похитить вас.
– Похитить? Меня?
– Робер сказал мне, что вы отклонили его приглашение поужинать с нами. Я приехала уговорить вас. – Она дружелюбно подтолкнула его. – Я на машине. Накиньте пиджак и…
То, что могло быть лишь неприятной обязанностью, из-за присутствия Раймонды превращалось в невозможность. Он схватился за первое, что пришло ему на ум:
– Благодарю вас… Я уже поел.
– Полноте, полноте… так рано? В половине восьмого?.. Как вы не умеете лгать!
Снова этот дурашливый тон, как если бы он был малолетним ребенком или дряхлым стариком.
– Я уверена, что если заглянуть на кухню… Он преградил ей путь.
– Не стоит. Вы правы. Я еще не ужинал, но мне не хочется никуда ехать.
– Не умирать же вам здесь от истощения?
– Я уже сказал Роберу: у меня есть продукты в холодильнике.
– Мой бедный Филипп, да вы даже яйца себе сварить не сможете.
Вдруг ее осенило:
– Послушайте… Раз вы наотрез отказываетесь выезжать, знаете, что я сделаю?.. Я позвоню Роберу, скажу, чтобы он меня не ждал, и приготовлю вам ужин.
Лекарство было хуже самой болезни! Он видел, как она уже надевает передник безупречной хозяйки и внедряется в дом. Он сделал попытку вежливо отказаться:
– Вы слишком любезны, я не хочу злоупотреблять…
– Вы не злоупотребляете, вы прекрасно знаете это. Он готов был убить ее! Исчерпав все аргументы и теряя терпение, он подошел к двери и приоткрыл ее.
– Прошу вас. Я хочу остаться один… совсем один.
Лишь теперь до Люсетты дошло, что ее выпроваживают. Некоторое время она стояла ошарашенная, насупившись, словно девочка, готовая вот-вот расплакаться.
– Что ж, – выдавила она из себя, наконец, – я только хотела оказать вам услугу.
Он ее обидел, это было очевидно.
– Я уезжаю… Не буду больше отнимать у вас время. Он настежь распахнул дверь и подумал, какую любезность сказать ей на прощание:
– Я сожалею, что вам пришлось побеспокоиться. Она ответила ему разочарованной гримасой, затем, бросив сухое «до свидания», сбежала по ступенькам крыльца, не оборачиваясь. Хлопнула дверца, зажглись фары, заурчал мотор. Сообразуясь с настроением водителя, «Ланча» резко сорвалась с места.
Филипп захлопнул дверь и повернул задвижку. Раймонда, босая, спускалась по лестнице.
– О, Господи, – вздохнул Филипп, – избави меня от друзей моих!
Раймонда направилась к нему. Что-то в ней изменилось, хотя он не мог бы сказать, что именно.
– Извини, что прислушивалась, – произнесла она язвительным тоном, возвращаясь в гостиную, – но очень уж мне хотелось узнать, кому принадлежит этот прелестный женский голосок.
– Это была сестра Робера.
– Знаю. Теперь понятно, почему ты так спешил выпроводить меня.
Повеяло сценой ревности, и желая любой ценой предотвратить ее, он не заметил сарказма.
– Вот видишь, – заявил он нейтральным тоном, – я был прав. Мы не застрахованы ни от каких случайностей.
– Ну, этот визит наверняка не так уж случаен!
Ей все-таки нужна была сцена. Никакой возможности ускользнуть.
– Конечно, я назначил ей свидание, – иронично заметил он.
Теперь уже он начинал выходить из себя. Слащаво улыбаясь, Раймонда прятала когти, чтобы потом больнее царапнуть.
– Разве вы не собирались поужинать здесь вместе? Он воздел руки.
– Откуда ты это взяла?
– О! Я не слышала всего разговора, но все-таки поняла, что она собиралась приготовить ужин на кухне.
– Ну, это уже слишком!
Он в одинаковой мере взбунтовался как против невезения, так и против Раймонды.
– Если бы ты слышала все… слышала все, – отчеканил он, – ты бы знала, что Люсетта приехала за мной потому, что Робер приглашал меня на ужин, а я отказался. И не о чем больше говорить! Что же касается кухни… – В своем простодушии он поверил в эффективность ясной и четко сформулированной истины. – Что касается кухни… видя, что я не хочу никуда ехать и что я еще не поел, она предложила мне свои услуги.
Услуги! Какой удачный эвфемизм!
– Скажи еще, что она моя любовница.
– Нет, вряд ли… Но это, разумеется, не по ее вине.
Я знаю, что такое влюбленная женщина, но она… Никогда бы не подумала, что она может быть такой наглой. А теперь, когда ты овдовел…
– Я достаточно взрослый, чтобы защитить себя.
– Если только сам этого захочешь.
– Захочу, захочу… на что ты намекаешь? – Он сделал над собой усилие, чтобы успокоиться. – Полноте, дорогая, ты что же, не веришь мне больше?
Он попытался обнять ее за талию. Она выскользнула.
– Ты же сам сказал: сейчас не время для сердечных излияний. – Она поставила между ним и собой кресло. – Эта потаскушка так увивается за тобой, что, если бы меня сегодня здесь не было…
Он ее грубо одернул:
– В конце концов ты мне осточертела со своей ревностью! Нашла о чем думать. Сейчас не это главное!
– Главное для меня…
Она обошла вокруг кресла и приблизилась к нему. На лице у нее лежала печать той торжественности, которую он не раз уже видел в аналогичных обстоятельствах. Сегодня он обнаружил на нем еще и решимость, что не могло не произвести на него впечатления.
– Самое главное для меня, Филипп, это не потерять тебя. Я согласилась на все, что ты хотел… Я не думала об опасностях… – Ее голос также звучал непривычно. Он был более холодный, более резкий. – Я не хочу тебя терять… Чего бы мне это ни стоило. Теперь я знаю, какой опасности подвергаюсь, если уеду…
Филипп насторожился.
– Что это значит?
– Что я не поеду.
– В любом случае, – сказал он, отказываясь принимать ее всерьез, – будешь ли ты в Париже или Марселе, это ничего не меняет. Мы не сможем ни видеться, ни перезваниваться.
– Ты меня не понял, Филипп… – Она нацелила указательный палец на пол. – Я остаюсь здесь… в доме.
Худшего нельзя было и придумать. Она сошла с ума, совсем рехнулась, и не отдавала в этом себе отчета. Да понимала ли она вообще, какое ужасное дело они затеяли?
– Ты знаешь, к чему может нас привести неосторожность. Все полетит к черту из-за… из-за одного каприза… из-за… – Мысли путались у него в голове. Он заикался. – Представь, ты сидишь в заточении на втором этаже, боишься даже выглянуть в окно, даже подойти к нему, вздрагиваешь от каждого звонка в дверь… Это по меньшей мере неблагоразумно! Ну подумай сама.
– Я уже все обдумала: я остаюсь.
У нее был вид упрямого ребенка, глухого к любой аргументации, что раздражало даже больше, чем бунт. Его так и подмывало дать ей пощечину. Он сжал кулаки и в последний раз попытался ее образумить:
– Если бы это был вопрос нескольких дней, еще куда ни шло. Но сколько времени это продлится?
– Столько, сколько
