Сыщик хотел остановить женщину, сказав, что подобные объяснения не обязательны, однако было понятно, что ей нужно выговориться и тем избавить себя от непереносимой тяжести.
– Мне не следовало так поступать, но я боялась… Как я боялась! – Она мелко дрожала, словно в припадке. – Видите ли, между нашими с Марианной рождениями у нашей матери было много детей, но все ее беременности заканчивались либо выкидышем, либо смертью новорожденного. Я видела, как она горевала. – Джулия начала медленно раскачиваться взад и вперед, словно движение помогало ей выдавливать из себя слова. – Я помню ее лицо, белое как снег… на простынях кровь… столько крови, большие темные пятна… словно это жизнь истекала из нее. От меня пытались все скрывать и держали в собственной комнате. Но я слышала, как она кричала от боли, видела, как бегали служанки, торопились с кусками полотна, пытаясь свернуть их так, чтобы никто не видел. – Теперь по лицу миссис Пенроуз бежали слезы, и она не пыталась больше скрыть их. – А потом, когда мне позволяли видеть ее, она бывала такой усталой, вокруг глаз темные круги, серые губы… Я знала, что она плачет о младенце, которого не стало, и не могла вынести этого!
– Не думайте об этом. – Детектив взял ее ладони в свои. Не осознавая, что делает, женщина прижалась к нему, стиснув сильными пальцами его руки, словно спасательный трос.
– Я знала, как ей было страшно всякий раз, когда все повторялось заново. Я ощущала в ней весь этот ужас, хотя и не догадывалась, что именно вызывает его. И когда родилась Марианна, мать была так рада! – Она улыбнулась своему воспоминанию, и на миг в глазах ее вспыхнула прошлая нежность. – Она подняла ее и показала мне, словно я помогала ей. Повивальная бабка хотела, чтобы я ушла, но мама меня не отпускала. Наверное, она понимала, что умирает. Она велела, чтобы я обещала ей приглядывать за Марианной – когда она не сможет сама.
Теперь Джулия рыдала в полный голос. Монку было страшно жаль ее, и он ругал собственную беспомощность, переживая сразу из-за всех растерянных, подавленных и горюющих женщин.
– Я провела рядом с ней всю ту ночь, – продолжила миссис Пенроуз, все еще раскачиваясь. – Наутро кровотечение началось снова, и меня увели, но я помню, как послали за доктором. Он шел по лестнице с очень серьезным лицом, в руке его был черный саквояж. Потом опять понесли простыни, служанки были перепуганы, а дворецкий ходил с такой скорбью на лице… Мама умерла утром, я не помню, в какое время это случилось, но я поняла это, словно бы вдруг осталась одна – чего прежде никогда не бывало. И с тех пор мне больше не приводилось испытывать прежнего спокойствия и безопасности.
Сказать на это было нечего. Уильям был в гневе – на себя и собственную беспомощность. Как ни глупо, но и на его глаза навертывались слезы, рожденные тем же неистощимым источником – одиночеством.
Он еще крепче сжал руки своей клиентки, и несколько мгновений они просидели в молчании.
Наконец Джулия поглядела на гостя и выпрямилась, пытаясь разыскать носовой платок. Монк опять расстался со своим, и она приняла его без всяких слов. А затем, чуть помедлив, продолжила рассказывать:
– Я так и не отважилась на ребенка. Мне это просто не по силам! Подобная перспектива настолько пугает меня, что я скорее умру, чем пройду через те муки, которые перенесла мама. Я знаю, что это плохо с моей стороны: все женщины должны отдаваться своим мужьям и вынашивать детей. Это наша обязанность. Но я настолько страшусь, что не в силах этого сделать! Вот и дождалась наказания. Марианна пала жертвой насилия из-за меня…
– Нет! Ерунда! – вспыхнул сыщик. – Все, что было и чего не было между вами и мужем, не позволяет ему подобного обращения с Марианной. Если он не может сдержать себя, есть женщины, которые удовлетворяют подобные аппетиты, и он вполне мог оплатить услуги одной из них. – Ему хотелось встряхнуть Джулию. – Вы не должны винить себя, – настаивал детектив. – Это неправильно и глупо и ничем не поможет ни вам, ни вашей сестре. Вы слышите меня? – Голос Монка звучал грубее, чем он рассчитывал, но делать было нечего: собеседница должна была понять его.
Джулия медленно поглядела на него полными слез глазами.
– Обвиняя себя, вы только растравляете рану. Это глупо! – строго повторил он. – Будьте сильной. Вас ждет невероятно сложная ситуация. Незачем оглядываться назад – глядите вперед… только вперед! Но если брак сохранить не удастся, пусть муж ваш смотрит в любую сторону, но только не на Марианну! Только не на нее!
– Понимаю, – шепнула миссис Пенроуз. – Но я все равно ощущаю свою вину. Он имел право ожидать этого от меня – и я не оправдала его ожиданий. Я обманула его и не могу этого исправить…
– Да, это так. – Уильям тоже больше не мог уклоняться от ответа. Он знал, что ложь сейчас не поможет. – Но ваш обман не извиняет его преступление. Теперь вам следует думать о том, что делать дальше, а не что нужно было делать до того.
– Ну и что мне остается теперь? – в глазах женщины читалось отчаяние.
– Кроме вас, решить это некому, – ответил сыщик. – Но вы должны защитить Марианну от возможности повторения подобного случая. Если дело дойдет до беременности, это погубит ее. – Он не стал пояснять: оба и без того понимали, что ни один респектабельный человек не женится на женщине с внебрачным ребенком. Любой мужчина будет видеть в ней женщину легкого поведения, сколь бы далеким от правды ни было подобное мнение.
– Я сделаю это, – пообещала Джулия, и в голосе ее впервые послышалась сталь. – Другого ответа и быть не может. Мне придется одолеть свой собственный страх. – И снова ее глаза на миг наполнились слезами, и она проговорила сдавленным голосом, не сразу справившись с собой: – Спасибо вам, мистер Монк. Вы с честью справились с вашими обязанностями. Я благодарю вас за это. Вы можете представить счет, и я прослежу, чтобы его оплатили. А сейчас будьте добры самостоятельно найти дорогу к выходу. Я не хочу показываться перед слугами в подобном состоянии, и…
– Конечно. – Детектив встал. – Искренне сожалею. Мне правда очень жаль, что так случилось. Мне от всего сердца хотелось бы представить вам другой ответ. – Он не стал дожидаться ненужных слов Джулии. – До свидания, миссис Пенроуз.
Монк вышел на жаркое солнце полностью измотанным – и физически, и духовно. Он столь углубился в переживания, что едва замечал шум и жару… И прохожих, глазевших на него с тротуара Гастингс-стрит.
Калландра Дэвьет была глубоко тронута услышанной от своего друга повестью о Джулии Пенроуз и ее сестре. Однако она ничем не могла помочь им, да и не принадлежала к той породе женщин, что расходуют свое время и эмоции вхолостую. У нее было так много дел, и самое главное из них – работа в госпитале, о которой она рассказывала Монку несколько недель назад.
Леди Калландру приняли в Совет попечителей, и теперь она исполняла эту, в общем-то, достаточно пассивную роль. Доктора и кастелянши должны были с большей или меньшей вежливостью выслушивать ее советы, имея полное право тут же забыть о них. Еще Калландра должна была читать нравоучения сестрам и призывать их к трезвости – занятие это она презирала и находила бесполезным. Но дел все равно оставалось немало, начиная с предложенных Флоренс Найтингейл реформ, которые всей душой поддерживала и Эстер. Дома, в Англии, свет и воздух в госпитальных палатах считались совершенно ненужными, если даже не вредоносными. Почтенные медицинские заведения придерживались консервативных воззрений, ревностно ценили свои познания и привилегии и скептически относились к новациям. Женщинам здесь предоставлялась лишь грубая и тяжелая работа. Изредка находилась административная должность – например, сестры-хозяйки, – прочим же представительницам слабого пола оставалось заниматься благотворительностью, как делала сама миссис Дэвьет и другие светские дамы, которые присматривали за нравами в обществе и, пользуясь своими связями, добивались пожертвований.
Калландра выехала из дома, велев кучеру побыстрее доставить ее на Грейс-Инн-роуд, что лишь отчасти объяснялось ее реформистскими планами. Она еще не признавалась в этом ни Монку, ни даже себе самой, что на самом деле стремилась увидеть там доктора Кристиана Бека.
Всякий раз, когда она думала о госпитале, перед ее умственным взором появлялось лицо этого врача, а уши ее слышали его голос.
Леди решила переключить свое внимание на мирские дела. Сегодня ее ждала встреча с сестрой-хозяйкой, миссис Флаэрти, женщиной невысокой и вспыльчивой, весьма легко обижавшейся и ничего не прощавшей… хуже того – совершенно ничего не забывавшей. Она образцово приглядывала за своими палатами, настолько застращав сиделок, что те постоянно пребывали в трезвом усердии, и с безграничным терпением обращалась с больными. Но при этом миссис Флаэрти была непреклонна в своих верованиях, во всем полагаясь на врачей, которые правили в госпитале, а потому наотрез отказывалась выслушивать новомодные идеи и тех, кто их декларировал. Даже в имени Флоренс Найтингейл она не слышала никакой магии.
