ее выслушать свой рассказ.
Это был длинный беспощадный монолог, во время которого они пережили, на сей раз уже вместе, перипетии трех последних дней. Филипп сплутовал лишь в одном пункте: не рассказал о поведении Люсетты, дабы не вызвать у Раймонды приступа ревности.
Раймонда, с отвращением слушавшая рассказ вначале, в конце концов вся прониклась напряжением воскрешаемых в представлении моментов. На ее лице, поначалу замкнутом, враждебном, по очереди отражались то муки ужаса, то тревога, то напряженное ожидание, то страх. Этот страх охватывал их обоих всякий раз, когда на шахматной доске будущего какая-нибудь пешка делала совсем не тот ход, которого от нее ждали.
После зрелого размышления Филиппу удалось совладать со своими страхами. Для Раймонды же только что поданное блюдо было еще слишком горячим. Она была подавлена, мужество оставило ее.
Она ограничилась лишь тем, что с легкой горечью в голосе, красноречивее всего другого свидетельствовавшей о состоянии ее души, заявила:
– Вскрытие покажет что-нибудь еще, не предусмотренное тобой.
Высказанное беспрекословной доныне обожательницей ставило под сомнение непогрешимость кумира, слепую веру в него. Филипп понял, что речь идет о престиже, который был ему необходим, чтобы сохранить власть над Раймондой.
– С чего ты взяла, что я этого не предусмотрел? Идет следствие, все нормально.
– Почему же ты не говорил мне об этом… раньше?
– Чтобы не осложнять тебе жизнь. В данный момент ты должна была быть в Рио-де-Жанейро… Что же касается инспектора, то это – юнец, кретин. Он, правда, попытался взять меня нахрапом, но я быстро поставил его на место. Можешь не сомневаться: как бы он ни лез из кожи вон, он неизбежно остановится на версии несчастного случая.
Он поправился, дабы не казалось, что он оставляет в тени вторую гипотезу:
– Или же на версии нападения какого-нибудь бродяги… что одно и то же, поскольку он никогда не найдет того, кого нет.
Филипп не знал, убедил ли ее окончательно. Меняя тактику, он сел рядом с ней на подлокотник кресла, ласково обнял за плечи и нежно поцеловал в висок.
– Послушай, дорогая… разлука, поверь, для меня так же тягостна, как и для тебя. Инспектор может вернуться… С твоей стороны было бы крайне неблагоразумно оставаться здесь.
– Куда же я пойду? – прошептала она покорно. Он сдержал вздох облегчения. Теперь исполнение планов зависело только от него.
– Я отвезу тебя на Лионский вокзал и посажу на ночной поезд до Марселя.
– Почему Марсель?
Филиппа всегда немного раздражало, что приходится разъяснять такие простые вещи.
– Потому что чем дальше ты будешь от Парижа, тем лучше… Если ты останешься здесь, у нас не хватит воли, чтобы неделями не встречаться друг с другом…
– Соблюдая меры предосторожности…
– Вот видишь: ты уже предполагаешь, что… Нет, нужно уехать в Марсель или куда-нибудь еще… В большом городе у тебя больше шансов остаться незамеченной… К тому же в Марселе тебя никто не знает… Остановишься в недорогом отеле…
Он на мгновение умолк, а затем озабоченно спросил:
– Кстати, у тебя есть еще деньги?
Денег у нее не было. Обратный путь, который она оплатила, свел на нет ее подъемные. Вместе со стоимостью билета из Парижа до Рио это составляло около пяти тысяч франков – кругленькая сумма, потрачена впустую.
– Мало того, что у нас неприятности, – ухмыльнулся он, – так в довершение всего мы за них еще и платим! Тьфу, черт…
Он смачно выругался и вновь успокоился. Их финансовое положение не было блестящим. От задатка, внесенного покупателями земли, у них оставалось всего лишь несколько тысяч франков. На это им придется жить, каждому по отдельности, в течение какого-то времени.
– Когда ты напишешь нотариусу по поводу земельного участка?
Именно этот вопрос он задавал и себе самому. Чтобы оформить наследство, ему потребуется свидетельство о смерти. Он не мог его затребовать до похорон. А тут еще задержка из-за этого вскрытия.
– Вот, возьми, – сказал он, вынимая из бумажника две банкноты. – Завтра я заскочу в банк и вышлю тебе почтовый перевод до востребования. Позже получишь от меня дальнейшие указания.
Он уже рассматривал возможность повторного вылета в Рио-де-Жанейро, после того, как он заверит справку. А деньги, если понадобится, он займет у Робера, который ему не откажет.
Прививку Раймонде делал в Париже один судебный врач. В районном комиссариате, где наверняка и слыхом не слыхивали о несчастном случае, без лишних вопросов поставят печать рядом с его подписью. Операция не представляла никакого риска. Филипп только дождется, когда инспектор Шабёй потеряет к нему всякий интерес.
К нему вновь возвращался оптимизм, и он поделился им с Раймондой:
– В конечном счете, не так уж все и драматично. Беспокойство, лишняя нервотрепка для тебя?.. Ты это быстро забудешь… Трата денег? Через три или четыре месяца мы будем богаты.
Он заключил ее в объятия, и они улыбнулись друг другу – уста к устам. Едва обозначившись, их поцелуй застыл, когда они услышали звонок в дверь.
Затаив дыхание, боясь пошевелиться, они оцепенело уставились друг на друга. В наступившей вдруг тишине дребезжащий звонок продолжал буравить их барабанные перепонки.
– Кто это? – выдохнула Раймонда.
– Не знаю.
– Не отвечай.
Они разговаривали, почти беззвучно шевеля губами.
– Это сложно, с улицы виден свет.
– Ну и что?
– А вдруг это инспектор? Возбуждать его любопытство не в моих интересах… Тем более что он может потом установить за домом наблюдение, чтобы узнать, кто отсюда выйдет.
Звонок раздался снова. Раймонду охватила дрожь. Филипп нагнулся, сорвал с ее ног туфли на шпильках, сунул их ей в руки вместе с сумочкой и пальто.
– Быстро наверх!.. И не показывайся, что бы ни случилось.
Обезумевшая, она бесшумно скользнула по ковру, взбежала по ступенькам… На полпути остановилась, вернулась назад.
– Мой чемодан.
Она взяла его из прихожей и снова бросилась к лестнице, всем своим видом напоминая испуганную мышь. Филипп снял пиджак и засучил рукава рубашки. Он видел, как Раймонда исчезла на лестничной площадке. Звонок раздался в третий раз.
Собираясь открыть, он заметил женскую перчатку, упавшую на первую ступеньку. Он подбежал, поднял ее, засунул в карман брюк и вернулся назад, восклицая:
– Сейчас, сейчас… Иду.
Он потянул на себя дверь и очутился лицом к лицу с Люсеттой. Опять она!
– У меня не хватило духу ответить сразу, – сказал он в оправдание своей задержки.
– Я это поняла, потому и продолжала звонить. – Она вошла в прихожую. – Филипп, малыш мой…
Этот покровительственный и притворно игривый тон пышущего здоровьем человека, разговаривающего с неизлечимо больным, был раздражающе-отвратителен.
– Филипп, малыш мой, я приехала
