— Он продолжал пить?
— Допил бутылку, которую мы не закончили до ухода Адриена.
Ее подруга следила за ней, чтобы она не сказала лишнего.
— Вы проводили его до гостиницы?
— Я ему предложила. Он не захотел.
— Вам не показалось, что ваш отец возбужден, что он не такой, каким бывает обычно?
— Нет.
— Ведь, если я не ошибаюсь, он трезвенник. А в Фонтенэ вы видели, чтобы он пил?
— Никогда. Только за едой, немного разбавленного вина. Когда ему приходилось бывать в кафе, чтобы встретиться с кем-нибудь, он заказывал минеральную воду.
— Однако же вчера он выпил перед тем, как пришел сюда и застал вас с Адриеном?
— Подумай, прежде чем отвечать, — посоветовала Жаннин с понимающим видом.
— Что мне сказать?
— Правду, — ответил Мегрэ.
— По-моему, он выпил рюмку-другую, пока ждал меня.
— Вам не показалось, что он с трудом выговаривает слова?
— Язык у него заплетался… Это меня поразило… Но все-таки он понимал, что говорит и что делает…
— А вы не позвонили ему, чтобы узнать, как он добрался?
— Нет. А зачем?
— Он тоже не позвонил вам утром, чтобы попрощаться с вами?
— Нет. Мы никогда друг другу не звонили. Не привыкли. В Фонтенэ у нас дома нет телефона…
Мегрэ предпочел не настаивать.
— Благодарю вас, мадемуазель.
— А он что говорит? — снова забеспокоилась она.
— Жоссе?
— Да.
— Он утверждает, что не убивал своей жены.
— Вы ему верите?
— Трудно сказать.
— Как он выглядит? Ему ничего не нужно? Он не слишком расстроен?
Каждое ее слово было неудачным, слишком бесцветным, не соответствовало тому, что произошло.
— Он сильно подавлен. Он много говорил мне о вас.
— Не просил свидания со мной?
— Это теперь зависит не от меня, а от судебного следователя.
— Ничего не хотел мне передать?
— Он не знал, что я зайду к вам.
— Меня, наверно, вызовут на допрос?
— Вероятно. Это тоже зависит от следователя.
— Мне можно по-прежнему ходить на работу?
— Я не вижу к этому никаких препятствий.
Лучше было уйти отсюда. Проходя под аркой, Мегрэ заметил, что консьержка завтракает, сидя за столом в обществе какого-то мужчины без пиджака. Она проводила комиссара ироническим взглядом.
А Мегрэ было так тяжело на душе, что, возможно, поэтому все люди и их поведение представлялись ему в невыгодном свете. Он пересек улицу, вошел в маленький бар, который посещали всегда одни и те же клиенты, где четыре завсегдатая играли в карты, а двое других, облокотившись на прилавок, болтали с хозяином.
Не зная, чего бы ему выпить, он заказал рюмку аперитива, бутылка которого бросилась ему в глаза, сел, вероятно, на то же место, где накануне сидел отец Аннет, и долго молчал, насупившись.
Наклонив голову, он мог видеть фасад дома напротив, четыре горшка с геранью на окне. Жаннин, притаившись в полумраке, проследила за тем, как он пересекал улицу, и теперь разговаривала со своей невидимой для Мегрэ подругой.
— Вчера один клиент долго у вас просидел, не так ли?
Хозяин взял газету, похлопал по той странице, где красовалась заметка о деле Жоссе.
— Вы имеете в виду ее отца?
И, повернувшись к другим посетителям, добавил:
— Странно, я сразу почуял что-то неладное. Во-первых, он не из тех людей, которые могут целый час простоять, облокотившись на прилавок. Он заказал минеральную воду, и я уже взял в руки бутылку, как вдруг он передумал… «Пожалуй, дайте мне лучше… — он нерешительно разглядывал бутылки, — …рюмку спиртного… Все равно что…» Редко кто заказывает спиртное в час, когда все пьют аперитивы. «Виноградную-водку?.. Кальвадос?..» — спросил я… — «Кальвадос, пожалуй…» От кальвадоса он закашлялся. Ясно было, что он не привык к спиртному. Он все время то смотрел на дверь напротив, то переводил взгляд немного ниже, на вход в метро. Два-три раза я заметил, как шевельнулись его губы, словно он говорил сам с собой.
Вдруг, нахмурив брови, хозяин бара запнулся:
— А вы не комиссар Мегрэ?
И поскольку тот не возражал, он воскликнул, обращаясь к своим клиентам:
— Послушайте, да ведь это знаменитый комиссар Мегрэ… Ну как, этот аптекарь, или кто он там, он признался?.. Его-то я тоже приметил, и уже давно… Из-за его машины… В нашем квартале не так уж много спортивных автомобилей… Чаще всего я его видел по утрам, когда он заезжал за малюткой… Он ставил машину у тротуара, как раз против двери, и смотрел вверх… Девица махала ему рукой из окна и через несколько секунд спускалась…
— Сколько рюмок кальвадоса выпил ваш клиент?
— Четыре… Каждый раз, как он заказывал еще, у него был такой вид, как будто ему стыдно и он боится, что его примут за пьяницу…
— А потом он не возвращался?
— Нет, больше не приходил… Сегодня утром я заметил, как эта девица, прождав довольно долго на тротуаре, одна направилась к метро…
Мегрэ заплатил и спустился к площади Клиши. Он хотел взять такси и поймал свободное в тот момент, когда проходил над Монмартрским кладбищем.
— На бульвар Ришар-Ленуар.
В тот вечер больше ничего не произошло. Он пообедал вдвоем с женой и ни о чем ей не рассказывал, а мадам Мегрэ, зная, в каком он иногда бывает настроении, постаралась не задавать вопросов.
Тем временем расследование шло своим чередом, полицейская машина вертелась, и на следующий день на столе комиссара уже должно было лежать несколько докладных записок.
Против своего обыкновения, сам точно не зная, зачем, Мегрэ собирался составить себе по этому делу нечто вроде собственного досье.
В частности, вопросы времени должны были играть здесь важную роль, и он всячески старался восстановить ход событий час за часом.
Так как преступление было обнаружено утром, точнее, в конце ночи, ежедневные утренние газеты не могли сообщить о нем, и первым о драме на улице Лопер объявило радио.
Во время этой передачи журналисты уже дежурили перед домом Жоссе в Отейе, куда еще раньше прибыли представители прокуратуры.
Послеполуденные газеты, вышедшие первыми, между двенадцатью и часом дня, дали только краткие сообщения о событии.
И лишь одна из ежедневных газет, та, куда позвонила консьержка с улицы Коленкур, рассказала в своем вечернем выпуске о том, как Дюше посетил свою дочь и как он встретился с ее любовником.
В это время начальник отдела префектуры ехал в поезде по направлению к Фонтенэ-ле-Конт и потому не мог получить этих свежих новостей.
В дальнейшем удалось разыскать одного из его спутников, торговца зерном, живущего в окрестностях Ниора. Он и Дюше не были знакомы. При выезде из Парижа купе было заполнено, но уже в Пуатье они оказались вдвоем.
— Лицо его показалось мне знакомым. Я не мог вспомнить, где встречал его, и все-таки слегка ему поклонился. Он удивленно и как бы недоверчиво посмотрел на меня и забился в свой угол.
Ему, кажется, было не по себе. Веки у него покраснели, как будто он не спал ночь. В Пуатье он отправился в буфет за бутылкой Виши, которую жадно выпил.
— Он читал?
— Нет. Он бездумно смотрел на проносившийся мимо пейзаж. Время от времени он закрывал глаза и в какой-то момент уснул… Когда я вернулся домой, я вдруг вспомнил, где его видел: в супрефектуре в Фонтенэ, куда мне иногда случалось заходить, давать на подпись бумаги…
Мегрэ, который приехал специально для того, чтобы повидать торговца зерном — его фамилия была Лусто, — постарался вытянуть из него побольше. Комиссара как будто преследовала какая-то мысль, которую он не хотел высказать.
— Вы заметили, как он был одет?
— Не могу вам точно сказать, какого цвета у него был костюм, темный, не очень хорошего покроя…
— Он не был мятый, как бывает у людей, которые провели ночь на улице?
— Не обратил внимания… Я смотрел главным образом на его лицо… Постойте!.. У него на чемодане, в сетке, лежало габардиновое пальто…
Гостиницу, в которой останавливался отец Аннет, нашли не сразу: оказалось, что это гостиница «Рэн и Пуатье», возле Аустерлицкого вокзала.
Это было второразрядное заведение, темное и унылое, но приличное; останавливались там все больше одни и те же лица. Мартен Дюше приезжал сюда уже несколько раз. В предпоследний раз он был здесь два года тому назад, когда привез в Париж свою дочь.
— Он занимал пятьдесят третий номер… В гостинице он ничего не ел… Он приехал во вторник с поездом пятнадцать ноль пять и ушел почти сразу же после того, как заполнил свою карточку. И предупредил, что остановился только на одну ночь…
— А вечером когда он вернулся?
Выяснить это оказалось трудно. Ночной сторож, который раскладывал свою походную кровать в конторе, был чех и едва говорил по-французски. Фамилия Дюше ничего ему не напомнила, не помогло и описание этого постояльца. Когда его спрашивали о пятьдесят третьем номере, он смотрел на доску с ключами и почесывал голову.
