– я сам в пальто хожу. Но вот еще скажу – что у первого и второго при себе сумки были, компактные такие, с ремнем через плечо. Второй, как сумасшедший выскочивший, у него я сумку точь-в-точь заприметил, наверняка, потому как она закрутилась лихо, а он ее на ходу, на бегу, значит, рукой оправлял.
Варфоломей задумчиво постукал пальцем по нижней губе:
– А не заметили оружие при ком-то из них – ружье, может?
– Ружье-ж… это-ж такая бандура! – Пуговкин раскинул руки, демонстрируя представляемую длину ружья, – вот такенная!
– Допустим.
– Так не видел я, чтобы кто вооружен был – я-то думал, что Ефремова из пистолета застрелили. Ружье, небось, я б увидел.
– А вы с Акстафоем, соседом Ефремова, не знакомы?
– У него-ж, вроде, Рябчиков сосед? Только вот они не ладят.
– Рябчиков с Ефремовым или Акстафой с Рябчиковым?
– …никого по фамилии Акстафой не знаю, а что Рябчиков на Ефремова жаловался мне – это я вам вот, достоверно скажу, что случались между ними… эти-ж, инцинденты, но Ефремову с рук сошло почему-то, а Рябчиков себе спину травмировал в перепалке между ними, когда через диван перелезал, по его словам, чтобы от пьяного Ефремова спрятаться, да и сам мне свою проплешину да несколько швов на затылке показал, куда ему Ефремов краешком трости засветил. Тщетно, слезливо, но справедливо жаловался… и обидно было Борису Геннадиевичу до жути.
Варфоломей чопорно махнул рукой:
– О неурядицах между Рябчиковым и Ефремовым нам уже все уши прожужжали – причем давным-давно сам Рябчиков.
– Вот, а я вам подтверждаю. Органам милиции нашей я не совру.
– И хорошо, Гавриил, что так оно, облегчаете работу нам.
Варфоломей посмотрел на участкового и пожал плечами.
– Вы если вспомните деталь, частность, подробность мелкую самую, даже если незначительной покажется, нам сообщайте.
– Это я, товарищ Ламасов, запросто, как дважды два четыре!
Ламасов коротко сказал:
– Жду! – хлопнул ладонями по коленям и поднялся, а за ним, в той же манере, да посматривая на Пуговкина, встал молодой участковый инспектор, молчаливо потоптался за худосочным и высокорослым Ламасовым, пока тот обувался.
– Вы на чай ко мне приходите завтра утром, – сказал им вслед Пуговкин, – о жизни поговорим, о дружбе народной…
– Хорошо. Слушайте, Гавриил, а вы знаете, где нынче Рябчиков почивает?
– А у него свои апартаменты в другой части города, я номер его домашний знаю – могу вам продиктовать хоть сейчас.
– А давайте мы ему лучше позвоним от вас, могу я обнаглеть немножко, родной мой? – Варфоломей потянулся к телефону в прихожей, – не то чтобы я на Рябчикова грешил, по-моему, он человек безвредный, тихий, как привычка, знаете – свое дело делает изо дня в день, вреда не чинит! – но перестраховаться надо! Ненужные концы обрубить, так сказать, пока следствие на раннем этапе, а то мне и товарищам моим груз и без Рябчикова нехилый отбуксовывать придется. Вы продиктуйте номерок!
Пуговкин ощутимо стушевался, но номер продиктовал.
– Я только на минуту буквально, – побожился Варфоломей.
С полминуты вслушивался в слипающиеся, гудящие звуки.
– …не отвечает что-то, наш гражданин интеллигент.
– Может быть, он уже спать лег, – допустил Пуговкин.
– Кто знает?
– А адрес у Рябчикова какой? – спросил участковый.
– Да, скажу, это… – Пуговкин скрепя сердце проговорил, – ну, улица Скопидомская двадцать девять, а квартира восьмая.
Варфоломей повесил трубку, не дождавшись ответа.
– С Рябчиковым если и будем разбираться, то не раньше утра.
– А что не теперь?
– Человеку отоспаться надо, в трезвом уме быть, а оснований для допроса у нас – во! – Ламасов показал ему фигу, – ни шиша! Не тот, по-моему, Рябчиков человек, утомленный он, чтоб остывшую распрю распалять, когда своей жизнью зажил.
– Ну, может, и так.
– Вы идите, товарищи, а я до Бориса Геннадьевича все-таки дозвониться попробую… – пробормотал Пуговкин, – я ему про Ефремова умолчу, и если он ответит, я вам перезвоню в отделение. Правильно я рассуждаю? Хочу поспособствовать…
– Как хотите. Только про Ефремова – ни-ни!
– Понял.
Варфоломей застегнул куртку, а потом оба правоохранителя попрощались с хозяином квартиры и удалились восвояси.
– А если он Рябчикову про Ефремова обмолвится? И если Рябчиков Ефремова убил? Он ведь на месте не останется…
– Ну и пусть, – ответил Ламасов, – пускай побегает, а как выдохнется астматик наш – сам приползет к нам, если убил Ефремова, а если нет, так пущай гуляет себе свободно и дышит легко.
Варфоломей спускался, наступая на каждую ступеньку.
– Ну, лейтенант, мы сработались? Я правильно понимаю? В целом – неплохо поработали по Пуговкину и Рябчикову, а?
Они вышли на свежий воздух. Варфоломей потянулся, тряхнул усталыми кистями и скрутил руки на груди, оттопырив локти.
– По фамилии-то тебя как?
– Аграфенов я, Эраст Аристархович. Вы мое поведение ранее простите – что я так несерьезно, легкомысленно, цинично…
– …а что ты, Аграфенов, оправдываешься! Поступки-то твои, не мои – ты ими не окружающим зло чинишь, а самому себе. Вот подумай-помысли хорошенько, твоим деткам да внукам в стране жить, не моим, а тебе что – все гнусь одна, хиханьки да хаханьки, как на базаре, форма да дубинка покрасоваться только? Почета снискать хочешь? Ну-ну… ты, Аграфенов, не забывайся, – Ламасов его за карман куртки потискал, – не запамятуй, в уме держи, что ты при погонах, что молодежь наша на тебя ориентироваться захочет, а ты какой пример подаешь им?
– Да, – пробормотал участковый.
– Ну сам подумай, вульгарно до безобразия, бесчестишь самого себя! Тут дело не безделка, человека убили, да и не человека – ветерана войны отечественной! – отца, между прочим, хорошего, дисциплинированного милиционера Тараса, друга близкого и товарища моего – пущай и покойного уже! – а ты стоишь, как хорица на дискотеке, папиросы стреляешь у перетрухнувших пешеходов да зубоскалишь, смеешься, веселишься над ерундой, над пошлятиной вашей, тьфу ты…
Варфоломей прервался, опомнился, огляделся, потом сказал:
– Вот если тебе, Аграфенов, профессия твоя так – абы что, подурачиться, в униформе узнаваемой погулять перед народом честным! – да что я, опять-таки, нравоучениями тебя пичкаю, сам забылся, наверное, человек-то – человек не переучивается умом чужим! – и Ламасов, сняв зимнюю милиционерскую шапку, постучал себя костяшками пальцев по голове с пустым, деревянным звуком, – ой непродуктивна, неплодотворна, недолговечна сия практика! И отвлеклись мы, пожалуй, от дела-то!
Молодой инспектор недоуменно потирал гладко выбритый, вычищенный, выскобленный подбородок, а потом спросил:
– Товарищ лейтенант, Варфоломей Владимирович, а ответьте-ка, хорица – это кто?
Но Ламасов, напялив шапку, уже подобру-поздорову отчалил.
Глава 5. Лама, играющий на ганлине
Глеб поднимался по ступенькам домой, в место пожизненного заключения, заточения своего и – забыв приготовить
