердись, малышка. Я совершенно уверен в своей правоте и в том, что это принесет нам состояние…
— Иди же.
А — Улыбнись.
— Нет.
— Немедленно улыбнись!
— Ладно.
Он умчался, а она недовольно бросила ему вдогонку:
— Не оставляй меня надолго одну!
Арсен сказал ему, что через болота ведет тропинка.
Мишель так спешил, что решил вернуться в «Воробьиную стаю» по ней. Конечно, хорошо бы у кого-нибудь узнать дорогу. Но спросить было не у кого. Придется искать ее самому. Но, когда он прошел уже полпути, тропинка исчезла, и под ногами стала шуршать трава.
Ему пришлось побегать, чтобы найти более твердую почву. Над его головой облака начали бледнеть, открывая обширные карманы, полные дождя.
Когда он наконец нашел дорогу, то был уже весь в грязи, в прилипшей к телу рубашке. Тщетно поискав свет на втором этаже, Мишель обошел первый этаж и увидел Арсена, заводившего машину, — каждое утро спозаранку он отправлялся в Кан за почтой.
Как обычно, Арсен насмешливо поздоровался с ним, оглядел с ног до головы, а потом сделал жест, означавший, что патрон в дурном настроении, Мишель прошел через кухню.
— Я не знал, что уже так поздно, — сказал он Жуэтте вместо приветствия. Но та, макая хлеб в кофе с молоком, не удостоила его ответом.
Он не отважился сразу подняться к себе… Прошел в столовую, служившую одновременно кабинетом и гостиной. В камине горел огонь. Сидя к нему спиной, Фершо ел яйца всмятку.
— Я опоздал? Прошу прощения. С самого момента, как я приехал сюда, мне хотелось совершить утреннюю прогулку к берегу моря…
Взгляд Фершо красноречиво уперся в его грязные брюки. И все. Разве можно было так запачкаться у моря?
У Мишель не было сменной одежды. Он сел. Старуха принесла яйца в салфетке.
Патрон продолжал есть в тишине, с видом человека, думающего о чем-то своем. Мишель избегал смотреть на него. Но подчас ловил его короткий, словно украдкой брошенный взгляд. Фершо думал о нем. Что он думал?
Почему, встав, чтобы устроиться поближе к камину, он только вздохнул, утирая губы салфеткой?
Он был не просто озабочен. Скорее, немного печален, слегка обеспокоен. Услышав, как отъехала машина Арсена, он выпрямился и прошептал:
— Ну, ладно…
Это могло означать: «Посмотрим…» Или: «К чему все это?» Или: «Не имеет значения…» Наконец: «С чего я, дурак, так озабочен?»
Затем огляделся вокруг себя как человек, рассеявший утренние тучи и решивший начать свой день
Прошло с четверть часа, как Арсен вернулся из Кана с почтой, и теперь было слышно, как он, посвистывая, носит из подвала дрова на второй этаж. Неужели прошло только четверть часа? Больше или меньше? Мишель не мог подсчитать, и это неумение ориентироваться во времени часто вызывало в нем раздражение.
Продавая в Париже часы, он сказал Лине:
— Часы висят на каждом перекрестке Больших бульваров, на всех площадях, в витринах часовщиков.
