«Кто будет лучше спать сегодня ночью, преступники, которым пока нечего бояться полиции, или невинный, желающий испытать на себе азарт ее преследования?»
Когда Кош проснулся, день уже наступил, тусклый зимний день, как бы влекущий за собой остаток сумерек. Он быстро оделся, желая скорее просмотреть газеты. Когда он проходил мимо конторы гостиницы, управляющий остановил его:
– Простите, нужна небольшая формальность. Полиция требует…
Кош вздрогнул при слове «полиция», но все же спросил совершенно естественно:
– Полиция требует… чего?
– Мы обязаны очень точно вести книгу, где записываем имя, профессию и день прибытия наших жильцов. Большею частью это излишняя предосторожность, в особенности в таком отеле, как наш. Но почем знать? Со всеми этими преступлениями, убийствами… Вот, хоть бы убийство на бульваре Ланн.
На этот раз Кош почувствовал, что бледнеет. Он пристально посмотрел на говорившего, раскрыл уже было рот, чтоб спросить, чтоб протестовать, но вовремя удержался. Между тем управляющий нагнулся, поискал что-то в одном из ящиков и, найдя, положил на конторку большую раскрытую книгу. Он поднял голову и показал Кошу свое улыбающееся лицо, тотчас же вполне успокоившее журналиста. Управляющий указал пальцем строку, на которой уже было проставлено число.
– Вот тут, пожалуйста, потрудитесь написать ваше имя, вашу профессию и откуда вы приехали.
Пока Кош писал, он прибавил, продолжая прерванные разъяснения:
– У нас, на левом берегу, эти строгости ведутся не столько ради поимки мошенников, сколько в целях предотвращения политических преступлений, совершаемых русскими беглецами, нигилистами… Мы ими наводнены, а вы сами понимаете, что не особенно приятно иметь в числе жильцов людей, прогуливающихся с бомбами в карманах и то и дело угрожающих взорвать дом…
– Ясно, – проговорил Кош, отдавая ему перо. А про себя подумал: «Если с этим глупым болтуном я не буду разоблачен через двое суток, значит, судьба – против меня».
Он пошел к выходу, но управляющий еще раз остановил его:
– Когда вы возвратитесь вечером, позвоните три раза. Ваш ключ будет висеть под подсвечником.
– Благодарю вас, – ответил Кош.
Сам не зная почему, он несколько минут постоял на пороге дверей, поглядев направо и налево, со странной нерешительностью людей, которые ничего не ждут, но все же не двигаются с места, чтобы набраться храбрости.
Управляющий сел опять за свою конторку, взял книгу и прочитал: «Фарси, из Версаля. Живет на свой капитал».
Он поднял глаза, осмотрел фигуру Коша и пробормотал:
– Ну, голубчик, ты такой же капиталист, как и я. А я знаю толк в людях…
Но когда Кош, почувствовавший на себе этот пристальный взгляд, обернулся, управляющий послал ему самую любезную улыбку и, продолжая рассуждать сам с собою, прибавил:
– Впрочем, это мне совершенно безразлично, лишь бы ты аккуратно платил…
Это рассуждение вызвало в уме управляющего другую мысль. Путешественник приехал без багажа. Где гарантия его возвращения? Когда Кош сделал несколько шагов, управляющий окликнул его:
– Мосье Фарси! Мосье Фарси!
Мосье Фарси не возвращался. Управляющий добежал до двери и снова прокричал:
– Мосье Фарси! Послушайте!..
Кош прекрасно слышал первый окрик, но не обратил на него ни малейшего внимания. Имя Фарси, записанное им несколько минут назад в книге гостиницы, так было чуждо ему, что только когда его во второй раз окликнули, он вспомнил, что это было его имя. Впрочем, он чувствовал себя очень не по себе с того самого момента, как вышел за порог своей комнаты, а в особенности с тех пор, как содержатель гостиницы завел речь – очевидно, совершенно неумышленно – о преступлении на бульваре Ланн. Кош довольно сердито проговорил:
– Что вам еще нужно?
– Видите ли, я забыл вам это сказать, но у нас принято платить за помещение вперед, по крайней мере за первую неделю.
– Это совершенно справедливо, – ответил Кош, возвращаясь обратно.
Он уплатил, решив не ночевать тут следующую ночь. Впоследствии это послужит доказательством если не его виновности, то, во всяком случае, его желания не быть узнанным.
В то же время, по странному противоречию, им овладело еще сильнее, чем накануне, чувство необъяснимого беспокойства. Он едва успел надеть на себя новую личину, и она уже тяготила его. Он чувствовал себя окруженным как бы толпой каких-то призраков; он угадывал движение, сначала тихое и нерешительное, затем все более сильное и уверенное, этой громадной машины, иногда неловкой, но всегда грозной, носящей имя «правосудие». Он чувствовал себя подобно птице, видящей, как на нее медленно спускается с большой высоты гигантская сеть, края которой с каждой минутой стягиваются, и понимающей, что это западня, которой ей не избежать.
Он подумал, что время шло, а он после той ужасной ночи ничего еще не предпринял, что необходимо действовать и нельзя, добровольно вступив на этот путь, предоставлять все случаю. Ему известны были частые ошибки судебных следствий, но все же он не мог считать их такими неизбежными, чтобы терпеливо ждать их результата. Его исчезновение из «Солнца» могло показаться несколько подозрительным; следовало подчеркнуть свою мнимую виновность.
По дороге он прочитал несколько газет. Все они были переполнены разными пустыми или неверными подробностями преступления. Некоторые объявляли, что полиция напала на верный след. Это заявление вызвало у него улыбку. Его место в «Солнце» было занято уже неким Бенсю, который, по-видимому, на основании сенсационного сообщения, напечатанного их газетой, успел повидаться с судебным приставом и теперь смело вдавался в подробности, очевидно, полученные «из достоверного источника».
Дочитав все газеты, Кош сложил их и опустил в карман своего пальто.
– Итак, – подумал он, – достаточно было двух или трех передвинутых стульев, моего неумелого устройства мизансцены, чтоб сбить всех с толку! Полиции платят за то, чтобы она имела нюх, а она попадается в первую расставленную ей ловушку! Несмотря на все, что должно было иметь действительное значение в глазах опытного человека, несмотря на исчезновение серебра, несмотря на самое положение трупа, указывающее с поразительной ясностью, что убийц должно было быть, по крайней мере, двое, все внимание было обращено на мою несчастную запонку, и на этом построен целый роман! И во всей прессе нет ни одного человека, способного указать на всю невежественность, всю нелепость наших судебных следствий! Нет, право, мне везет!.. Затем он спросил себя:
– А что делают в эту минуту настоящие виновные? Они, вероятно, нашли какого-нибудь скупщика краденых вещей, спустили ему свою добычу, потом оставили свое обыкновенное жилище и теперь кочуют из притона в притон…
Эта первая мысль навела его на другую:
– Вино развязывает язык самым осторожным людям. Мошенники и убийцы часто хвастаются своими преступлениями. Если я буду медлить, как знать, не разболтают ли они всей правды раньше, чем я успею привлечь на себя внимание полиции. Не надо терять ни минуты.
Кош наскоро позавтракал и около часа опять очутился на улице. До четырех часов, положительно, нечего делать. Все газеты, за исключением вечерних, отдыхают в это время. Авио не приходил в редакцию ранее пяти часов. До тех пор нужно было как-нибудь убить время.
Никогда день не казался ему таким длинным.
Он зашел в кафе, заказал себе питье, до которого не дотронулся, опять вышел на улицу и начал бесцельно бродить, дожидаясь вечера. Наконец, в окнах магазинов зажглись огни. Наступили сумерки, постепенно сгущавшиеся, затем спустилась ночь…
Он был вблизи Военной школы. Тут, по крайней мере, он был уверен, что никого из знакомых не встретит. Гуляя здесь, Кош ощущал себя как бы в другом городе. Пробило пять. С этой минуты все его поступки должны были быть так рассчитаны, чтоб привести к намеченной цели, то есть к его собственному аресту. Ему и в голову не приходило донести на себя. Ему хотелось показать всю рутинность полиции, всю ее недальновидность. Значит, нужно было, чтобы инициатива его ареста исходила от нее. Таким образом, он ясно докажет, с каким легкомыслием следователи полиции бросаются на след, с каким неразумным упорством идут по нему, а главное, как упрямо держатся его, вопреки всякой очевидности. Интересно было бы дать точную версию преступления и посмотреть, как бы к этому отнеслись…
Он зашел в почтовое отделение и попросил соединить его по телефону с «Солнцем». Как и тогда, в кафе на площади Трокадеро, он изменил голос и попросил, чтобы ему вызвали секретаря редакции для важного сообщения. Он не дал Авио времени задать вопрос, а сам обратился к нему:
– Я ваш вчерашний ночной корреспондент. Это я сообщил вам о преступлении на бульваре Ланн. Вы, надеюсь, убедились, что я хорошо осведомлен; теперь я хочу дать вам еще несколько подробностей.
