— Часы висят на каждом перекрестке Больших бульваров, на всех площадях, в витринах часовщиков.
В доме Фершо часов не было нигде, за исключением комнаты старой Жуэтты наверху и кухни. Фершо, конечно, носил в жилетном кармане огромные никелированные часы, прежде называвшиеся железнодорожными, но он вряд ли заводил их когда-нибудь, потому что никогда не вынимал из жилета. Он не интересовался временем, о котором можно было всегда составить приблизительное представление по проходившему дважды в день, гуда и обратно, поезду узкоколейки да по шагам расхаживающей взад и вперед Жуэтты. Если же ему важно было знать время более точно для телефонного звонка, он шел на кухню, чтобы взглянуть на будильник.
Раз Арсен вернулся с почтой, значит, было приблизительно девять утра. Со стола было убрано, огонь успел обогреть помещение. Мишель сидел напротив окна, за которым, к его большому удовольствию, молочный туман становился все более плотным, скрывая море.
Редко присаживавшийся, Фершо стоял спиной к камину и, распечатывая корреспонденцию, бросал конверты в огонь. В иные дни письма были только из Парижа — от юристов, дельцов, банкиров, но несколько раз в неделю, либо через компанию Объединенных перевозок, либо самолетом из Браззавиля или бельгийским рейсом из Кокийавиля, прибывала огромная куча писем из Убанги, и Фершо жадно набрасывался на них.
Накануне они вместе начали сортировать письма, и эта работа еще не была закончена. В течение полугода, что Фершо находился во Франции, он в лучшем случае рассовывал их куда-нибудь. За это время два-три раза, в связи с появлением секретарей, у него возникало желание произвести сортировку, о чем можно было судить по красным или зеленым папкам с надписями: «Арондель», «Убангийский банк», «Дело Леде», «Морель», «Мэтр Обен» и т, д.
Случалось, что, разбирая пачку документов, перевязанную тесьмой или шпагатом, Фершо хлопал себя по лбу:
— В одном из ящиков в моей комнате есть еще такие же документы… Схожу-ка за ними.
Он шел туда сам, и можно было слышать стук его деревяшки на лестнице, а затем над головой. Он не делал никаких различий между одной работой и другой и так же охотно колол дрова, как диктовал письма.
Ему не приходило в голову позвать Жуэтту и спросить который час, он сам шел на кухню, когда хотел выпить воды, а если надо было передвинуть мебель, помогал Арсену.
Вначале это коробило Мишеля. Но он уже стал понимать, что Дьедонне Фершо был куда более сложным человеком, чем казалось ему и окружающим.
Теперь Мишелю нравились серенькие дни, шум ветра, потрескивание пламени в камине. Нравилось раскладывать по порядку документы, которые от него никто не пытался скрывать, — хоть те же редкие письма Эмиля Фершо.
— По мере необходимости я буду вам объяснять, — сказал Фершо.
Было ли это выражением полного к нему доверия, или он просто считал молодого человека столь мало значащим существом, что ему можно было обо всем рассказывать? Этот вопрос мучил Мишеля — ведь могло быть и то и другое.
— Снова об Аронделе, — сердито бросил г-н Фершо, закончив читать письмо из Конго. — Ублюдок с почты в Маколи пишет, что, как раз когда туземцы принесли сдавать кокосовый орех, появились жандармы. Они присутствовали при взвешивании товара и конфисковали весы и гири.
— Гири были стандартные? — спросил Мишель, — Конечно нет. И цены назначаются соответственно. Туземцы, наверное, очень удивились. Ведь когда обман допускается обеими сторонами, никакого обмана нет.
Одновременно повернув головы к окну, они прислушались. Из тумана вынырнула огромная желтая машина и остановилась перед домом. Высокий и сильный шофер в безупречной ливрее вылез из нее и открыл дверцу.
Мужчина, который вышел из машины, ничуть не напоминал г-на Дьедонне, но Мишель сразу узнал его брата. Как и все, он прошел через кухню, остановившись на минуту, чтобы перемолвиться с Жуэттой. Был слышен его голос — голос человека, привыкшего демонстрировать свой веселый нрав.
Дьедонне не пошевелился, чтобы встретить его. Не зная, что ему делать, Мишель смотрел на дверь. Она отворилась, и тотчас послышалось:
— Можно войти?
Эмиль Фершо, который был моложе брата на три года, оказался выше ростом, более широким в плечах, более плотным. Он отличался полнотой, которую именуют дородностью. Протянув руку в перчатке из свиной кожи, он спросил:
— Как поживаешь?
Все это производило неожиданный эффект в атмосфере дома, к которой Мишель уже стал привыкать. Манеры этого человека коробили точно так же, как его добродушный тон, хорошее настроение и светская непринужденность.
Эмиль Фершо был в охотничьем костюме. Он приехал прямо из Солони, пояснил он. У него там замок, и, судя по всему, это был образцовый владелец замка. На нем были очень светлые брюки-гольф, белые гетры, коричневый пиджак из плотного мягкого твида, а на голове — зеленая шляпа с перышком сбоку.
— Сначала я думал тебе позвонить и предупредить о приезде, но так как был уверен, что застану тебя либо здесь, либо в Кане…
Он был свежевыбрит. Кожа на лице розовая, с легкими красными прожилками. За ухом осталось немного пудры. В комнате запахло папоротниковыми духами.
Эмиль Фершо посмотрел на вставшего Мишеля. Не выразив удивления, с легким любопытством благосклонно помахал рукой.
По-прежнему стоя у огня, Дьедонне смотрел на брата.
Остальное Мишелю не было видно. Чтобы побороть смущение, он стал перекладывать бумаги, а затем, пробормотав: «Извините», направился к двери. Его никто не удерживал, и он вышел в коридор.
От этой встречи, длившейся несколько секунд, у него осталось смутное ощущение, в котором еще предстояло разобраться. Одно было очевидно: Эмиль Фершо был не в своей тарелке. Этот светский человек с непринужденными манерами испытывал перед братом смущение и неловкость. А тот? Какое выражение было на его лице?
Мишель мог поклясться, что в глазах Дьедонне Фершо промелькнула нежность. Но не мужская, а скорее нежность к младшему брату. В них была также доля печали.
Впрочем, лицо Фершо все время выражало печаль, причину которой Мишель не знал.
Утром, когда он вернулся из Вера, во взгляде патрона была горечь. Однако он не Произнес ни слова упрека.
Казалось, он все знает, все понял и просто не дает себе груда рассердиться, уничтожить своего собеседника. Бо-« лее того — он устранялся.
Мишель сам не знал, отчего ему пришла на память строчка из Священного Писания: «Прежде, нежели пропоет петух, один из вас предаст Меня…»
Мишелю нечего было делать. Он снял с вешалки шляпу и плащ, миновал кухню и вышел из дома, намереваясь пройтись по берегу моря. Внушительный шофер Эмиля Фершо вместе с Арсеном накрывал капот машины плотным покрывалом.
Не успел Мишель пройти и пятидесяти метров, как окно в доме открылось. Дьедонне Фершо, преодолев свое отвращение к холоду, что-то сказал Арсену, и тот бросился за Мишелем.
— Хозяин велел сказать, чтобы вы не уходили далеко.
Вы можете понадобиться в любую минуту.
Арсен был настроен игриво: наконец-то он снова в компании людей своего круга.
Мишель стал бродить по дюне на полпути между домом и морем. Начался прилив. Вскоре оба шофера уселись на кухне За бутылкой вина, за которой Арсен сходил в подвал. Жуэтта суетилась по хозяйству. Через полчаса Арсен собрался в Кан. Его коллега проводил его до машины, и в ту минуту, когда он закрывал дверцу, Арсен незаметно сунул ему в руку конверт, который тот опустил в карман куртки. Потом шофер с независимым видом вернулся к дому.
Что бы это могло значить? Хотя разве Арсен не сказал, что состоит на службе у Эмиля Фершо и что тот временно прикомандировал его к брату? Разве не намекнул, что в его задачу входит в некотором роде присматривать за ним?
Утром Лина ничего не поняла в восторгах мужа. Но способен ли был он сам разобраться в своих чувствах к патрону, которого еще так мало знал?
Он восхищался им. Во-первых, потому, что тот был богат и могуществен, хотя одновременно его коробило, даже возмущало то, как он пользуется своим состоянием. Еще три дня назад он мог бы восхищаться и Эмилем Фершо, который жил на широкую ногу, вкушал радости жизни, окружал себя максимальной роскошью. Теперь же он находился в нерешительности, убедившись, какой дешевой вульгарностью отдает поведение Фершо-младшего.
В эту минуту Мишелю очень хотелось быть рядом с братьями. Интуиция подсказывала, что приезд Эмиля несет в себе опасность, что, несмотря на выраженную сердечность, он приехал как враг.
Издалека ему было трудно их разглядеть. За окнами первого этажа в отблесках пламени, танцевавших на стеклах, ничего не было видно. Неужели Дьедонне наконец-то сел? Или по-прежнему стоял спиной к огню, наблюдая за братом?
Жуэтта суетилась больше обычного. На пороге стоял приехавший из замка шофер, спокойный и благодушный, как рантье в конце дня, покуривая трубку и наблюдая за полетом чаек.
